К оценке героя

Одни считают, что по магистральной дороге нашей литературы впереди идет и должен идти герой, достойный подражания во всех отношениях; другие утверждают: герой может быть и «со всяческой требухой», и, как твердили некоторые критики еще в 20-х годах, советская литература должна показать «живого человека», Нет, не идеальный и не «живой», а простой человек стал главным героем советской литературы, – уточняют хором многие современные критики. Но так ли прост этот «простой человек»? – останавливает их вдумчивый литератор.

Снова разгорается спор: кто же достоин быть на художественном полотне – рядовой или авангардный человек? Но это, на наш взгляд, тот случай, когда можно сказать: не во всяких спорах рождается истина.

Каждому, конечно, ясно, что предмет спора имеет исключительное значение для решения важнейших проблем развития литературы нашей эпохи. Вопрос о герое – в сущности это вопрос об идеалах нашей литературы, вопрос о том, что воспеть и что порицать. Но если мы не забыли, что литература, как и любая другая форма общественного сознания, принадлежит к историческим категориям, то есть обусловлена пафосом своей эпохи, мы не можем не обратить внимания на метафизический характер постановки вопроса о герое у многих авторов, пишущих на эту тему. В самом деле, можно ли говорить о новом человеке безотносительно к характеру того времени, в которое он живет и творит, вне конкретных исторических условий общественного развития?

В 20-х годах прошлого столетия декабристы подняли знамя нового человека своей эпохи, мужественно бросив вызов тирании и угнетателям. Новые люди 70-х годов «ходили в народ», чтобы пропагандировать идеи социальной справедливости, братства и равенства. А новый человек кануна социалистической революции – представитель самих трудящихся масс, вооруженный марксистской наукой, смело пошел на штурм твердынь старого мира, к победе диктатуры пролетариата.

Герой выражает идеалы своего времени. Наше время тем и отличается от всех предыдущих исторических эпох, что высокие идеалы общественного развития – идеалы коммунизма – стали достоянием миллионов, и вполне закономерно, что рядовой или так называемый «простой человек» стал главным героем советской литературы – самой передовой литературы в мире.

Но рядовой человек становится героем не благодаря тому, что он «рядовой», «будничный», а потому, что он выражает какие-то типические, существенные черты нашей жизни. Он предстает перед нами как частица большого и сложного мира нашей действительности. Права Л. Скорино, выступив против упрощенческого толкования некоторыми критиками проблемы образа «простого человека», против прямолинейного деления героев на будничных и исключительных. «Правомерно ли подобное деление, соответствует ли оно реальности?» – спрашивает критик.

В самом деле, существует ли героическое в нашей жизни изолированно от повседневного, и наоборот? Вот, например, четыре рядовых солдата, выполняя будничное, вовсе не исключительное задание, проявили геройство, потрясшее сердца миллионов людей на всех концах земного шара. Каким образом будничное дело простых советских парней переросло в героическое дело? Каким образом обыкновенные советские граждане предстали перед миром в качестве исключительных личностей? Как теперь характеризовать этих героев? Простые это люди или исключительные?

Но ни то, ни другое определение не раскрывает сущности явления. Эти рядовые, обыкновенные советские солдаты совершили и будничное и исключительное дело. Мы видели своеобразное взаимопроникновение исключительного и будничного, мы видели, как исключительное находит свое выражение в будничном и как будничное вырастает в исключительное. Значит ли это, что будничное всегда заключает в себе исключительное? Нет, не значит.

Как могла бы повернуться судьба четырех обыкновенных людей, оставшихся лицом к лицу со страшной стихией, которая каждую минуту готова была поглотить их? Они могли умереть голодной смертью, сойти с ума от страха, от сознания неизбежности своей гибели, и это было бы воспринято как один из вариантов естественного течения событий. Но наши четыре обыкновенных парня не только не потеряли бодрости духа, но проявили такую выдержку, такое бесстрашие, какими отличались лишь герои древних легенд или эпических сказаний – герои, наделенные народной фантазией сверхчеловеческой силой и храбростью.

Простые советские граждане не прекращали выполнять свои обязанности, свое будничное дело и тогда, когда обстоятельства лишили их всех нормальных условий для этого, когда необходимо было преодолевать исключительные препятствия. Они ни на минуту не переставали думать о своем общественном и солдатском долге, ни разу не нарушили дисциплины своего коллектива, ни разу не изменили друг другу. Каждый из них ощущал себя ответственным за порученное им дело, каждый из четверки заботился не о себе, а прежде всего о своем товарище. Чувствуя себя частью коллектива, частицей могучей Советской страны, эти простые парни не могли думать о своей гибели.

Высокие принципы советской морали, взаимная ответственность коллектива и личности явились источником героизма четырех парней.

Герои литературы буржуазной эпохи, такие хотя бы, как сильные люди Джека Лондона, шли на подвиг в одиночку. И они, как правило, выделялись из общей массы своими исключительными качествами, исключительной физической закалкой, исключительной одержимостью, исключительной силой воли и т. д. Наши же парни не отличались никакими исключительными качествами, это – действительно рядовые и обыкновенные люди. Необыкновенность их характера, их человеческой сущности во время этого плавания заключались в том, что они полностью были свободны от эгоизма, от себялюбия, от шкурничества, от тщеславия и были охвачены стремлением выполнить свой долг.

Чувство долга, чувство ответственности играет решающую роль в формировании характера советского героя. Оставаясь один на один с бедой, с трудностями, идя навстречу опасности один на один, советский герой зримо и незримо, сознательно и подсознательно, но постоянно ощущает за своими плечами ожидание, поощрение или, может быть, осуждение, если он поступит не так, – словом, живое дыхание коллектива. Вот в этом именно, на мой взгляд, главный источник силы советского героя.

Вот почему наши парни искренне недоумевали, когда американские журналисты тщетно искали в каждом из них какие-либо сверхчеловеческие личные качества, объясняющие или раскрывающие «секрет» их невероятного подвига. Буржуазные журналисты удивлялись, что никто из четырех не считал себя ни героем, ни исключительной личностью. Они не понимали того, что перед ними действительно рядовые советские люди, они не понимают, что новаторская сущность советского общества в том и заключается, как правильно было отмечено в выступлениях и Л. Скорино и С. Штут, что здесь стираются границы между избранными и рядовыми, между исключительным и обыкновенным. Выполнение рядовых, будничных обязанностей советского человека, преисполненного чувством своего долга, может перерастать в подвиг, в героизм, в дело большой значимости.

Такова сущность простоты простого советского человека, который, естественно, и занял центральное место в советской литературе. Четыре молодых солдата проявили лучшие черты людей нового, социалистического общества, они выступили как частица того целого, имя которого – героический советский народ.

Таким образом, мы не хотим сказать, что будничное порождает героическое или вырастает в исключительное автоматически и обязательно. Мы не думаем также растворять исключительное в будничном. И права С. Штут, когда она энергично ратует за героического человека в советской литературе, за его активную волю, за то, чтобы он заслужил«право на титул героя». Правда, в этой статье меня неприятно удивила какая-то недоговоренность и подчас подспудная нарочитость. Прежде всего не совсем ясно: с кем воюет С. Штут, отстаивая право героизма на существование? Кто против? С. Штут, например, заканчивает свою статью восклицанием: «Книга о герое – призыв к героизму. Как важно, чтобы призыв этот был ясным, чистым и сильным!» В чем дело? Что за туман, чей призыв к героизму показался автору не «ясным», не «чистым», не «сильным»? О каком явлении нашей литературной жизни идет речь, что так смутило, даже как бы опечалило критика?

Не всегда ясна читателю и сущность спора с Л. Скорино, которая отнюдь не «отлучает» обыденное от героического в нашей жизни, как утверждает С. Штут, а, наоборот, говорит об их «взаимопроникновении».

Однако главное в статье С. Штут – не эта неопределенность, не обилие цитат из классических сочинений, которые порой мешают проследить ход собственной мысли автора, а глубокое убеждение в том, что бесплодны для искусства попытки растворить героическое в будничном, попытки натуралистически-приниженно трактовать это будничное. С. Штут ратует за героя высокого подвига, помогающего воспитывать в советских людях лучшие черты характера.

Продолжая начатый спор о герое и героическом, хочется подчеркнуть необходимость рассматривать эту проблему конкретно-исторически, ибо решение ее обусловлено характером той или иной стадии развития современного общества. Вне исторической среды и вне процесса развития жизни мы не найдем правильной оценки героя.

Вспомним, например, бойцов отряда Левинсона в «Разгроме» Фадеева. Да, ко многим из них может быть применима характеристика героя «со всяческой требухой». В их поведении мы, может быть, и найдем кое-что неприемлемое с точки зрения современного советского человека. Но это были настоящие герои, новые люди своей эпохи, носители типических черт своего времени, своей среды. И они отнюдь не ушли в прошлое. Мы ощущаем глубокое родство с ними, своей высокой самоотверженностью они и сейчас служат для нас примером.

Другой случай – Кушля. По своим моральным и интеллектуальным качествам он уступает не только молодому советскому человеку наших дней, но и многим своим современникам. И Кушля удостоился внимания советских читателей не благодаря «всяческой требухе», которой у него оказалось больше, чем следовало бы ожидать, и не потому, что он чрезвычайно прост, можно даже сказать примитивен, а потому, что и он был участником всенародного дела своего времени, выразителем каких-то сторон психологии своей общественной среды. Победу революции над внутренними и внешними врагами несли на своих плечах не только такие герои, как Павел Корчагин, Левинсон, Кожух, Клычков, Пархоменко, но и такие, как Морозка и даже Кушля, то есть не только герои «идеальные», но и герои «со всяческой требухой». Это объясняется историческим своеобразием эпохи, и это, конечно, отнюдь не говорит о том, что всякое всенародное прогрессивное дело непременно требует участия, или предполагает участие, героев со «всячинкой». Кушля – живой и интересный герой, раскрывающий определенные черты действительности в конкретный исторический период.

Отождествление понятия герой и образец подражания вносит путаницу в понимание сути вопроса. Несостоятельны попытки ограничить право писателя выбирать и показывать того или иного героя. Чуткий к жизни, правдивый художник вправе и должен вторгаться во все ее сферы, он должен видеть действительность во всей сложности и противоречивости.

Герой – это в сущности кусок живой жизни.