Из рецензий 10 – 20-х годов. Вступительная заметка, публикация и комментарий П. Нерлера

В критическом наследии О. Мандельштама, быть может, наименее известными являются его рецензии, число которых, с учетом театральных и кинорецензий, а также близких к ним по жанру предисловий, достигает трех десятков (здесь мы не учитываем тех внутренних рецензий, которые поэт писал для «Прибоя», Ленгиза, «Времени» и, возможно, других издательств в середине 20-х годов, когда потоком издавалась переводная беллетристика). Несколько публикаций последних лет по существу впервые открыли читателю ту свободу владения формой жанра, которую неизменно демонстрирует Мандельштам-рецензент.

Самой ранней из критических публикаций Мандельштама является рецензия на книгу И. Эренбурга «Одуванчики», увидевшая свет в декабре 1912 года. Тем же годом помечен и мандельштамовский манифест «Утро акмеизма» ¹,а статья «Франсуа Виллон» (впервые напечатанная в «Аполлоне», 1913, N 4) в книге статей Мандельштама «О поэзии» (1928) имеет еще более раннюю дату: 1910 год.

Самыми поздними критическими выступлениями поэта, очевидно, следует считать его «воронежские» рецензии, печатавшиеся в 1935 году в журнале «Подъем» и опубликованные Э. Герштейн в «Вопросах литературы» (1980, N 12) ².

В общей сложности Мандельштаму принадлежит свыше семидесяти критических статей, рецензий, эссе, не считая внутренних рецензий и путевых очерков. Едва ли не треть из них приходится на 1922– 1923 годы, когда интерес Мандельштама к литературному процессу был особенно пристален. В это время он готовил для Госиздата «книгу статей литературного и культурно-исторического характера» ³. К идее такой книги Мандельштам вернулся в 1927 году, и в конце июня 1928 года в издательстве «Academia» вышел сборник «О поэзии» ⁴. В апреле– мае 1933 года в Старом Крыму и Коктебеле был написан «Разговор о Данте» – своего рода ars poetica Мандельштама, по точному замечанию Л. Пинского⁵.

Таким образом, деятельность Мандельштама-критика продолжалась добрую четверть века, и почти все время стихи, статьи, проза шли в параллель друг другу,– недаром между ними прослеживается постоянная перекличка, а порой встречаются прямые текстуальные совпадения или автоцитаты. Присматриваясь к этим «совпадениям», начинаешь лучше понимать творческую лабораторию поэта, в которой и стихи, и проза, и критика, и даже письма связаны воедино множеством смысловых и образно-ассоциативных нитей.

В предлагаемую читательскому вниманию подборку вошли рецензии Мандельштама, написанные в 10– 20-х годах. Ее открывают несколько рецензий 1912– 1913 годов на книги современных Мандельштаму-акмеисту поэтов; несмотря на их небольшой объем, точка зрения автора повсюду нашла четкое и ясное выражение.

В публикуемой здесь статье «Веер герцогини» Мандельштам весьма критически и язвительно разбирает халтурную методологию типичных для того времени газетных рецензий. Эти отталкивания много говорят о позитивных принципах самого Мандельштама, который привык, соизмерять слово со своими гражданскими и поэтическими принципами– с тем, что в статьях и стихах он называл «сознаньем внутренней правоты». При этом он порою бывал и пристрастен и резок в оценках тех или иных своих современников…

И. ЭРЕНБУРГ. ОДУВАНЧИКИ. Париж, 1912⁶

«Одуванчики» – третья книга Эренбурга. Острая парижская тоска растворяется в безнадежной «левитановской» влюбленности в русскую природу. Но скромная, серьезная быль г. Эренбурга гораздо лучше и пленительнее его «сказок». Очень простыми средствами он достигает подчас высокого впечатления беспомощности и покинутости. Он пользуется своеобразным «тютчевским» приемом, вполне в духе русского стиха, облекая наиболее жалобные сетования в ритмически-суровый ямб. Приятно читать книгу поэта, взволнованного своей судьбой, и осязать небольшие, но крепкие корни неслучайных лирических настроений. Эпитеты бледны, но обдуманны, неожиданностей нет, но нет и скуки. Один из немногих, г. Эренбург понял, что от поэта не требуется исключительных переживаний. Тем ценнее общеобязательность лирического события. Однако, несколько застенчивое, несвободное отношение автора к явлениям своей душевной жизни передается читателю, между тем как истинное поэтическое целомудрие делает ненужным стыдливое отношение к собственной душе.

ИГОРЬ СЕВЕРЯНИН. ГРОМОКИПЯЩИЙ КУБОК.

Поэзы.Предисловие Федора Сологуба. Изд. Гриф. Москва 1913⁷

Поэтическое лицо Игоря Северянина определяется главным образом недостатками его поэзии. Чудовищные неологизмы и, по-видимому, экзотически обаятельные для автора иностранные слова пестрят в его обиходе. Не чувствуя законов языка, не слыша, как растет и прозябает слово, он предпочитает словам живым слова, отпавшие от языка или не вошедшие в него. Часто он видит красоту в образе «галантерейности». И все-таки легкая восторженность и сухая жизнерадостность делают Северянина поэтом. Стих его отличается сильной мускулатурой кузнечика. Безнадежно перепутав все культуры, поэт умеет иногда дать очаровательные формы хаосу, царящему в его представлении. Нельзя писать «просто хорошие» стихи. Если «я» Северянина трудноуловимо, это не значит, что его нет. Он умеет быть своеобразным лишь в поверхностных своих проявлениях, наше дело заключить по ним об его глубине.

ИННОКЕНТИЙ АННЕНСКИЙ. ФАМИРА-КИФАРЕД.

ВАКХИЧЕСКАЯ ДРАМА. Изд. Португалова, Москва, 1913 г. ⁸

К жестокой сказке Софокла Иннокентий Анненский подходит с болезненной осторожностью современного человека.

Тема любви матери к собственному сыну превратилась у Анненского в мучительное чувство лирической влюбленности, и так далеки небожители от этих смятенных, отравленных музыкой душ, что нимфа Аргионэ, когда решается погубить кифареда, очарованного Музами, не сразу находит слова для обращения к Зевсу. И когда Гермес опускается на землю, чтобы возвестить волю богов, он более похож на куклу, сделанную руками волшебника Леонардо для какого-нибудь князя итальянского Возрождения, чем на живого олимпийца.

Пока Фамира был причастен к музыке, он метался между женщинами и звездами. Но когда кифара отказалась ему служить и Музыка лучей померкла в выжженных углем глазах, он, жутко безучастный к своей судьбе, сразу становится чужд трагедии, как птица, что сидит на его простертой ладони.

Только поучение звучит совсем как голос древнего хора:

Благословенны боги, что хранят

Сознанье нам и в муке.

«Фамира-кифаред» прежде всего произведение словесного творчества. Вера Анненского в могущество слова безгранична. Особенно замечательно его умение передавать словами все оттенки цветного спектра. Театральность пьесы весьма сомнительна. Она написана поэтом, питавшим глубокое отвращение к театральной феерии, и не как советы исполнителям, а как само исполнение следует понимать чудесные ремарки, в выразительности не уступающие тексту.

Пляски и хоры Анненского воспринимаются как уже воплощенные, и музыкальная иллюстрация ничего не прибавит к славе «Фамиры-кифареда».

Для чего, в самом деле, тимпан и флейту, претворенные в слово, возвращать в первобытное состояние звука?

Напечатана книга всего в 100 экземплярах.

С. ГОРОДЕЦКИЙ. СТАРЫЕ ГНЕЗДА. ПОВЕСТИ И

РАССКАЗЫ.Изд. т-ва А. С. Суворина. С. -Петербург, 1914 г. ⁹

Двойственное впечатление оставляет последняя книга рассказов Городецкого. Свободный полет душевной жизни, пламенная и зрелая любовь к России уживаются у поэта с унылой покорностью трафаретам отечественной беллетристики. Умирание дворянских усадеб, история блудного сына, разлад и гниение в зажиточной крестьянской семье достаточно знакомы читателю. Только вспышка острой наблюдательности, порою остроумия, и неожиданные стилистические вдохновения, а также отсутствие тупого пристрастия к определенному классу или сословию поднимает эту книгу над подобными ей. Если есть у автора пристрастие– то предмет его дети: «милое родимое зверье, босоногое наше будущее».

В рассказе «Глухая тропа», пожалуй, лучшем в книге, прекрасно передано смутное детское влечение к смерти: гимназист Митя травится медленно уксусом и под страшной клятвой выдает свою тайну девочкам Зое и Рае, которые, пачкая светлые туфельки, бегут на мельничную плотину и бросают в воду свой завтрак, чтобы сделать первый шаг к небытию.

Городецкий не создает в прозе собственного мира. Русская действительность, не очищенная в горниле художественного созерцания, предстает в его рассказах несколько кошмарной.

Кажется, что с годами автор пришел к сознанию невозможности для прозаического повествователя непосредственно заглядывать в сокровенное изображаемых людей и предоставил догадываться о нем читателю на основании неслучайных слов, жестов и положений, закрепленных писателем.

1. Впервые: «Сирена» (Воронеж), 1919, N 4– 5, с. 69– 74. Перепечатано в кн.: «Литературные манифесты. От символизма к Октябрю». Сборник материалов, М., 1929, с. 45– 50. Дата «1912 г.» поставлена автором на принадлежавшем Е. Хазину экземпляре этого сборника, с. 50 (ныне в собрании А. Аренса), Отметим, что Н. Харджиев датирует эту статью маем 1913 года (см.: О.Мандельштам, Стихотворения, Л., 1973, с. 255).[↩]
2. Сохранились и некоторые черновые наброски тех лет, частично опубликованные А. Морозовым и В. Борисовым в «Вопросах литературы» (1968, N 4, с. 203– 204).[↩]
3. В 1923 году об этом сообщали «Россия» (N 6, с. 32), «Литературный еженедельник» (N. 26, с. 16) и «Накануне» («Литературное приложение» к N 62, 63).[↩]
4. В Пушкинском Доме сохранилась наборная рукопись книги, подписанная к печати 27 апреля 1927 года (ИРЛИ, ф. 172, оп. 1, ед. хр 636) и во многом отличающаяся от печатной редакции сборника.[↩]
5. См.: Л.Пинский, Послесловие.– В кн.: О.Мандельштам, Разговор о Данте, М., 1967, с. 59.[↩]
6. Впервые: «Гиперборей», 1912, N 3, с. 30.[↩]
7. Впервые: «Гиперборей», 1913, N 6, с. 28.[↩]
8. Впервые: «День» (СПб.), 8 октября 1913 года (приложение «Литература. Искусство. Наука», вып. 1, с. 2– 3). И. Анненский– один излюбимых поэтов Мандельштама, оказавший очевидное влияние на его стихи. По свидетельству А. Ахматовой, Мандельштам был у Анненского в Царском Селе,– «и тот (как это ни странно) дал ему совет переводить» (А.Ахматова, Листки из дневника, ГБЛ, ф. 2818). Сохранилась открытка Мандельштама от 21 августа 1909 года: «Многоуважаемый г. Анненский! Сообщаю Вам свой адрес на случай, если он будет нужен редакции «Аполлона»<…>» (ЦГАЛИ, ф. 6, оп. 1, ед. хр. 350). На заседании «Общества ревнителей художественного слова» («Поэтической академии»), посвященном памяти Анненского и состоявшемся под председательством Блока 3 декабря 1911 года, Мандельштам говорил об Анненском как «о поэтеприливов и отливов»дионисийского чувства» (см.: В,Чудовcкий, Общество ревнителей художественного слова.– «Русская художественная летопись», СПб., 1911, N 20, с. 321). См. также в статьях «О природе слова», «Письмо о русской поэзии» и «Буря инатиск».[↩]
9. Впервые: «День», 21 октября 1913 года (приложение «Литература. Искусство. Наука», вып. 3, с. 3).[↩]