К творческой биографии Н. Заболоцкого

Исследователи поэзии Н. А. Заболоцкого в своих попытках раскрыть закономерности творческого процесса этого поэта неизменно сталкиваются с определенными трудностями, связанными как с особенностями и сложностью его поэтического пути, так и со своеобразием его личности. Изучение технологии стихосложения Заболоцкого осложняется и довольно ограниченным архивным материалом. Рукописи довоенного периода по разным причинам практически полностью пропали. Черновики же оригинальных стихов и переводов сам автор не сохранял, уничтожал он и неудавшиеся, с его точки зрения, стихотворения. Поэт не вел дневников, и его записи, касающиеся литературы, поэзии, творчества, весьма малочисленны. Тем больший интерес приобретают документы, помогающие проникнуть в творческую лабораторию поэта.

Известно, что у Заболоцкого с ранних лет был определенный интерес к естественным наукам, и в частности к химии. Брат поэта, Алексей Алексеевич, в одном из писем к нему в 1954 году писал: «С раннего детства, кроме увлечения стихами, мне вспоминаются лишь твои занятия химией. Помнишь, как в чуланчике в Сернуре ты мудрил с колбами и пробирками? Все обычные химикалии – серу, купорос и пр., я впервые увидел и запомнил в твоих руках. Потом это увлечение сменилось другим – журналом «Жулик». Далекие, милые времена нашего детства!» ¹

В селе Сернур Заболоцкий жил в возрасте от семи до десяти лет, до поступления в уржумское реальное училище, и затем бывал там только на каникулах, пока в 1917 году вся семья не переехала в Уржум. «Мои первые неизгладимые впечатления природы связаны с этими местами… – писал он в автобиографическом очерке «Ранние годы», – чудесная природа Сернура никогда не умирала в моей душе и отобразилась во многих моих стихотворениях» ².

Интерес к естествознанию отложил свой отпечаток на творчество Заболоцкого: весь мир для него был сложной лабораторией, чудеса которой не переставали удивлять и вдохновлять его. Он писал:

Каждый день на косогоре я

Пропадаю, милый друг.

Вешних дней лаборатория

Расположена вокруг.

 

В каждом маленьком растеньице,

Словно в колбочке живой,

Влага солнечная пенится

И кипит сама собой.

Заболоцкий во всем искал подтверждения мыслям о бесконечном взаимном превращении живой и мертвой материи, объединяющем все сущее в единый сложный организм природы. Его натурфилософские представления развивались, усложнялись и в свою очередь давали ему возможность увидеть в мире множество новых связей и явлений, питающих его поэтическое вдохновение.

До конца жизни Заболоцкий интересовался новыми достижениями в естествознании. Он хорошо знал работы Вернадского, Циолковского, читал научные труды других авторов. В его книжном шкафу стояла книга В. Р. Вильямса «Основы земледелия», а в начале 50-х годов он внимательно читал произведение Э. Шредингера «Что такое жизнь? С точки зрения физика» – работу, во многом предвосхитившую развитие биологии на ближайшие десятилетия.

Во время чтения Заболоцкий иногда делал в книгах пометки. Он отмечал прежде всего те места, в которых содержались сведения или мысли, соответствующие его интересам и взглядам. Часто это легко выявляется при сопоставлении отмеченных мест со стихами, статьями, заметками самого поэта, – именно к такого рода пометам и выпискам я буду обращаться в дальнейшем моем изложении. Иногда связь с интересами поэта выявляется труднее и требует специальных изысканий – таковы, например, пометы в философских произведениях Платона и Сковороды или в стихотворных текстах ряда авторов, регистрирующие определенный набор слов, ударения, особенности стихосложения, удачи или неудачи стихотворений в стихотворных переводов. В ряде случаев подчеркивания и отметки на полях соответствуют просто наиболее существенному в содержании книги и играют роль обычного конспекта – таковы, например, пометы в книге А. С. Орлова «Древняя русская литература XI-XVI вв.» (Изд. АН СССР, 1937). Впрочем, нужно заметить, что помет в прочитанных книгах сохранилось, да, вероятно, и вообще существовало немного, – Заболоцкий далеко не всегда читал с карандашом в руках.

Читая незадолго перед тем купленную им книжечку Омара Хайяма³, Николай Алексеевич красным карандашом отметил некоторые заинтересовавшие его места: аккуратными кружками обведены номера семнадцати четверостиший (рубай). В этих рубай говорится о вечном процессе превращения материи и ничтожности мирской суеты. Вот два из них:

(12) Кувшин мой, некогда терзался от любви ты.

Тебя, как и меня, пленяли кудри чьи-то,

А ручка, к горлышку протянутая вверх,

Была твоей рукой, вкруг милого обвитой.

 

(53) Я к гончару зашел: он за комком комок

Клал глину влажную на круглый свой станок:

Лепил он горлышки и ручки для сосудов

Из царских черепов и из пастушьих ног.

Но если у Хайяма превращение в материал кувшина означает для человека конец существования, для Заболоцкого это превращение – лишь одна из форм существования, но не уничтожение. У него даже есть стихотворение о превращении после смерти в горсть глины, когда сохранена способность «к людским прислушиваться тайнам» и петь «песню жизни грешной». Вторая строфа этого стихотворения явно созвучна выделенным рубай Хайяма:

Я был бы только горстью глины,

Я превратился бы в сосуд,

Который девушки долины

Порой к источнику несут.

Это стихотворение Заболоцкий не включил в свое основное собрание, вероятно, считая, что тема жизни и смерти и тема взаимного превращения живой и мертвой материи в достаточной степени отображены в других, более удачных его стихах.

За год до смерти Заболоцкий писал: «Я, поэт, живу в мире очаровательных тайн. Они окружают меня всюду. Растения во всем их многообразии – эта трава, эти цветы, эти деревья – могущественное царство первобытной жизни, основа всего живущего, мои братья, питающие меня и плотью своей, и воздухом, – все они живут рядом со мной. Разве я могу отказаться от родства с ними?.. Косноязычный мир животных, человеческие глаза лошадей и собак, младенческие разговоры птиц, героический рев зверя напоминают мне мой вчерашний день. Разве я могу забыть о нем? ⁴

Но несмотря на то, что Заболоцкий всегда чувствовал и сознавал себя неотъемлемой частью природы, его внутренний мир был особой лабораторией, где царствовала мысль. В конце жизни он выразил это в стихотворении «На закате»:

Два мира есть у человека:

Один, который нас творил,

Другой, который мы от века

Творим по мере наших сил.

 

Заболоцкий не противопоставляет мысль природе, мышление есть свойство самой природы, а мыслящий человек – продукт и составная часть ее. В том же последнем году жизни, когда было создано стихотворение «На закате», в одном из писем Заболоцкий писал «Человек и природа это единство, и говорить всерьез о каким-то покорении природы может только круглый дуралей и дуалист. Как могу я, человек, покорять природу, если сам я есть не что иное, как ее разум, ее мысль? В нашем быту это выражение «покорение природы» существует лишь как рабочий термин, унаследованный из языка дикарей. Энгельс, Вернадский, Циолковский хорошо разъяснили нам подлинную суть этого явления. Жаль, что в мою книжку не вошли многие из тех вещей, которые уточняют мой взгляд на эти вещи <…>»⁵.

Эти слова чрезвычайно важны для понимания мировоззрения поэта, которое проявилось, как он сам пишет в цитируемом письме, во многих его произведениях и сформировалось еще в ранний период его творчества.

Сохранились странички конспекта, точнее выписок, которые делал Николай Алексеевич при чтении «Анти-Дюринга» Энгельса в начале или середине 30-х годов. Первый отрывок, выписанный И. Заболоцким из этой книги, имеет прямое отношение к вопросу о единстве человека и природы:

«(Дюринг приводит нас обратно, к Гегелю)…»Так бывает всегда, когда принимают «сознание», «мышление» совершенно натуралистически за нечто данное, заранее уже противоположное бытию, природе. В этом случае должно, конечно, казаться необычайно удивительным, что сознание и природа, мышление и бытие, законы мышления и законы природы так согласуются между собой. Но если затем спросить, что такое мышление и бытие, откуда они происходят, то оказывается, что они – продукты человеческого мозга и что человек сам продукт природы, развившийся в окружающей его среде и вместе с ней; отсюда уже само собой следует, что порождения человеческого мозга, являющиеся ведь в последней инстанции тоже продуктами природы, не противоречат, а согласуются со всей остальной природой» ⁶.

Думать, размышлять по поводу виденного, над впечатлениями жизни было неотъемлемой потребностью поэта. В его письмах находим такие высказывания:

«Очень рад, что стал теперь заниматься техникой, чем заполняю пустоту в голове, с которой никогда жить еще не приходилось <…>» (28.IX.40 год). «Когда я возвращаюсь ночью с работы – мне хочется думать, думать, думать. Но думать некогда. Усталость берет свое <…>» (4.1.41 год). «Если бы я мог как следует отдохнуть, отоспаться и передумать много-много мыслей, которые уже давно ждут своей очереди и которыми заниматься некогда. Моя голова еще хочет думать – она еще не утратила этой способности, – и одно это обстоятельство уже радует меня» (19.IV.41 год). «Примитивно-житейские заботы и дела выматывают все силы и думать времени не остается<…>. А если и соберутся в голове мысли, так бродят они беспорядочно, как козы без пастуха, и толку от них никакого» (23.1.44 год) ⁷.

В тот период жизни, к которому относятся цитируемые письма, Заболоцкий, в силу жизненных обстоятельств, не занимался литературным трудом, и такие жалобы его можно рассматривать как тоску по творческой работе, ибо для него мысль – первый этап творчества. Когда появилась возможность возвратиться к литературному труду, мышление (в том его понимании, какое имелось в виду в письмах, то есть творческое мышление) стало само собой разумеющимся. Не требовалось и высказываться на этот счет.

Приведенные отрывки из писем обращают внимание на два обстоятельства, которые подтверждаются и всем человеческим обликом поэта: во-первых, мышление для Заболоцкого занятие не праздное, а требующее специальной сосредоточенности и времени – почти ритуальное деяние, и во-вторых, мышление занятие не пустое – от него ожидается определенный результат. Поэт настолько четко и определенно ощущал мысль, настолько неизбежно ожидал от мысли некий результат, что сама мысль для него как бы материализовалась. Помню, он говорил бывало: «Я – монист, для меня материя и мысль едины».

Заболоцкий всегда ценил поэзию мысли и поэтов, у которых аналитическое начало философской мысли подчиняло чувственность обнаженной души. Вот что он написал по этому поводу в письме от 6 апреля 1941 года:

«<…> Получил бандероль с книжечками пяти поэтов. Книжечка Баратынского доставляет мне много радости. Перед сном и в перерыве я успеваю прочесть несколько стихотворений и ношу эту книжечку всегда с собой. Мировоззрение Баратынского, конечно, не совпадает с моим, но его тема и то, что он поэт думающий, мыслящий, – приближает его ко мне, и мне часто приходит в голову, что Баратынский и Тютчев восполнили в русской поэзии XIX века то, что так недоставало Пушкину и что с такой чудесной силой проявилось в Гёте. Но Баратынский нравится мне не только как мыслящий человек и как поэт; в стихах его позднего периода (которые написаны им примерно в моем возрасте и старше) у него много поэтической смелости, не в пример молодым его стихам, французистым по манере <…>»⁸.

Уже по этому небольшому отрывку из письма видно, что и себя Заболоцкий относил к поэтам «думающим, мыслящим» и, кроме того, ценил в поэте не только способность мыслить, но и «поэтическую смелость».

Без хорошего исполнения стихотворения даже мыслящего поэта бессильны. В «Дневнике» Делакруа, прочитанном Заболоцким в 1953 или 1954 году, им отмечена на полях фраза: «Плохие писатели встречаются одинаково часто как среди тех, кто обладает идеями, так и среди тех, кто их лишен» ## Делакруа, Дневник, «Искусство», М. 1950, стр.

1. Письмо А. А. Заболоцкого от 17 декабря 1954 года хранится в архиве семьи поэта.[↩]
2. Н. Заболоцкий, Избранные произведения в 2-х томах, т. 2, «Художественная литература», М. 1972, стр. 209.[↩]
3. Омар Хайям, Рубай, Гослитиздат, М. 1955.[↩]
4. Н. Заболоцкий, Избранные произведения в 2-х томах, т. 2, стр. 287 – 288.[↩]
5. Из письма Н. Заболоцкого от 20 февраля 1958 года (личный архив). Книжка, о которой идет речь в письме, – Н. Заболоцкий, Стихотворения, Гослитиздат, М. 1957.[↩]
6. Отрывок приведен в том виде, как он выписан Н. Заболоцким по изданию: К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XIV, Соцэкгиз, М. – Л. 1931, стр. 36.[↩]
7. Из писем Н. Заболоцкого к Е. В. Заболоцкой (хранятся в архиве семьи поэта).[↩]
8. Из письма Н. Заболоцкого к Е. В. Заболоцкой (из архива семьи поэта).[↩]