Очерк работы

Печатая беседу с В. Кавериным, мы продолжаем публикацию ответов известных советских писателей на анкету нашего журнала. В следующем номере будут напечатаны ответы А. Арбузова и В. Лациса.

1

Охотно согласился ответить на анкету журнала «Вопросы литературы»: опыт старшего поколения писателей поучителен для литературной молодежи. Он может принести пользу хотя бы в том отношении, что избавит молодых литераторов от ошибок и заблуждений, которыми был отмечен путь их старших товарищей.

Очень трудно и, пожалуй, невозможно исчерпывающе ответить на вопросы: как создается та или иная фигура литературного героя, как возникает идея, как определяется стиль – в каждом случае это происходит по-разному. Я попробую рассказать об этом на примере трех своих романов – «Исполнение желаний», «Два капитана» и «Открытая книга».

Путь мой к реалистической прозе не был ни прямым, ни легким.

Свою первую книгу я выпустил в 1923 году. Она называлась «Мастера и подмастерья». Это был сборник фантастических рассказов, в них действовали монахи, черти, алхимики, студенты, а также автор, который время от времени собирал своих героев, чтоб узнать у них, как ему действовать Дальше. Это была, конечно, детская игра, – Горький тем не менее отнесся к ней с поразившей меня серьезностью и ответственностью. Мне очень повезло, что в дни моей литературной юности я встретился с этим необыкновенным человеком. Если б писатели нашего поколения умели следить за работой молодого автора, как умел это делать Горький, новые силы нашей литературы заняли бы в ней очень высокое место. Горький находил время писать мальчику-студенту, внимательно следить за его работой только потому, что по первому, очень странному рассказу этого мальчика почувствовал, что из него может что-то получиться. Во время ленинградской блокады весь мой архив погиб. Но письма Горького, завернутые в кальку, я в течение всей войны носил в полевой сумке. Так мне удалось сохранить их…

Моя литературная юность сложилась счастливо. В университете я учился у первоклассных профессоров, оставивших крупный след в науке. Вместе со мной начинали свой творческий путь Всеволод Иванов, Константин Федин, Николай Тихонов-люди, чрезвычайно серьезно относившиеся к делу и так же, как и я, находившиеся в поле зрения Горького. Мы много спорили о литературе. Я не мог согласиться с теми, кто считал, что нужно непосредственно, просто отражать то, что происходит вокруг нас, я считал таких писателей натуралистами, «бытовиками». Смутно чувствуя все значение процессов, происходивших в стране в начале 20-х годов, я еще не знал жизни и не понимал, как надо писать о ней.

Впервые я попытался это сделать в «Конце хазы». Мало кто из молодых литераторов знает эту повесть о налетчиках в годы нэпа, – она давно не переиздавалась. Это была первая вещь, в которой я стремился отойти от условных представлений и писать «на жизненном материале». Я старательно собирал его, проводя вечера в кабаках, записывая все, что видел и слышал. Но я делал это так наивно и поверхностно, что сумел открыть своеобразие преступного мира главным образом в воровском языке, который воспроизведен в повести с такой полнотой, что пришлось приложить к ней словарь воровских выражений.

Что такое «собирать материал» – я понял, когда решил написать роман «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове». Вот как это произошло. У Тынянова я встретился с одним литератором, находившемся в расцвете своего дарования; речь зашла о социальном романе. Этот литератор заявил, что если Чехову не удалось написать роман, то где уж мне! Я взбесился и сказал, что завтра же сяду за роман и это будет роман о нем. Я ходил за этим человеком по пятам с блокнотом, записывая каждое его слово. Он уничтожал меня своими остротами, я записывал эти остроты. Он смеялся и говорил: «Утилизационный завод имени Каверина», – я записывал и это. Наша «дуэль» закончилась тем, что он проиграл, – я написал роман-памфлет, в котором мне удалось, кажется, отразить литературную жизнь 20-х годов.

Настоящей школой для меня была поездка по совхозам «Гигант», «Верблюд» и другим. Все там было для меня новым и непривычным. В 1930 году вся страна говорила о преимуществах коллективного хозяйства на селе, об огромном зерновом совхозе «Гигант». Я поехал в Сальские степи, жил в бараках, бродил по совхозам, никому не говорил, что я – литератор и не брал в руки пера и бумаги. Вернувшись, я написал книгу «Пролог» – путевые рассказы – пунктирное, но, кажется, верное очертание того, что происходило в окружающей жизни.

…Словно впервые я взял в руки перо – такое чувство было у меня, когда я принялся за роман «Исполнение желаний». Он посвящен Ленинградскому университету, его профессуре, которую я прекрасно знал, его студенчеству, к которому сам принадлежал, его жизни, атмосфера которой была мне так хорошо известна. Казалось бы, материал изучен, только садись и пиши! Но тут выяснилось, что все то умение, которое я нажил за годы работы, не пригодилось мне. Роман писался в 1933 – 1935 годах, а действие его относится к 1926 году. Мне думалось, все свежо в памяти, а оказалось, что десять лет – огромный срок. Пришлось перелистывать газеты, собственные записи, читать книги тех лет, расспрашивать товарищей, вспоминать самого себя в те годы. Я увидел, какой огромный путь пробежала страна за это время, как опасно основываться на одних только оставшихся в памяти впечатлениях. Чтобы дать исторический фон, дух эпохи, надо было заново собирать и изучать материал. Правда, теперь это происходило быстрее, чем раньше.

Но самый интересный и опять-таки совершенно новый для меня процесс работы связан с романом «Два капитана». В одном санатории под Ленинградом я встретился с человеком, который глубоко меня заинтересовал. Случайно я оказался свидетелем спора между ним и маститым ученым по поводу книги «Как закалялась сталь». Меня поразило волнение, с которым молодой ученый защищал книгу Островского. Потом я понял, что горячность его объяснялась тем, что в романе Островского он прочел собственную биографию. Эта догадка подтвердилась при нашем дальнейшем знакомстве, когда я исподволь, осторожно заставил его рассказать о себе.

В течение шести вечеров я слушал его удивительно интересный рассказ, потом начал записывать почти украдкой, наконец, извинившись, стал писать совершенно открыто. Это была история мальчика, оставшегося сиротой и воспитанного советским обществом. Она глубоко взволновала меня, так как перекликалась с моими затаенными мыслями и давней надеждой написать историю советского молодого человека. Все, что я записал за эти шесть вечеров, легло в основу первого тома «Двух капитанов», причем многое – почти в неизмененном виде: немота маленького Сани, история гибели его отца в тюрьме, замужество матери – все это были подлинные факты. Подлинными были и некоторые другие персонажи романа, обрисованные моим рассказчиком лишь беглыми штрихами. Так, например, о Кораблеве мне было известно лишь то, что он высокого роста, любит приодеться, разглаживает перед зеркалом усы, идя на урок, и что школьники не выдерживают его взгляда.

Но его любовь к Марии Васильевне, его роль в жизни Сани были придуманы мною как логическое следствие того, что я о нем узнал.

Многие персонажи были написаны с натуры – старушка Нина Капитоновна, которая и сейчас живет в Москве на Сивцевом-Вражке, Ромашов, с которым я учился в одной школе. Так, в «Двух капитанах» произошло известное соединение двух биографий, составивших основу первой части романа. Есть в нем, однако, и то, что я не мог ни подслушать, ни выдумать. Это история капитана «Гатаринова. Как она возникла и почему заняла в книге такое важное место?

Когда были написаны первые главы о мальчике, лишившемся отца и вынужденном бежать из родного города, я почувствовал, что в них нет характерных черт, свойственных нашему времени. В маленький заброшенный городок должен был упасть свет далеких арктических звезд. То было время Чкалова, время больших перелетов. Возникла необходимость изучить большой исторический материал. Я углубился в чтение, тщательно изучил дрейф «Святой Анны» – так появилась в романе история «Святой Марии».

А фигура капитана Татаринова?