Из истории русско-американских литературных связей

1. У ИСТОКОВ РУССКОЙ АМЕРИКАНИСТИКИ

Первая на русском языке статья о литературе США появилась в журнале «Московский телеграф» в 1825 году и называлась «Об успехах просвещения и литературы в Соединенных Штатах» (в те времена слово «литература» писалось на французский манер с двумя «т»). Это известие об американской словесности заимствовано из гамбургского «Политического журнала» и передает изумление автора перед картиной нарождающейся литературы Нового Света. «Североамериканцы, утвердив политическую свою независимость и заслужив удивление всего света быстрыми шагами в приобретении благосостояния и богатства, – писал безымянный критик, – стремятся стать на одну чреду с образованнейшими народами Старого Света» ¹. Сожалея по поводу того, что в США еще мало поэтов «лирических и описательных», автор с восторгом рассказывал о Вашингтоне Ирвинге и Купере.

Издатель «Московского телеграфа» Н. А. Полевой, однако, остался явно неудовлетворен своей перепечаткой статьи из гамбургского журнала. «Сочинитель его слишком пристрастен американцам», – отмечает он и сам берется написать первую в истории отечественной критики статью о литературе США. Знаменательно, что первый очерк американской литературы появился в передовом русском журнале, который Белинский по справедливости назвал позднее «решительно лучшим журналом в России, от начала журналистики» ².

Демократическая направленность журнала Полевого и приверженность романтизму объясняют, почему именно «Московский телеграф» впервые заговорил в России об американских писателях-романтиках. В июне 1828 года в разделе «Журналистика» журнал печатает статью «Североамериканская литература» (название по колонтитулу), которая по праву может быть названа первой оригинальной русской работой о литературе и журналистике Соединенных Штатов (оба эти понятия рассматриваются Полевым в неразрывной связи). В то время все было «впервые» в литературных связях России и Америки. Даже термин «журналистика» (и его применение к литературе США) впервые был создан Полевым в «Московском телеграфе», где с 1827 года он ввел такую рубрику.

Полевой первым в русской критике стал пользоваться термином «американская литература». Если в статье 1825 года из гамбургского журнала американская словесность именуется еще описательно – «литература так называемая за-Атлантическая«, то в своей статье 1828 года Полевой не только пользуется термином «американская литература» на год ранее американского критика Сэмюела Нэппа, попытавшегося в «Лекциях об американской литературе» (1829) ввести в оборот это понятие³, но и сопоставляет литературу США с английской, полагая, что различие между ними соответствует разнице между англо-американским и собственно английским языком.

К 1820-м годам, когда русское общество стало знакомиться с литературой Соединенных Штатов, относится и начало переосмысления слова «американцы», под которым до тех пор подразумевались краснокожие аборигены Америки. Термин «американская» литература», введенный в русскую журналистику Полевым, отражает уже определенные семантические сдвиги в понятии. В XVIII и в начале XIX века этот термин был бы немыслим не только потому, что западноевропейский и русский читатель еще не был знаком с этой литературой, но главным образом из-за того, что понятие «американская литература» означало бы литературу индейцев Америки,

«Московский телеграф» Полевого, открывший американскую литературу для России, делал ставку на демократического читателя. Принцип демократизации литературы, как отечественной, так и переводной, открыто провозглашался журналом. Если иные журналы и альманахи того времени, по объявлению самих редакторов, издавались для немногих «любителей изящного», то «Московский телеграф» громогласно заявил, что он печатается для многих читателей. Журнал стремился не просто познакомить с новинками французской, немецкой, английской или американской литературы, а отбирал произведения таким образом, чтобы посредством переводов и рецензий с обширными цитатами, превосходившими иногда по размеру саму рецензию (как было принято в критике того времени), представить собственное отношение к литературе и действительности. Редактор подчеркивал, что его журнал – целенаправленное издание, а не «сбор занимательных статеек». Эта цельность замысла и принципов определяла лицо «Московского телеграфа», столь восхищавшее Белинского.

Начиная с 1825 года, когда вышел первый перевод романа Купера («Шпион»), а «Московский телеграф» напечатал первый перевод рассказа Ирвинга, все крупнейшие журналы России принялись знакомить читателей с новинками литературы американского романтизма. Однако журналу «Московский телеграф» принадлежит особая роль в истории русско-американских литературных связей. Он не просто познакомил русского читателя с литературой Нового Света – этим занимались многие журналы того времени, – но впервые попытался взглянуть на словесность США, исходя из демократических представлений, существовавших в русском обществе.

Хотя «Московский телеграф», а за ним и другие журналы, особенно «Библиотека для чтения» в первые годы своего существования, давали обширную информацию о зарубежной литературе, в том числе и американской, взаимные литературные и журналистские контакты с Америкой развивались довольно медленно. Русские писатели и критики, журналисты и издатели открыли для себя американский романтизм намного раньше, чем американская литература обратилась к русскому романтизму и реализму.

На первом этапе литературных связей России и США активной стороной в процессе творческих контактов выступала русская словесность, и только после Гражданской войны 60-х годов XIX века, когда американские писатели и критики открыли для себя сокровищницу русской литературы, они также обратились к активному отбору наиболее важного и ценного для них в наследии русских реалистов и романтиков. И тогда односторонние контакты превратились в творческий диалог.

Изучение истории русско-американских литературных связей проливает свет на некоторые вопросы истории русской литературы. После исследования В. Семенникова (1923 года), доказавшего, что в строфе о «словутой стране» речь идет о Соединенных Штатах, временем создания оды «Вольность» считаются 1781 – 1783 годы.

Однако строки об Америке не могли быть написаны ранее лета 1784 года, ибо в США праздновали не заключение мирного договора с Англией 3 сентября 1783 года, а окончательный вывод ненавистных английских войск из страны. Только с лета 1784 года газеты, и в частности «Московские ведомости», стали печатать известия о ликованиях в Америке по случаю победы и вывода последних английских войск. Из Филадельфии 16 мая 1784 года сообщалось; «В прошедший понедельник происходило здесь торжественное провозглашение заключенного между Америкою и Великобританией) окончательного мирного трактата. Ввечеру зажжена была великолепная иллюминация» ⁴. Аналогичные сообщения появились и в «Санкт-Петербургских ведомостях».

Эти известия в газетах могут служить реальным комментарием к стихотворной строке оды «Вольность», помогающим точнее датировать работу над одой и характеризовать обстановку, в которой создавалась историческая строфа об Америке.

2. ПУШКИН И АМЕРИКАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Пушкина-критика интересовало несколько аспектов литературы США. Это, прежде всего, индейцы и индейская проблематика в американской литературе, о чем у нас написано уже немало⁵. Среди американских писателей, привлекших внимание Пушкина, – Франклин и романтики Ирвинг и Купер. Возникает представление об определенной концепции американской литературы у Пушкина, не получившей выражения в целостной теории или законченных критических построениях (да это и не было свойственно Пушкину-критику), но вполне ясной по своей направленности и характеру.

Как для Западной Европы, так и для России американская литература начиналась тогда с Франклина, первого великого американца, с которым познакомился Старый Свет. Парижское издание избранных сочинений Франклина стояло на полках библиотеки Пушкина. Для него Франклин олицетворял преемственную связь Америки XVIII века с традициями европейского вольнодумства. Работая в 1836 году над статьей «Александр Радищев», Пушкин обращается к «Запискам» статс-секретаря при Екатерине II А. В. Храповицкого, рукопись которых он получил от П. П. Свиньина (сокращенный вариант дневника Храповицкого был напечатан в 1824 году в «Отечественных записках» Свиньина). В одной из выписок, сделанных Пушкиным из рукописи, значится: «7 июля.«Примечания на книгу Радищева послать к Шешковскому». Сказать изволили, что он бунтовщик, хуже Пугачева, показав мне, что в конце хвалит Франклина и себя таким же представляет» ⁶. Екатерина II имела в виду то место в конце «Путешествия из Петербурга в Москву», где Ломоносов сравнивается с Франклином.

Однако в этой выписке Пушкина оказался пропущен один оттенок характеристики Екатериной Франклина, которого она, по ее признанию, не любила. В своих «Записках» Храповицкий пишет, что Радищев «в конце хвалит Франклина, как начинщика, и себя таким же представляет». Был ли то случайный пропуск слов «как начинщика», или Пушкин не хотел усугублять критику «преступления» Радищева критикой Франклина, сейчас трудно сказать. Во всяком случае, в самой пушкинской статье запись Храповицкого представлена еще короче и выразительнее: «он хуже Пугачева; он хвалит Франклина» (12, 33).

Среди книг, которые возил «с собой в дорогу» пушкинский Евгений Онегин, была «История о Америке» В. Робертсона, русский перевод первого тома которой появился в 1784 году. Эта книга заслуживает особого внимания, ибо по ней изучали историю Америки Радищев и декабристы (П. И. Пестель); для современников она стала символом свободолюбивого духа американской революции. В своих показаниях следственному комитету декабрист В. С. Толстой писал, что «заимствовал подобный образ мыслей в чтении Истории Робинсонова о Соединенных Штатах Америки» ⁷. В 1824 году А. Свистовский перевел «Историю Америки» Робертсона, рукопись проходила через Московский цензурный комитет, однако в свет не вышла⁸.

Из американских писателей наибольший интерес у Пушкина вызывал Купер, особенно в 1828 – 1830 годах. В переводе на французский он читал все новые произведения американского писателя, в его библиотеке имелось 14-томное французское издание Купера. Описывая свое времяпрепровождение, Пушкин повествует: «…Обедаю в ресторации, где читаю или новый роман или журналы – если ж Вальтер Скотт и Купер ничего не написали, а в газетах нет какого-нибудь уголовного процесса – то требую бутылки шампанского во льду – смотрю как рюмка стынет от холода, пью медленно» (8, 407).

Насколько Пушкин проникся куперовскими образами даже в повседневной жизни, свидетельствует его рассказ о поездке на Кавказ. В путевых записках 1829 года, положенных в основу «Путешествия в Арзрум», читаем: «Смотря на маневры ямщиков, я со скуки пародировал американца Купера в его описаниях морских эволюции» (8, 1002 – 1003). Следовательно, к тому времени Пушкин уже читал по-французски куперовского «Лоцмана» с его «описаниями морских эволюции», которые несколько лет спустя так восхищали Кюхельбекера. Однако Пушкин воспринимал Купера не только в шутку, «пародируя» его описания морских эволюции. В одном из черновых вариантов рецензии на роман М. Загоскина «Юрий Милославский» Пушкин ставит Купера в один ряд с Вальтером Скоттом: «Вальтер Скотт влечет за собою целую толпу подражателей. Но кроме Купера и Манцони как они все далеко отстали от шотландского чародея!» (11, 363).

О Вашингтоне Ирвинге нам известно лишь одно прямое высказывание Пушкина. Это единственное упоминание имени Ирвинга – приведенное в статье «Джон Теннер» суждение американского писателя о том, как изображаются индейцы в романах. Однако нам представляется, что современники сохранили для потомства еще одну любопытную пушкинскую характеристику Ирвинга. Насколько нам известно, никто до сих пор не обращал на нее внимания.

10 мая 1828 года газета «Северная пчела» напечатала рассказ Ирвинга «Во´роны» (из сборника «Брейсбридж-холл») в переводе Ореста Сомова. В примечании переводчика говорилось: «Отрывок сей имеет одно неотъемлемое достоинство: удивительную живость описания и поэтический взгляд сочинителя на предметы, по общему понятию, самые прозаические. По выражению одного из лучших наших поэтов, Вашингтон Ирвин отличный мастер разболтаться: он настраивает воображение и свое и своих читателей до того, что вместе с ним видишь в стае воронов нечто выше птиц обыкновенных».

Лучшим поэтом 20-х годов бесспорно считался Пушкин. Что же касается О. Сомова, то его систематические деловые контакты с Пушкиным и Дельвигом, в «Литературную газету» которого он затем перешел из булгаринской «Северной пчелы», начинаются в 1827 году и укрепляются на протяжении всего 1828 года, когда появилось приведенное примечание. Едва ли можно сомневаться, что Сомов имел в виду Пушкина, от которого и услышал меткую характеристику Ирвинга – «мастер разболтаться».

Наконец, имеется еще одно косвенное подтверждение тому, что слова «мастер разболтаться» (слова, выделенные в примечании Сомова курсивом как цитата) принадлежат Пушкину. В «Словаре языка Пушкина» зарегистрировано два случая употребления слова «разболтаться» в подобном значении: в «Арапе Петра Великого», над которым Пушкин работал в 1827 году, и в «Капитанской дочке». Аналогичный оборот встречается и в письмах Пушкина: «Пишу теперь новую поэму, в которой забалтываюсь доне´льзя» (Дельвигу, 16 ноября 1823 года) или «…В старину мне случалось забалтываться стихами» (Бестужеву, 12 января 1824 года).

Проблема «Пушкин и американская литература», взятая в конкретно-историческом плане, может быть ограничена несколькими случаями, как упомянутыми нами, так и теми, мимо которых мы прошли. Однако думается, что наиболее интересен подход к названной проблеме в типологическом плане, который открывает перед исследователем новые и неожиданные повороты неистощимого в своей эстетической значимости наследия Пушкина.

Пушкин был одним из немногих в тогдашней России, кто делал различие между американской и английской литературами, Перефразируя его слова о том, что древняя Россия найдена Карамзиным, как Америка – Колумбом, можно было бы сказать, что Америка найдена Пушкиным, как древняя Россия – Карамзиным. Когда появились первые книги Ирвинга и Купера, все бросились читать романы и повести писателей Нового Света. В России давно были наслышаны о заморской республике, но о том, что в «полудикой» Америке имеются сочинители, никто не подозревал.

Всемирная отзывчивость Пушкина, о которой говорил Достоевский, и которая была унаследована от него русской литературой, порождена стремлением поэта к разрешению проблем всемирного счастья – в России или в Испании, в стране ли древних пирамид иль в «девственных лесах младой Америки». Не было бы Пушкина, не было бы и последовавших за ним талантов, сказал Достоевский. Прибавим от себя: не было бы во всей русской литературе такой всемирной отзывчивости, о которой столетие спустя после Пушкина писал А. Блок как о национальном своеобразии русского народа:

Нам внятно все – и острый галльский смысл,

И сумрачный германский гений…

Стремление достичь счастья не только для себя одного, но и всемирного счастья – одна из определяющих черт поэзии Пушкина и всей русской духовной жизни («Ибо русскому скитальцу необходимо именно всемирное счастие, чтоб успокоиться: дешевле он не примирится» ⁹, – замечал Достоевский). Именно это высокое этическое начало и побудило Пушкина обратиться и к американской литературе, в том числе к «драгоценным во всех отношениях»»Запискам Джона Теннера», прожившего тридцать лет среди диких обитателей Северной Америки.

1. «Московский телеграф», 1825, ч. V, N 19, октябрь, стр. 252 – 253.[↩]
2. В. Т. Белинский, Полн. собр. соч., т. IX, Изд. АН СССР, М. 1955, стр. 693.[↩]
3. См.: М. П. Алексеев, К истории понятия «английская литература», – в его кн. «Из истории английской литературы», Гослитиздат, М. – Л. 1960, стр. 460.[↩]
4. «Московские ведомости», 31 июля 1784 года, стр. 545.[↩]
5. Важнейшие из полученных результатов представлены в итоговой работе М. Алексеева «К статье Пушкина «Джон Теннер» («Временник Пушкинской комиссии. 1966», «Наука», Л. 1969).[↩]
6. Пушкин, Полн. собр. соч., т. 12, Изд., АН СССР, М. 1949, стр. 37. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте.[↩]
7. »Восстание декабристов. Документы», т. XV, «Наука», М. 1979, стр. 243. [↩]
8. Центральный государственный исторический архив г. Москвы (ЦГИАМ), ф. 31, он. 1, ед. хр. 9, N 52, 147, 196.[↩]
9. Ф. М. Достоевский, Собр. соч. в 10-ти томах, т. 10, Гослитиздат, М. 1958, стр. 443 – 444.[↩]