К истории дуэли Пушкина (Аудиенция во дворце 23 ноября 1836 года)

Среди неясных моментов дуэльной истории Пушкина особое место занимает эпизод, происшедший 23 ноября 1836 года. В этот день, в четвертом часу пополудни, состоялась необычная, не предусмотренная этикетом аудиенция: поэт Александр Пушкин был принят императором Николаем I в его личном кабинете в собственном его величества дворце.

Эта аудиенция, с тех пор как запись о ней обнаружил в камер-фурьерском журнале П. Щеголев¹, всегда поражала своей таинственностью.

Странным было, прежде всего, то, что биографы ничего не знали о ней до 1928 года. Ни в одном из рассказов современников о ноябрьской истории нет сведений об этом событии. Никто из близких Пушкину людей не обмолвился ни словом о приеме во дворце. Вяземский, правда, упомянул в разговоре с П. Бартеневым о некой беседе поэта с государем, состоявшейся в ноябре, но из контекста создавалось впечатление, что это была какая-то случайная встреча. Не сохранилось также никаких свидетельств о том, что император кому-нибудь говорил об этой своей беседе с Пушкиным, между тем как об аудиенции 1826 года он рассказывал многим.

Такое умолчание вряд ли было случайным. Это одна из загадок ноябрьской истории, которая пока не получила никакого разъяснения.

До недавнего времени считалось, что Пушкин был вызван во дворец после того, как Николаю I стало известно письмо, которое поэт написал Бенкендорфу 21 ноября.

Как известно, 21 ноября 1836 года Пушкин написал два письма, которые могли сделать этот день поворотным в его судьбе. Первое из них, негодующее и донельзя оскорбительное, предназначалось барону Геккерну. Будь это письмо отправлено, оно неминуемо должно было привести к дуэли. Второе – сдержанное, официальное – было адресовано графу Бенкендорфу. В нем Пушкин прямо и недвусмысленно заявлял, что анонимный пасквиль – дело рук господина Геккерна. Письмо это, если бы оно стало известно в обществе, должно было повергнуть в грязь его врагов. Брошенные в нем обвинения: Геккерну в составлении анонимных писем, а Дантесу в том, что он своим сватовством избавил себя от поединка, – ложились клеймом бесчестия на обоих.

Мы знаем, что ноябрьское письмо к Геккерну не было отправлено². Судьба второго письма долгое время оставалась неясной. Щеголев считал, что письмо было отослано и после того, как Бенкендорф доложил о нем царю, Пушкина тотчас же вызвали во дворец, чтобы предотвратить скандал и заставить его замолчать.

Уверенный в том, что события развивались именно в такой последовательности, Щеголев полагал, что в личной беседе с государем Пушкин говорил о том же, о чем он только что известил правительство письменно. «Надо думать, – писал он, – что Пушкин осведомил царя о своих семейных обстоятельствах, о дипломе… и об Геккерне – авторе диплома. Результаты свидания? Они ясны. Пушкин был укрощен, был вынужден дать слово молчать о Геккерне…» ³

Гипотеза Щеголева была принята всеми биографами поэта. Однако она оставляла без объяснений целый ряд психологических несообразностей.

В частности, исследователи не обратили внимания на то, что вся эта гипотетически сконструированная ситуация была бы нестерпимо унизительной для Пушкина и что такой разговор, если бы он состоялся, был бы для него не менее оскорбителен, чем самый факт получения анонимных писем. Мог ли он допустить, чтобы поведение его жены подвергалось обсуждению в его присутствии императором и Бенкендорфом? В этом случае, аудиенция не могла бы ни успокоить, ни тем более «укротить» Пушкина – особенно в том состоянии, в каком он был тогда.

В научно-популярных биографических работах – в том числе и наиболее удачных – можно прочесть самые неожиданные суждения об этой аудиенции. Например, по мнению Л. Гроссмана, беседа во дворце закончилась тем, что царь обещал поэту взять на себя расследование дела, «пока же связал его словом не прибегать к новой дуэли без «высочайшей» санкции» ⁴. Это звучит уж совсем странно: как будто возможно было получить у Николая I «санкцию» на дуэль!

Но вот недавно, благодаря счастливой находке пушкинских рукописей из архива П. Миллера, кое-что прояснилось, так как в этих бумагах был обнаружен беловой автограф письма к Бенкендорфу. Теперь нам совершенно ясно, что и это письмо Пушкин не отправил по назначению. Н. Эйдельман, проанализировавший все дошедшие до нас свидетельства об этом документе, убедительно доказал, что письмо, написанное 21 ноября, попало в руки Бенкендорфу только после смерти поэта – 11 февраля 1837 года⁵.

Теперь, зная, что письмо Пушкина не дошло до властей в те ноябрьские дни, мы с полным основанием можем утверждать, что гипотеза Щеголева о причинах и целях аудиенции во дворце была ошибочной.

Роль этого важного эпизода в преддуэльных событиях до сих пор остается неясной.

1

Аудиенция во дворце, несомненно, была связана с той острой ситуацией, которая возникла 21 ноября 1836 года.

В тот день, один из самых черных в своей жизни, Пушкин решился на смертный поединок. Именно этим объясняется характер его письма к Геккерну, составленного так, что оно не оставляло его противникам никакого иного исхода, кроме дуэли на самых жестких условиях. Этот шаг Пушкина был актом совершенно исключительным, не имеющим аналогий ни в одной из его прежних дуэльных историй – ни во времена молодости, ни в зрелые годы. Даже 4 ноября, после анонимного пасквиля, Пушкин отослал Дантесу вызов – без объяснения причин. После такого вызова возможны были переговоры, и оставалась надежда на мирный исход. Теперь все должно было быть иначе. Он отрезал себе и своему противнику все пути назад⁶. Пушкин не сомневался, что в ответ на его письмо последует вызов, и поэтому, прежде всего, познакомил с ним своего секунданта Владимира Соллогуба.

Мы знаем из воспоминаний В. Соллогуба (очень точных, даже в деталях), что вечером 21 ноября, когда он заехал к Пушкиным, хозяин дома сразу увел его в свой кабинет и там прочел ему свое письмо к Геккерну, которое, видимо, было написано совсем недавно. Пушкин был в таком порыве гнева, что молодой человек не осмелился ничего возразить ему. «Я промолчал невольно, – пишет Соллогуб, – и так как это было в субботу (приемный день кн. Одоевского), то поехал к кн. Одоевскому. Там я нашел Жуковского и рассказал ему про то, что слышал. Жуковский испугался и обещал остановить отсылку письма. Действительно, это ему удалось: через несколько дней он объявил мне у Карамзиных, что дело он уладил и письмо послано не будет» ⁷.

Итак, Жуковский – вот тот человек, благодаря вмешательству которого все уладилось. Каким образом? Соллогуб этого не знал.

По всей вероятности, Жуковский в тот же вечер успел повидаться с Пушкиным и приостановил отправку письма.

Дальнейший ход событий можно восстановить только гипотетически.

По-видимому, Жуковский понимал, что ему удалось лишь на какое-то время отсрочить дело. Видя, в каком состоянии находится Пушкин, он ни в чем не мог быть уверен. Все средства им уже были исчерпаны. Вот почему Жуковский решил прибегнуть к крайним мерам: он обратился к императору с просьбой вмешаться и предотвратить трагический исход событий. Судя по всему, что нам в настоящее время известно, инициатором аудиенции и был Жуковский.

Это предположение было высказано Эйдельманом сразу же после того, как он ознакомился с автографом пушкинского письма к Бенкендорфу и заметками, Миллера. С его мнением согласилась Я. Левкович ⁸.

Но если аудиенция состоялась по просьбе Жуковского, то и роль ее в дуэльной истории, очевидно, была совсем иной, чем это представлялось до сих пор…

Разговор Жуковского с Николаем I, по-видимому, состоялся в воскресенье, 22 ноября.

Правда, на первый взгляд может показаться, что данные камер-фурьерского журнала за 22 ноября 1836 года опровергают это предположение. Среди тех, кто посетил дворец в этот день, имя действительного статского советника Жуковского не значится. Однако при внимательном чтении камер-фурьерских журналов можно убедиться, что в них не фиксировались беседы и встречи высочайших особ, не предусмотренные церемониалом и официальным распорядком дня, носившие, так сказать, частный характер. Разговор воспитателя наследника с императором в кулуарах дворца вовсе не обязательно должен был отразиться в журнале высочайшего двора⁹.

Заговорив 22 ноября с императором о деле Пушкина, Жуковский, очевидно, рассказал ему о только что предотвращенной дуэли. До сих пор он считал долгом чести хранить тайну вызова и требовал того же от самого поэта и от всех его друзей¹⁰. Но теперь, когда жизнь Пушкина снова оказалась под угрозой, когда Жуковский видел, к чему привело молчание, он вынужден был нарушить свое слово.

Зная щепетильность Жуковского, его привычки истинно порядочного человека, зная, с каким тактом он вел себя в продолжение всей ноябрьской истории, можно с большой долей вероятности предположить, что и на этот раз он сказал только то, чего нельзя было не сказать. Он наверняка сообщил об анонимных письмах (о чем все знали) и о последовавшем затем вызове Пушкина (что было для императора совершенно неожиданной новостью). И, конечно же, в разговоре с царем он должен был сделать упор на то, что Пушкин сам взял назад свой вызов, когда узнал о намерении Дантеса посвататься к Екатерине Гончаровой.

Излагая государю дело таким, каким оно было в действительности, Жуковский противопоставлял истину тем сплетням, которые уже широко распространились в обществе. Жуковский мог рассчитывать, что если царь узнает правду, это настроит его в пользу Пушкина.

В заключение Жуковский должен был сказать о том, что история может вот-вот возобновиться, так как в свете, где ничего не знают о причинах помолвки Дантеса, снова распространяются оскорбительные для Пушкина слухи.

1. П. Е. Щеголев, Царь, жандарм и поэт. Новое о дуэли Пушкина, «Огонек», 1928, N 24. Перепечатано в кн.: П. Е. Щеголев, Из жизни и творчества Пушкина, ГИХЛ, М. – Л. 1931, стр. 140 и далее.[↩]
2. См.: Пушкин, Письма последних лет. 1834 – 1837, «Наука», Л. 1969, стр. 162 – 165, 200 – 204, 336.[↩]
3. П. Е. Щеголев, Из жизни и творчества Пушкина, стр. 146.[↩]
4. Леонид Гроссман, Пушкин, «Молодая гвардия», М. 1960, стр. 487.[↩]
5. См.: Н. Я. Эйдельман, Десять автографов Пушкина из архива П. И. Миллера, «Записки Отдела рукописей» ГБЛ, вып. 33, «Книга», М. 1972, стр. 304 – 310.[↩]
6. Размеры статьи не позволяют более подробно говорить о событиях, предшествовавших 21 ноября, и о том, что побудило Пушкина написать эти письма.[↩]
7. В. А. Соллогуб, Воспоминания, «Academia», М. – Л. 1931, стр. 370.[↩]
8. См.: Я. Л. Левкович, Документальная литература о Пушкине (1966 – 1971 гг.), «Временник Пушкинской комиссии. 1971», «Наука», Л. 1973, стр. 58 – 59.[↩]
9. Таких фактов можно указать множество. Вот, например, один из них. Мы знаем точно, что 28 января 1837 года в 10 часов утра Жуковский был в кабинете императора и беседовал с ним о Пушкине (см. «А. С. Пушкин в воспоминаниях современников», т. 2, стр. 357 и 349). Но в камер-фурьерском журнале, в записях за 28 января, имя Жуковского не упоминается (ЦГИАЛ СССР, ф. 516, оп. 1 (120/2322), д. 125).[↩]
10. См. письмо Жуковского Пушкину, написанное 11 – 12 ноября 1836 года (Пушкин, Полн. собр. соч., т. 16, Изд. АН СССР, М. 1949, стр. 185 – 186). В дальнейшем ссылки на это издание – в тексте, с указанием тома и страницы.[↩]