К спорам о средневековье и Возрождении в Китае

Вопросы истории литератур Востока, и в частности китайской литературы, в последние годы не раз становились предметом дискуссий, которые не привели филологов-востоковедов к единству взглядов по ряду важных проблем. Это еще раз подтверждает статья Л. Эйдлина «Идеи и факты», напечатанная в журнале «Иностранная литература» (1970, N 8). В этой работе автор высказывается по актуальным, имеющим большое теоретическое значение вопросам истории литературы Китая, причем в целом ряде случаев его мнения не могут не вызвать возражений. Дело здесь не только в том, что защищаемые Л. Эйдлиным взгляды большинством исследователей считаются сейчас уже пройденным этапом, но и в том, что автор статьи «Идеи и факты» многим фактам истории китайской литературы и общественной мысли дает, мягко говоря, странную интерпретацию.

Начнем с вопроса о периодизации истории литературы. Несмотря на прошедшую в 1962 – 1965 годах дискуссию, которая привела к сближению позиций многих литературоведов-ориенталистов и признанию необходимости соотнесения каждой отдельной литературы Востока с мировым литературным процессом, Л. Эйдлин продолжает защищать традиционное китайское деление истории на двадцать пять династий. В статье «Идеи и факты» он выражает лишь неопределенную надежду на то, что «в совместных трудах… с историками будет улучшена старая или выработана новая периодизация». Когда это произойдет, сказать, разумеется, нельзя, а пока даже употребление термина «средневековье» вызывает у Л. Эйдлина сомнения: «Есть… термины, неотделимые для нашего сознания от тех мест планеты и от особенностей развития тех человеческих обществ, к которым они привязаны первоначально. И когда такой термин произвольно или «непроизвольно» прилагается к другому месту на земле и к другому обществу, наука обязана потребовать самых исчерпывающих доказательств, самых жестоких испытаний исследованиями и только после этого принять его или отвергнуть». Заметим, что приведенная тирада вызвана одной лишь фразой Н. Конрада в его предисловии к сборнику народных песен, собиравшихся до VIII века, – «эти песни принадлежат китайскому Средневековью». Между тем понятие «восточное средневековье» давно уже устоялось в науке; оно принято в университетских учебниках по истории стран Востока и во многих других трудах. Так, в предисловии к «Всемирной истории» говорилось: «Из призвания единства и закономерности всемирно-исторического процесса вытекают и принципы его научной периодизации, принятые, в частности, в настоящем издании. Сохраняя установившееся условное деление всемирной истории на древний мир, средние века, новое и новейшее время, историки-марксисты принимают в качестве рубежей этих наиболее крупных исторических эпох такие выдающиеся события, которые особенно рельефно выражают переход от одной общественно-экономической формации к другой» ¹.

Этот признанный наукой принцип деления истории Л. Эйдлин, видимо, и относит «к попыткам (а они есть) директивного отстранения «династийной» периодизации». Противник «директивности», он обращается к китайским изданиям, подчеркивая, что китайские ученые «все… без исключения не могут обойтись без укоренившихся «династийных» названий… и не всегда даже замечая подобную свою «непоследовательность». Вместо «непоследовательности», на наш взгляд, надо говорить об «исключительности», которую большинство китайских ученых, конечно, не замечают, ибо ни истории, ни литературы какой-либо другой страны, кроме своей, они не знают – в Китае это просто не принято.

От возражений против общей периодизации Л. Эйдлин переходит к сомнениям в возможности китайского Возрождения. Но в своем «желании «снизить» идею до «мелочи» фактов» он уходит от рассмотрения фактов литературы с VIII века (по китайской периодизации: династии Тан) – рубежа, предложенного Н. Конрадом, – и добрую половину статьи посвящает поэзии «дотанской», то есть раннему средневековью.

В трактовке этой эпохи читатель найдете статье Л. Эйдлина немало неожиданностей. Первая – заявление о том, что «великое становление пятисловного стиха» означает «новый этап в жизни и культуре Китая, а не просто прибавление одного знака к четырехсловной строке». Подобного значения новациям в области стихосложения не придается как будто исследователями ни одной литературы мира, начиная с древнегреческой.

Вторая – открытие в раннем китайском средневековье явлений, свойственных другим литературам мира лишь начиная с XIX века. Оно подсказано Л. Эйдлину метафорической характеристикой В. Алексеева «поэта опрощения и винных чар Тао Цяня (IV-V вв. по Р. Хр.), сыгравшего, по-видимому, в поэзии Китая роль нашего Пушкина» ². Л. Эйдлин понимает эту характеристику буквально: для него здесь «аналогия более глубокая, чем это может показаться скользнувшему по ним (Пушкину и Тао-Цяню, у Л. Эйдлина – но Тао Юань-мину. – Л. П.) взгляду».

Повторяя отчасти высказанную уже в его монографии аналогию между жизнеописанием Тао Юань-мина и биографией другого поэта XIX века («Поражает своей похожестью поэтическая судьба Дениса Давыдова») ³, Л. Эйдлин напоминает еще об одном странном своем заявлении – о романтизме Тао Юань-мина, идущем от Цюй Юаня (IV-III вв. до н. э.).

На XXV Международном конгрессе востоковедов (1960) эти взгляды Л. Эйдлина уже вызывали возражения академика Я. Прушека (Прага). Все это встречалось раньше, как и высказанное в печати девять лет назад удивительное утверждение о том, что в Китае «не только Сократы и Аристотели, но даже Леонардо да Винчи и Ломоносовы начинают появляться в- V-III вв. до н. э.» ⁴. Ныне же аналогия между китайскими поэтами IV- V веков и Пушкиным с его современниками преследует особую цель – нанести «смертельный» удар по концепции китайского Возрождения: о каком же можно говорить Возрождении, когда в Китае уже был свой Пушкин? Удар подкрепила еще одна тирада, с китайским Пушкиным, правда, не связанная. Это – мысль В. Алексеева о том, что Китай… «один только из всех остался хранителем своей исторической культуры, которая ни на минуту не прерывалась и даже не задерживалась в своем развитии». Многозначительно подчеркнутое «даже не задерживалась» звучит очень странно в свете опущенного Л. Эйдлиным продолжения мысли В. Алексеева: «… несмотря на чудовищные потери своих культурных достояний в бесконечных войнах и междоусобиях…» ⁵, а также реальной истории Китая. Поэтому, чтобы «принять» соображения Л. Эйдлина или «отвергнуть» их, следует «потребовать» от автора статьи «Идеи и факты» того, что он требовал от других, – «самых исчерпывающих доказательств, самых жестоких испытаний исследованиями». Для первого испытания можно предложить следующие вопросы: как же – после Пушкина – проходил «плавный подъем литературы танского времени»? Как развивалась китайская литература за последующие века вплоть до наших дней (точнее: так как «китайский Пушкин» умер на 1410 лет ранее русского, то с 427 по 1970 год)?

В свете общих закономерностей развития литературного процесса и реальной истории литературы Китая соображения Л. Эйдлина воспринимаются лишь как парадоксы. В самом деле, не странно ли перебрасывать романтизм в древность, уподоблять авторов XIX века писателям раннего средневековья, определять «новый этап» в эволюции литературы как результат смены четырехсложного стиха пятисложным? Перед нами, в сущности, крайняя форма отрицания литературной типологии.

Истоки суждений Л. Эйдлина очевидны – они содержатся в работах китайских историков и литературоведов, где такого рода парадоксы отнюдь не редкость. В этом Л. Эйдлин признается сам: он читает «старых китайских эрудитов» и наблюдает у них «свободное обращение с временами, отстоящими для нас далеко одно от другого, но оказывающимися сближенными в своей поэзии».

Л. Эйдлин, видимо, не помнит насмешливой крылатой фразы Лу Синя: «Все это уже было в древности» ⁶. Писатель любил иронизировать над старыми схоластами, воображавшими, что Китай в далеком прошлом уже исчерпал все многообразие развития человечества. Они, с одной стороны, отождествляли все новое с чем-то давно пережитым, а с другой – сводили все новое к исконно китайской старине. Этим в какой-то мере заражались и синологи; последняя статья Л. Эйдлина тому подтверждение. В спорах части синологов о периодизации, об основных этапах развития литературы отсутствует одно из главных условий для решения назревших проблем – однородность принципов исследования. Иными словами, основным недостатком у нас до сих пор остается «теоретическое отставание ориенталистского литературоведения», преодолеть которое мешают изучение «одной, отдельно взятой литературы вне связи с другими и с мировым литературным процессом», отход «от больших проблем и обобщений» ⁷. Подобные недостатки проявляются в пристрастии к частному, единичному, в отрицании закономерностей мирового литературного процесса. При этом считают, что установление общих закономерностей развития лишает литературу отдельной страны, произведение отдельного писателя их индивидуальной неповторимости, как будто открытие пропорции или перспективы мешает наслаждаться скульптурой или пейзажем, созданными «по законам красоты».

1. »Всемирная история», т. 1, Госполптиздат, М. 1955, стр. IX. [↩]
2. В. М. Алексеев, Китайская литература, в сб. «Литература Востока», вып. 2, «Всемирная литература», Пб. 1920, стр. 30.[↩]
3. Л. Эйдлин, Тао Юань-мин и его стихотворения, «Наука», М. 1967, стр. 42 – 44, со сносками на кн. Г. А. Гуковского «Пушкин и русские романтики», «Художественная литература», М. 1965.[↩]
4. В. Сорокин, Л. Эйдлин, Китайская литература. Краткий очерк, Изд. восточной литературы, М. 1962, стр. 22.[↩]
5. В. М. Алексеев, В старом Китае, Изд. восточной литературы, М. 1958, стр. 127.[↩]
6. Лу Синь, Сочинения, изд. 3-е, т. VII, Шанхай, 1948, стр. 608.[↩]
7. И. С. Брагинский, О теоретическом уровне изучения литератур народов Азии и Африки (Тезисы к итогам дискуссии о реализме в литературах Востока), М. 1962, стр. 7.[↩]