Итоги сотрудничества ученых
«Русская и армянская средневековая литературы», Л., «Наука», 1982, 443 с.; «Армянская и русская средневековые литературы», Ереван, Изд. АН АрмССР, 1986, 531 с. (в ссылках книги обозначаются соответственно – I и II).
Сотрудничество армянских и русских литературоведов в изучении двух национальных средневековых литератур, начавшись в 1979 году с проведения Дней древнерусской литературы в Ереване и Дней древнеармянской литературы в Ленинграде, одним из практических результатов имело выход двух томов совместных исследований. Опыт подобного сотрудничества с коллегами другой республики у русских ученых к тому времени уже был: в 1979 году издан усилиями Отдела древнерусской литературы ИРЛИ (Пушкинского Дома) и грузинских ученых аналогичный сборник – «Русская и грузинская средневековые литературы».
Совместный труд армянских и русских ученых вскрывает огромные методологические резервы, обнаруживающиеся при рассмотрении двух средневековых литератур, сравнительно мало вступавших в непосредственные контакты друг с друтом. Скудость таких контактов обеспечивает относительную «чистоту» материала, подвергаемого типологическому исследованию. В результате в фокусе оказалось как раз то, что делает объект исследования своеобразным, самобытно национальным явлением. Согласно такой целевой установке, труды, вошедшие в сборники, в подавляющем большинстве своем являются исследованиями не сопоставительными, а параллельными.
Задачи, которые ставит перед собою этот коллективный труд, лучше всего раскрываются его ответственным редактором Д. Лихачевым. В число первоочередных задач он ставит, во-первых, «судьбы гуманистических идей у обоих народов» (I, стр. 6), которые тщательно прослеживаются в статьях и сообщениях, составивших сборники. Другая, не менее важная задача заключается в изучении генеалогии «нового культурного сознания» во всех его многообразных связях с культурными ценностями давно минувших эпох.
Это, однако, наиболее общие задачи, которые, как кажется, полнее освещены в первом из двух томов. Том этот, открывая цикл исследований, естественно, более широко представляет общую проблематику, философию и методологические аспекты изучения Средневековья. Общее положение в литературоведческом осмыслении явлений армянской средневековой литературы представлено в статье Э. Джрбашяна. «Мы имеем… в виду, – пишет автор, – изучение армянской литературы с точки зрения общих закономерностей мирового литературного развития…» (I, стр. 17).
Вполне логичным представляется то, что именно здесь (в статье В. Нерсисяна) рассматриваются литературно-эстетические концепции и взгляды, распространенные в Армении V века. Ведь именно в этом веке сформировались культурные ценности, оставшиеся в основном неизменными на протяжении ряда последующих веков; это век первых книг, проповедующих христианские ценности, в дальнейшем определившие контуры длительного периода развития армянской общественной и литературной мысли. Не случайно здесь же помещена и статья П. Мурадяна о принципах классификации книги в средневековой Армении, проблематика которой могла бы показаться относительно частной, если не учитывать, что начиная с того же V века книжная культура становится основным носителем армянской общественной мысли.
Между тем «русский аспект» сборников обошелся без подобных общепостановочных работ. Это вполне понятно и к тому же объяснено в предисловии: книга, рассчитанная на русскоязычную аудиторию, естественно предполагает знакомство этой аудитории с подобными работами, а если существует такой пробел, то он может быть восполнен литературой, обширный список которой приведен здесь же.
Не нося, как уже говорилось, сопоставительного характера, изучение двух национальных средневековых литератур тем не менее не могло обойтись без привлечения материала ранневизантийской культуры, наложившей свой весомый отпечаток на обе литературы, не могло не включить рассмотрение национальных трансформаций общих источников. Такое рассмотрение позволяет глубже раскрыть национальную специфику трансформаций, что и делают, изучая две национальные версии сюжетов об Александре Македонском, А. Симонян («Повесть об Александре Македонском» Псевдо-Каллисфена в средневековой армянской литературе») и Е. Танеева («Русские списки Сербской Александрии XV – XIX вв.»). Историко-филологическая классификация рукописей (списков), проведенная обоими авторами, показывает все ступени трансформаций текстов, и любопытно, что отсутствие прямого сопоставления этих трансформаций в той и другой литературных традициях не мешает усмотреть разную их направленность. Особенно интересен тот факт, установленный авторами, что армянские списки пополняются в основном фольклорными сюжетами и мотивами, и это позволяет рассматривать армянскую версию «в жанровом отношении как литературно-фольклорное произведение» (I, стр. 55), между тем как русские редакции обрастают, как правило, деталями и подробностями исторического и бытового плана и это приводит к констатации того, что «во многих отношениях произошло приближение Александрии к бытовой повести» (I, стр. 67).
Весьма примечательные эти наблюдения вполне согласуются со спецификой того и другого литературного мышления, и подтверждения этому можно найти в ряде иных работ, вошедших в сборники. Так, вполне в русле этой концепции звучит анализ памятника армянской историографии начала X века «История Армении» Ованеса Драсханакертци в работе М. О. Дарбинян-Меликян. Наблюдения автора о включении в повествование «обширных агиографических материалов и устных народных преданий» (I, стр. 96), о насыщенности текста таким фольклорным жанром, как плач, естественно перекликаются с выводами А. Симонян, хотя и касаются вовсе иного материала. Включение фольклорных мотивов – характерная черта армянской историографии, начиная с труда Мовсеса Хоренаци. Русская же летопись более привержена факту, детали. И когда статья Д.
Лихачева «Появление на Руси жанра летописи» (II), которая, наряду с рассмотрением места жанра в общекультурном контексте, его происхождения и таких его свойств, как полисемантичность, обращается еще и к рассмотрению его эволюции, то тут обнаруживается, что одной из тенденций этой эволюции является бульшая документализация, – приведенный выше вывод Е. Ванеевой, касающийся совершенно иного материала, перекликается с этой концепцией, одновременно не противореча и другой отмеченной Д. Лихачевым тенденции жанра – попытке выйти за пределы летописания, «стать повествованием в собственном смысле этого слова» (II, стр. 15).
Эти наши рассуждения призваны показать, как однонаправленно «работают» различные составляющие рецензируемых сборников. В этом смысле можно утверждать, что перед нами коллективный труд не просто в смысле количества авторов, но и в том смысле, что индивидуальные различия в их научных интересах, подходах и объемах анализа не помешали концептуальному единству их труда.
Второй том концентрирует внимание исследователей преимущественно на анализе отдельных жанров и жанровых образований, начатом, впрочем, уже в первом из томов исследованиями армянской басни (Э. Пивазян) и мартирии (К. Тер-Давтян). Жанровое богатство, которым отличаются и армянская и русская литературы Средневековья, нашло отражение в статьях А. Казиняна о панегирике в средневековой армянской литературе, А. Мадояна об армянской дидактической поэме XI – XVI веков, А. Саакян о путевых заметках Симеона Лехаци, А. Абгарян-Дрост о жанровой терминологии армянской гимно-графии, К. Тер-Давтян о мартирологе в армянской средневековой литературе, О. Творогова о взаимоотношениях летописи, хроники и палеи. Здесь же исследуются армянские и русские Четьи-Минеи – в статьях И. Атаджанян и Н. Дробленковой.
Жанровые и стилевые особенности средневековых текстов, как правило, не остаются изолированной областью: они рассматриваются в большинстве случаев как проявление более общих закономерностей средневекового мышления. В этом смысле формулировка проблемы, приведенная в статье А. Панченко «Стиль oratio perpetua в «словах» Кирилла Туровского», пожалуй, выражает общую установку многих из вошедших в сборники статей: «…имеют ли эти приемы самодовлеющее значение, т. е. замкнуты ли они в сфере стиля, в сфере «риторской красоты» – или же они покоятся на некоей философической и эстетической подоплеке?» (II, стр. 300). Исследование и диспозиций самого Туровского, и соотношений текста с внетекстовыми культурными реалиями приводит автора к методологически чрезвычайно плодотворной, как нам кажется, идее о том, что «идеология и эстетика» риторических приемов основываются «на принципе эха – основном мировоззренческом принципе Средневековья, перенесенном в область стиля» (II, стр. 304).
Подобное рассмотрение стилевых, структурных и мировоззренческих аспектов во взаимной связи обеспечивает широкие перспективы.
Они уже дают о себе знать и в рассматриваемых статьях как русских, так и армянских ученых.
Даже традиционная для восточной лирики тема – тема Соловья и Розы, получает ряд новых осмыслений, раскрывая внутри себя теснейшие взаимоотношения религиозной и светской аллегории (В. Нерсисян, «Аллегории в армянской поэзии XIII – XVI вв.» – II). Установка средневекового мышления на «принцип эха» создает ту формальную однотипность, которая не мешает, однако, развертыванию содержательного многообразия, что особенно проявляется, как это показал Г. Бахчинян («Памятные записи армянских рукописей» – II), во внетекстовых структурах, таких, как памятные записи, хотя именно композиционная однотипность превращает их в «самостоятельный жанр или жанровое образование» (II, стр. 378).
Специфический материал, каковым является объект исследования, предполагает и особо углубленные текстологические наблюдения, и тщательный источниковедческий анализ, и рассмотрение проблем авторства, обнаружение приписок и подделок, – все это требует особых методологических усилий, особых приемов; интересны и ценны и кодикологические наблюдения Г. Прохорова(I), и сопоставление редакций и на этом основании попытка вычленения позднейших трансформаций текстов, проведенные Р. Дмитриевой (II), и анализ текста в контексте средневековых нравственных и религиозных категорий, проделанный А. Кендеряном (II).
Анализ литературных памятников в их культурном контексте невозможен без привлечения нелитературного материала. Одна из форм такого контекстуального изучения представлена в двух статьях Л. Чугасзяна об армянской книжной миниатюре (I, I II), а также в работе О. Белобровой «К изучению древнерусских иллюстрированных сборников» (II).
Если О. Белоброва рассматривает иллюстрации к сборникам как первые толкования текстов и соответственно видит в них одну из форм содержательного преломления литературного текста, то Л. Чугасзян видит в книжной иллюстрации более автономный материал, связанный с развитием книжного искусства армянского Средневековья (здесь возникает претензия к полиграфической стороне: черно-белые репродукции – не самое лучшее решение, перекочевавшее, однако, из первого выпуска во второй).
Бесспорно, комплекс проблем, исследованных в сборниках, не исчерпывается перечисленными, не говоря уж о том, что в каждой из названных работ (как и многих неназванных) основная тема непременно подается в окружении смежных вопросов. Так, одной из сквозных является проблема источников – как часть широкой проблематики культурных тяготений и отталкиваний; сюда же входит и вопрос переводов. Специфическая функция переводной литературы в рассматриваемый период, особый ее статус в средневековой литературе выводят ее исследование за пределы чисто технических вопросов (даже если они ставятся и решаются авторами): таковы работы Р. Тарковского (II) и А. Симонян (II). Вопросы поэтики (как переводов, так и оригинальных текстов) также представляют одну из общих для обоих сборников тем: к поэтике текстов авторы обращаются и в статьях, посвященных переводам, и в анализах жанров средневековой литературы, и, конечно, в работах об отдельных поэтических явлениях (например, статья Г. Прохорова во втором из томов).
Нашли отражение в коллективном труде и непосредственные русско-армянские контакты (статьи Л. Хачикяна, Н. Дробленковой, О. Белобровой, К. Айвазяна, помещенные в первом томе, и другой труд К. Айвазяна, напечатанный во втором). Эти работы находятся на грани исторического и литературоведческого исследования и представляют образец использования литературного материала для реконструкции и уточнения исторических фактов.
Оба тома завершаются ценными приложениями: библиографией армянской средневековой литературы в русских переводах, охватывающей публикации с 1786 по 1979 год, завершается первый выпуск; библиографией литературы на русском языке по памятникам письменности армянского Средневековья – второй. Этот кропотливый труд Л. Гаспарян и сотрудников Кабинета литературных связей Проблемной лаборатории арменоведения ЕГУ имеет немалую научную ценность. Да и аппарат многих статей представляет ценный библиографический и научный материал.
Конечно, более специальное рассмотрение материалов обоих томов может вызвать и дискуссии относительно отдельных концепций и положений; но, оставив это медиевистам, хотим в заключение подчеркнуть, что такие споры можно лишь приветствовать, ибо и они будут свидетельством высокого научного уровня издания.
г. Ереван