К истории выхода первого номера журнала «Леф». Вступительная статья, публикация и комментарий О. Земляковой и E. Погорельской.

Попытки осмыслить поэзию Маяковского начались буквально с момента его вхождения в литературу (я имею в виду статью А. Крученых 1914 года, рецензию Н. Венгрова в «Летописи» и др.), ибо феноменальность этого поэтического явления сделалась очевидной сразу: если «первое профессиональное, печатаемое» – «Ночь» – датировано 1912 годом, то всего три года спустя поэт уже создал одно из лучших своих творений – «Облако в штанах». Однако прижизненная работа литературно-критической мысли над феноменом Маяковского имела своеобразный характер: поэт постоянно находился в эпицентре грозового облака, принимая на себя мощные электрические разряды литературной борьбы, справа и слева наносимые удары оппонентов, яростные требования и претензии друзей…

Потом фигура Маяковского «забронзовела», понеся в своей строго установленной. славе непредвиденный и сугубо несправедливый ущерб. Время засвидетельствовало, что читательское восприятие неподвластно директиве, а литературоведение, сколь бы академично оно ни было, нуждается в живом, непредвзятом контексте и не может питаться одними схоластическими противопоставлениями: Маяковского, «лучшего» и «талантливейшего», – всей советской поэзии, Маяковского дооктябрьского – послеоктябрьскому, лирика – эпическому публицисту, автора одних поэм – автору других поэм, художественных установок поэзии Маяковского – его же декларациям в роли руководителя литературной группировки и т. п. С середины 50-х годов изучение творчества Маяковского вступило в новый этап, отмеченный не только изданием полного собрания сочинений поэта, но и серьезными монографическими исследованиями В. Перцова, З. Паперного, А. Метченко, В. Катаняна, И. Машбиц-Верова, позднее – А. Смородина, Ф. Пицкель, Б. Гончарова, А. Субботина, многими дискуссиями, сборниками статей, воспоминаниями. Был дополнительно поднят большой биографический и историко-литературный материал, углубились представления о месте Маяковского в художественном процессе эпохи, о его связях с русской классической поэзией и влиянии на мировую поэзию XX века. Отчетливее обрисовалась диалектика традиционного и новаторского в творчестве Маяковского, внутренние закономерности его движения к синтезу лирики и эпоса. Сквозь интернационалистский пафос поэзии Маяковского стал проступать в ее национальный облик. Литературоведение последних десятилетий сделало существенные шаги в понимании единства художественных исканий Маяковского в разных родах и жанрах искусства, идейно-эстетической, стилевой и ритмико-интонационной целостности его художественной системы.

Все это самым непосредственным образом сказалось и на качестве вузовских учебных пособий по творчеству Маяковского. Книги этого рода обычно не попадают в поле зрения «академической» науки и остаются даже за пределами рецензирования, хотя в последнее десятилетие они не только отражают уровень современного «маяковедения», но и в немалой степени поддерживают его на достигнутой высоте. Лучшие из них отличаются методологической новизной в постановке сложных вопросов изучения истории советской литературы, взятой в ее вершинных художественных достижениях, и теоретической смелостью в разработке принципов историко-функционального, системного и комплексного анализа, все основательнее привлекающих к себе сегодня внимание литературоведов. Я имею в виду прежде всего работы О. Смолы «Владимир Маяковский», Р. Спивак «Дооктябрьская лирика В. В. Маяковского», Ю. Смирнова-Несвицкого «Особенности поэтики театра Маяковского», Т. Сидельниковой «Поэт и читатель творчестве В. В. Маяковского», Д. Ивлева «Поэма В. В. Маяковского «Владимир Ильич Ленин».

Сама «география» этих работ свидетельствует о размахе вузовского изучения Маяковского: Москва, Ленинград, Калинин, Пермь. А ведь можно было бы добавить сюда Шауляй¹, Фрунзе² и многие другие города страны. Обозначены почти все возможные жанрово-тематические подходы: у О. Смолы – общий очерк жизни и творчества, у Р. Спивак – литературный период, у Д. Ивлева в центре внимания – отдельное произведение, у Ю. Смирнова-Несвицкого – род и сфера художественной деятельности, у Т. Сидельниковой – крупная творческая проблема. Показателен и характер книг, которые, будучи «учебными пособиями», а значит, преследуя определенные дидактические и методические цели (отсюда, кстати, и такие – полезные для любого литературоведческого труда – их свойства, как четкая структура, лаконизм, опора на библиографию и т. д.), являются одновременно самостоятельными исследованиями, намечающими новые аспекты «маяковедения» и полемически решающими свои научные задачи.

Книга О. Смолы несет двойную «учебную» нагрузку: она ориентирована не просто на студентов, но и на студентов-иностранцев, изучающих русский язык. Подобная ориентация определяет многие ее черты: обилие биографического и иллюстративного материала (в том числе зарубежного), воспоминаний, стихотворных цитат, живую обращенность к читателю, выразительность композиционной организации, броскость заголовков, лексический комментарий и т. д. Любопытно вместе с тем, что «учебная» специфика не только не мешает научной устремленности книги, но и обусловливает некоторые ее существенные достоинства в целом: книга написана просто, но без упрощений, аналитично, но и взволнованно, эмоционально, с тем личным отношением к предмету исследования, искренней убежденностью в высочайших поэтических достоинствах таланта Маяковского и желанием убедить в этом своего читателя, которых иногда ощутимо недостает так называемому «проблемному» литературоведению. Видимо, здесь кроются и причины успеха этой небольшой монографии: за последние четыре года она выходит в свет вторично, хорошим тиражом и в расширенном варианте. Очерк «жизни и творчества» – жанр традиционный, «приевшийся». О. Смола, однако, строит книгу оригинально, по-своему. Экспозицией к ней служит серия фотографий – Маяковский, его литературное окружение, его близкие и друзья, – сопровождаемых со вкусом подобранными текстовками (высказывания самого Маяковского, мемуары, пояснения автора). Текст вступает в активное взаимодействие с изображением, и читатель сразу погружается в атмосферу ожившей истории литературы, ее «диалогов» и «многоголосия». Этот принцип соблюдается и в дальнейшем: автор как бы подхватывает, комментирует «слово» Маяковского и движет свой рассказ-исследование вслед за страницами знаменитой автобиографии «Я сам». Основной «сюжет» книги сформулирован в первой же фразе ее обращения «К читателю»: «Перед вами – поэт» ³. Здесь и границы материала (не рассматриваются драматургия Маяковского, его деятельность в роли организатора литературы, литературного критика и т. д.), и угол зрения: даже саму личность Маяковского О. Смола стремится показать прежде всего как личность необычную, поэтическую.

В судьбе Маяковского искусство и жизнь неотделимы друг от друга: «Поэтический темперамент Маяковского не имел пределов, и мы были бы лишь частично правы, если бы говорили о гиперболе Маяковского только как о поэтическом приеме» (стр. 75); «личная трагедия помогает поэту постичь трагедию и патетику времени…» (стр. 81). Даже путешествия влекли его больше всего возможностью «повсеместно распространить свой взгляд на вещи, на поэзию, на жизнь» (стр. 156). «Есть поэты, среди них и прекрасные, – пишет О. Смола, – для которых естественные противоречия между жизнью и поэзией выливались в непреодолимую антиномию… Другие поэты несут в себе «человеческое» и «божественное»… как бы одновременно… И есть художники, которые отказываются видеть грань между искусством и жизнью… Хотят, чтобы искусство было как бы продолжением жизни…» Таков Маяковский (стр. 206).

Работа О. Смолы исходит из того, что «на рубеже двух веков, в эпоху нарастания революционного движения, Россия нуждалась в новом поэте, который аккумулировал бы в своем творчестве энергию широких демократических масс, развив и приумножив гуманистические традиции русской литературы XIX века. И такой поэт пришел. Поэт неподражаемой творческой манеры, грандиозных замыслов и осуществлений, ошеломляющих ритмов и метафор, обращающийся к многомиллионной аудитории улиц и площадей» (стр. 33). Сопряжение Маяковского с традицией – принципиальная установка этой книги, даже тогда, когда автору приходится спорить с утверждениями самого поэта. О. Смола убедительно показывает, как ассоциирована с лирикой Пушкина, Баратынского, Лермонтова тема поэта и «толпы» у раннего Маяковского, как «Маяковский возрождает оду» (стр. 112), как подхвачен им некрасовский гражданский стих, как «Хорошее отношение к лошадям» перекликается с известными страницами «Преступления и наказания» (сон Раскольникова) и т. п. Из традиции вырастает и само новаторство Маяковского: «Он отверг классическую ритмику, перечеркнул правило строгого чередования ударных и безударных слогов в стихе. Отказался от классической рифмы… Обновил словарь русской поэзии – ввел в поэтический обиход массу новых слов из языка улицы и своих неологизмов. И все эти новаторские изыскания в основе своей лежали на путях демократизации поэзии, того главного, чем велика русская классическая литература…» (стр. 103 – 104).

Во взгляде на Маяковского в книге О. Смолы все время ощутим большой историко-литературный масштаб, который сказывается и в более сложной, чем это принято, трактовке футуризма (опирающейся, кстати, на известную горьковскую статью), и в споре с «мифом» о нетерпимом отношении Маяковского к природе, где скорее присутствует нечто «базаровское» (стр. 123, 124), и в размышлениях о патриотической лирике, по-настоящему удающейся «лишь немногим талантам», ибо она требует «большого чувства меры» и «поэтического совершенства» (стр. 183). Вместе с тем анализ отдельных произведений Маяковского отличается тонкой наблюдательностью и нередко вносит в наше понимание какие-то новые оттенки: трагедия поэта в «Облаке в штанах» не сводится лишь к схватке с «жирными», а связывается с общим «углублением идеи жертвенного, пророческого служения людям» (стр. 80); в «Войне и мире» подчеркнута готовность героя взять всю вину за мировую катастрофу на себя, что постепенно «повышает» лиризм и драматизм поэмы (стр. 104); «хорошо» в одноименной поэме, замечает исследователь, «не столько рациональная идея, сколько ощущение», создаваемое растущим от главы к главе «всеобщим чувством духовного раскрепощения» (стр. 195 – 196)…

Не все, разумеется, в очерке О. Смолы равноценно: есть здесь, например, точный миниатюрный портрет Есенина, сопоставленного с Маяковским по принципу «поэт деревни – поэт города», и есть вполне «проходная» главка о сатирических стихотворениях Маяковского. С удивлением обнаруживаешь вдруг, что слишком резко отмеченные печатью времени ответы Маяковского на записки и вопросы читателей сегодня уже многое потеряли в своей выразительности и как-то «выпирают» из общего тона книги. В утверждении, что слова поэта «себя смирял, становясь на горло собственной песне» нужно толковать лишь как «торжество его духа», «факт его феноменальной самоотдачи» (стр. 120), объективный, исторический драматизм судьбы Маяковского явно сглаживается, и, мне кажется, более близок к истине Е. Евтушенко, который видит в них, «конечно, и победу… но и его трагедию», «реквиемность» ⁴.

Это, однако, не более чем частные замечания по интересной работе, главное достоинство которой состоит в том, что анализ эволюции Маяковского – от ранней лирики до «Октябрьской поэмы» – неотрывен от понимания единства его личности и поэзии, целостности его художественного мира и необходимости применения к его творчеству на всем его протяжении общих художественных критериев.

1. А. И. Варштейн, Анализ литературного произведения (На материале стихотворений С. Есенина и В. Маяковского), Изд. Шауляйского педагогического института, 1981.[↩]
2. И. А. Шерстюк. Истоки партийности Маяковского. Пособие по спецкурсу, Фрунзе, Изд. Киргизского университета, 1976.[↩]
3. О. П. Смола, Владимир Маяковский. Жизнь и творчество, М., «Русский язык», 1982, с. 33.[↩]
4. См. диалог Е. Евтушенко и О. Чиладзе в «Литературной газете» 6 апреля 1983 года.[↩]