Трагедия понимания («Музыка революции» и судьба интеллигенции в творчестве А. Блока)

В N 10 «Нового мира»за 1988 год были опубликованы письма В. Короленко к А. Луначарскому, посвященные революции и гражданской войне. В этом же году журнал «Литературное обозрение»обнародовал «Несвоевременные мысли»М. Горького. В 1989 году в «Литературном обозрении»появились дневниковые записи И. Бунина 1918 – 1919 годов с выразительным названием – «Окаянные дни». Журнал «Октябрь»познакомил нас с дневниками М. Пришвина 30-х годов.

Нынешний год начался с публикации «Апокалипсиса нашего времени»В. Розанова («Литературное обозрение», N 1). Журнал «Вопросы литературы»предполагает напечатать другую книгу статей М. Горького – «Революция и культура», изданную на русском языке в Берлине в 1918 году. «Новый мир»анонсировал «Взвихренную Русь»А. Ремизова…

Так постепенно перед читателем открываются очертания поистине огромной темы: «Русские писатели начала века о революции и гражданской войне».

Для полноты обзора не хватает послеоктябрьской публицистики Леонида Андреева, А. Куприна, А. Толстого… Ждет своего издания «Петербургский дневник»З. Гиппиус… Нельзя обойти вниманием и эмигрантские выступления Д. Мережковского.

Все это, включая всем хорошо известную статью А. Блока «Интеллигенция и революция», крайне необходимо собрать вместе и выпустить отдельной книгой. И тогда перед нами возникнет целый духовный материк – огненная страница русской общественной мысли.

И по сей день вход на этот материк кем-то ревностно охраняется. Для публикации, скажем, «Несвоевременных мыслей»Горького понадобилось обсуждение этого вопроса в печати в течение чуть ли не двух лет. Факту будущей публикации придавался какой-то жутко таинственный характер, так что в ее возможность почти никто не верил. Когда же знаменитая брошюра Горького наконец увидела свет на страницах «Литературного обозрения», многие недоверчиво качали головами, намекая на скрытые в тексте купюры… Но их, к счастью, не было.

А вот с «Окаянными днями»Бунина действительно без «купюр»не обошлось. Из публикации убрали (правда, заранее оговорившись перед читателем) наиболее опасные места, где Бунин допустил «нетерпимо грубые выпады в адрес В. И. Ленина». Положим, ничего существенного для понимания позиции Бунина эти места в себе не содержат, но… надо ли объяснять, что теперь именно они-то и привлекли всеобщее внимание?

Чего же мы боимся?

Ведь какой бы горькой ни казалась нам эта страница отечественной мысли, как бы ни жгла она наше сознание, прочитать ее – долг каждого мыслящего гражданина. И не просто прочитать, но – всмотреться в нее, как в зеркало.

Сегодня мы вновь говорим о революции в обществе, а национальные проблемы, в том числе и «русский вопрос», являются главным пунктом преломления наших споров. В этих спорах звучит немало азарта и взаимных обвинений, гораздо реже в них встретишь то, что можно назватьтрагедией понимания.Мы как будто забыли о том, что многие вопросы, волнующие и мучающие нас сегодня, – это эхо старых «проклятых»вопросов русской интеллигенции.

И здесь свидетельства и мысли писателей начала столетия могут оказать нам неоценимую услугу. Они отражали в себе высшую точку напряжения споров XIX – начала XX века, когда решала их уже не литература, но сама жизнь.

Прислушаемся ли мы к этим голосам?

1

Начинать разговор необходимо именно с Блока.

До недавнего времени его революционная проза, составляющая вместе с поэмой «Двенадцать»и стихотворением «Скифы»своеобразный лирико-философский цикл, являлась, по сути, единственным разрешенным окном в интересующую нас область.

Была особая логика в том, что именно Блок с его высочайшим моральным и культурным авторитетом оказался наиболее почетным гостем многочисленных статей и книг на тему о Революции. С определенного момента истории, после существенного сдвига в общественном сознании, произошедшего на рубеже 50 – 60-х годов, любые рассуждения о революции в России вне национальных и этических критериев стали уже невозможны.

Чтобы представить себе масштаб качественного скачка, достаточно сравнить какое-нибудь из выступлений на тему о Революции в 60 – 80-е годы с рассуждениями известного критика 20-х годов В. Вешнева о «Конармии»И. Бабеля: «…Бабель к революции подошел с моральным критерием.Уже одно это плохо.Революция морали не подведомственна. А, наоборот, мораль ей подчинена… Революция оправдывается «имманентно», собственным своим смыслом»(выделено мной. – П. Б.) ¹.

Сказать такое открыто в наше время значило подписать себе моральный приговор, выступить против духовного климата эпохи. Тем более, что рассуждения о необходимости морали, нравственности, духовности, которые не затрагивали политических основ общества, поощрялись чуть ли не официально.

В лице Блока, наследника русской интеллигенции XIX века, написавшего «Двенадцать»и «Интеллигенция и революция», коварным образом соединились век нынешний и век минувший: традиционные ценности христианского гуманизма и идеология послеоктябрьских лет.

Не отсюда ли проистекает сегодня заметное охлаждение к имени Блока со стороны интеллигенции, стремящейся восстановить былые поруганные ценности? В небольшой заметке И. Роднянской («Новый мир», 1989, N 4) прозвучал действительно серьезный упрек в адрес Блока, который необходимо осмыслить. Она пишет, что Блок первым в русской поэзиипринялидеюножа(насилие вооруженного над безоружным), тем самым невольно открыв дорогу жестокой «романтической идеологии»20 – 30-х годов с ее пафосом насилия.

Те, кому дорого имя Блока в русской поэзии, должны немедленно возмутиться! Но это сделать проще всего. Гораздо труднее, но и честнее, признать объективную правоту слов Роднянской, когда она пишет, что молодые «романтики»20 – 30-х годов усвоили и усилили «стереотип Блока», и попытаться понять проблему во всей ее болезненной сложности.

Перечитывая статью «Интеллигенция и революция»(1918) уже сегодня, после публикации писем Короленко, «Несвоевременных мыслей»Горького и бунинских «Окаянных дней», тем не менее вновь убеждаешься: это былавеликаястатья! В ней нет и тени фальши, ни одной попытки спрятаться перед лицом истины или солгать. Она навсегда останется духовным памятником эпохи, к объяснению которой мы все еще не пришли.

Но говоря об этой статье, нельзя забывать, что она отражала внутреннюю трагедию самого поэта; что ее необходимо рассматривать как «лирическую величину»; что ее великий объективный смысл вытекает из крайне субъективной послеок отябрьской позиции Блока, мужественно взявшего на себяответственность за русскую интеллигенцию.

Если же судить объективно, статья Блока на самом деле во многом предваряет истерические вопли рапповских критиков 20 – 30-х годов об «имманентном»характере революции, которая оправдывается «собственным своим смыслом».

Разве не Блок утверждал, что Революция подобна природной стихии; что к ней поэтому нелепо обращаться с требованием морали? Она «легко калечит всвоем водовороте достойного; она часто выносит на сушу невредимыми недостойных», но это – «частности, это не меняет ни общего направления потока, ни того грозного и оглушительного гула, который издает поток. Гул этот все равно всегда – о великом«.

И разве от этого захватывающего образа не один только шаг до логики 30-х годов: «лес рубят – щепки летят»? Отсюда недалеко и до формулы «цель оправдывает средства», тем более что ведь и Блок, несмотря на стихийный характер изображенной им Революции, призывал видеть ее грядущую Цель: «Переделатьвсе.Устроить так, чтобы все стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью».

Блок искренне верил в то, что старое целиком и полностью отомрет; что на смену ему явится не только новое общество, но и «новый человек». Но в то же самое (по крайней мере на словах) верили рапповцы. И по существу не столь важно, что «человек-артист»(мечта Блока) даже отдаленно не был похож на того «коллективного строителя»замечательного будущего, каким рисовался «новый человек»идеологам от государства. Важно, что «нового человека»все-таки не получилось, а вот за «чистоту»(поистине хирургическую, страшную) социального эксперимента мы платим горькую дань и по сей день.

Вот один исторический пример, очень выразительный. В N 3 журнала «Октябрь»за 1930 год был напечатан очерк М. Пришвина «Девятая ель», написанный под впечатлением его поездки на территорию бывших Черниговского и Гефсиманского скитов возле Троице-Сергиевой лавры. В те годы там размещался «дом инвалидов труда с примыкающим к нему исправительным домом имени Каляева². Оба эти учреждения революционной силой внедрились в святая-святых старой России…».

Цель обоих заведений объяснил Пришвину заведующий: «Сила коллектива в будущем затянет всех в работу, нищие и всякого рода бродяги исчезнут с лица земли» ³.

Судя по описанию, «коллектив»был весьма пестрый: нищие, бродяги, калеки, умственные и физические уроды, бывшие воры, проститутки, беспризорные… Все они там вместе трудились и «перековывались»в людей будущего.

Если вспомнить, что монастыри на Руси с незапамятных времен служили убежищем для всех нищих, сирых, убогих, отчаявшихся людей, станет понятна зловещая ирония истории. Всякая попытка радикально разрушить то, что веками создавалось и совершенствовалось, оборачивается, как правило, не созданием нового, а «дурной пародией»на старое. В данном случае это была пародия на Святую Русь, в которую так отчаянно хотелось «пальнуть пулей»блоковским красногвардейцам из «Двенадцати».

Впрочем, было бы неверно утверждать, что Блок этого не понимал. В наброске письма-отклика на стихотворение Маяковского 18-го года «Радоваться рано», где тот призывал к тотальному разрушению дворцов и прочего «старья», Блок очень верно заметил, что «разрушение так же старо, как строительство, и так же традиционно, как оно».»Разрушая постылое, мы так же скучаем и зеваем, как тогда, когда смотрели на его постройку. Зуб истории гораздо ядовитее, чем вы думаете, проклятия времени не избыть».

И все же Блока мучила скорее невозможность разрушения старого (это «проклятие времени»), чем сами попытки его разрушения. Он призывал «всем сердцем»слушать «музыку революции». Но это красивое определение также не выдержало проверки временем. В конце концов Блок признал, что «музыки»он больше не слышит.

«Я спрашивал у него, почему он не пишет стихов. Он постоянно отвечал одно и то же:

– Все звуки прекратились. Разве вы не слышите, что никаких звуков нет?

«Новых звуков давно не слышно, – говорил он в письме ко мне. – Все они притушены для меня, как, вероятно, для всех нас… Было бы кощунственно и лживо припоминать рассудком звуки в беззвучном пространстве» ⁴.

По выражению М. Горького, Блок был человеком «бесстрашной искренности», который умел чувствовать «глубоко и разрушительно». Это воистину так. Но именно это качество души поэта заставляет сегодня, когда настало время «собирать камни», отнестись к понятию «музыка революции»без излишнего романтического восторга и постараться понять его глубокую разрушительную суть.

Конечно, говоря о «музыке»в понимании Блока, необходимо прежде всего выделить национальный аспект его мысли. Ярко выраженный мотив всей революционной прозы поэта: восставшая Россия – это гоголевская Русь-тройка, от которой «гремит и становится ветром разорванный в куски воздух». В этом безудержном стремлении к неведомой цели («Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа») Блок услышал звуки «музыки», которая должна вскоре заставить звучать весь остальной мир.

«Мессианский»мотив позднего творчества Блока настолько очевиден, что на нем нет нужды отдельно останавливаться. На эту сторону поэзии и прозы Блока указывали почти все без исключения исследователи. В качестве примера сошлюсь на известные работы В. Орлова, П. Громова, Д. Максимова, Л. Долгополова⁵.

Но не менее существенным для блоковского понятия «музыки»является егоницшеанскийаспект. Для современников Блока это не было тайной; для нашего читателя оказалось закрытым в силу того, что философское наследие Ф. Ницше долгое время оставалось неизвестным и ассоциировалось не иначе как с фашизмом (что неверно по существу).

В нашу задачу не входит детальное рассмотрение проблемы «Ницше и Блок». Укажем лишь на самые, на наш взгляд, заметные параллели. Идею Ницше о космическом «духе музыки»(дионисийское начало) Блок переносит в область социальных вопросов. Он слышит «музыку»в стихии восставшего народа, которая, по мысли поэта, должна разрушить застывшие формы европейской цивилизации, внести в жизнь Европы «музыкальное»начало.

При этом России, еще слабо затронутой влиянием «буржуазного»Запада, отводилась особая роль колыбели мировой «музыки», а также той почвы, где предстояло разыграться началу всемирной мистерии.

Но, разумеется, неверно думать, что известные положения эстетического трактата Ницше «Происхождение трагедии из духа музыки»Блок перенес в область социальных проблем чисто механически. Это противоречило бы сущности ницшеанства: ведь для Ницше любого рода социальные революции не только не отвечали «духу музыки», но, наоборот, выражали «антимузыкальные»устремления «толпы»разом покончить с трагическим несовершенством мира, поделив поровну все блага и застыв в блаженном состоянии мещанского счастья.

В том-то и состоит главная сложность блоковского понимания «музыки», что социальные задачи революции в его глазах были неразрывно связаны с ее культурно-преобразующей ролью. Подлинными хранителями «музыкального»духа искусства и культуры в целом Блок считал народные массы. Отсюда его заветная мысль о культурном значении русской революции: она должна освободить «музыкальные»силы народа, которые в свою очередь смогут вдохнуть жизнь в одряхлевшую, обуржуазившуюся цивилизацию Европы.

В статье 1919 года «Крушение гуманизма»поэт писал: «Если же мы будем говорить о приобщении человечества ккультуре,то неизвестно еще, кто кого будет приобщать с большим правом: цивилизованные люди – варваров, или наоборот: так как цивилизованные люди изнемогли и потеряли культурную цельность; в такие времена бессознательными хранителями культуры оказываются более свежие варварские массы».

На синтетичность блоковского понимания «музыки»и одновременно на его связь с ницшеанством давно обратил внимание К. Мочульский: «В этих напряженных, прямых повторениях слова «музыка»– дионисийская одержимость»;»соблазненный ницшеанской религией музыки, он соединил знаком равенства понятия: культура – музыка – стихия – народные массы» ⁶.В то же время взгляды Ницше и Блока существенно отличались. Понятие «музыка»имело у Ницше скорее отвлеченно-космический характер, который никак не связывался с социальными движениями эпохи. Высказывания Ницше о демократии и социализме неизменно носили враждебный оттенок. По его мнению, социализм – это «политический бред» ⁷, над которым стоит лишь посмеяться; а всякое демократическое движение он считал «не только формой упадка политической организации, но и формой упадка и измельчанием человека, низведением его на ступень заурядности…» ⁸.

Заимствуя у Ницше понятие «музыка», Блок придавал ему специфически русский, «почвеннический»характер. «Музыка»– это гул, который растет и ширится над Россией; «такой гул,какой стоял над татарским станом в ночь пред Куликовской битвой…»(«Народ и интеллигенция», 1908).

Народ в глазах Блока вовсе не «толпа», которой необходимо управлять. Народ – это органическое целое, обладающее всеми «музыкальными»данными. Поэтому демократическое движение, идущее снизу, приветствовалось Блоком, несмотря на то, что он гораздо раньше многих понял, чём грозит интеллигенции это движение.

Восприятие Блоком революции носило народный характер, на что справедливо указывали почти все исследователи. «Революция – это: я – не один, а мы. Реакция – одиночество, бездарность, мять глину», – записывает Блок в дневнике 1 марта 1918 года. Поэма «Двенадцать», уже законченная к этому времени, убедительно показывает, что поэт видел в народе не безликую стихию, но множество отдельныхличностей,каждая из которых отмечена печатью особого душевного облика.

И наоборот, представители старого мира в поэме, по верному замечанию П. Громова, – это «люди, находящиеся вне  «музыкального напора», вне реальной истории. У них нет и не может быть личности, индивидуальности, души. Образы эти поэтому выполнены приемами плаката. Они социальные маски, а не люди» ⁹.

В статье «Крушение гуманизма», являвшейся своего рода итогом размышлений Блока о судьбе XX века, он отрицал, собственно, не гуманизм, но индивидуализм. На это Блок сразу же указывает в начале статьи, утверждая, что индивидуализм стал основным принципом, на котором строилась европейская цивилизация.

1. «Молодая гвардия», 1924, N 7 – 8, с. 278.[↩]
2. Видный эсер-террорист, убийца московского генерал-губернатора вел. кн. Сергея Александровича.[↩]
3. »Октябрь», 1930, N 3, с. 124, 135. [↩]
4. КорнейЧуковский, Современники, М., 1967, с. 293.[↩]
5. Вл.Орлов, Поэма Александра Блока «Двенадцать», М., 1967; ПавелГромов, А. Блок, его предшественники и современники, Л., 1986; Д.Максимов, Поэзия и проза Ал. Блока, Л., 1975;Л. Долгополов, Поэма Александра Блока «Двенадцать», Л., 1979.[↩]
6. К. Мочульский, Александр Блок, Париж, 1948, с. 401 – 402, 425.[↩]
7. ФридрихНитцше,Так говорил Заратустра. Девять отрывков в переводе С. П. Нани, СПб., 1899, с. XI.[↩]
8. Ф. Ницше,По ту сторону добра и зла. – В кн.: «Философская хрестоматия»,СПб., 1907, с. 52 – 53.[↩]
9. Павел Громов, А. Блок, его предшественники и современники, с. 468.[↩]