Город Чистополь на Каме…

В прошлом году в Казани вышел сборник «Чистопольские страницы», составленный кандидатом филологических наук Г. Мухановым. Он посвящен жизни и деятельности писателей, эвакуированных в 1941 году в небольшой татарский городок на Каме. В те времена здесь обосновалась целая «литературная колония». В Чистополе какое-то время жили и приезжали к семьям с фронта А. Фадеев, К. Федин, К Тренев, Н. Асеев, А. Твардовский, А. Тарковский, Б. Пастернак, М. Исаковский, И. Сельвинский, В. Инбер, М. Петровых, зарубежные писатели-антифашисты И. Вангенгейм и Г. Гупперт и многие, многие другие.

Нельзя сказать, что тема работы литераторов в эвакуации была бы совсем не изучена Только их жизни в Татарии посвящены исследования «Русские писатели в Татарской АССР» В. Климентовского, «Советские писатели в Чистополе в годы Великой Отечественной войны» и многие статьи Р. Пормана, «С думой о фронте» И. Давыдова, брошюры и отдельные публикации в прессе. Но сборник, составленный Г. Мухановым, выделяется в этом ряду. Он – первая попытка обобщить документальные материалы: письма, записные книжки, дневники, мемуары, касающиеся чистопольских страниц биографий выдающихся деятелей культуры. Кроме того, сборник представляет и историко-литературную ценность – кропотливо составлена летопись пребывания писателей в городке, выявлены все адреса, по которым они жили, тщательно сделан библиографический указатель, справочный аппарат. «Чистопольские страницы» – книга одновременно научная, документальная и художественная, ведь первый раздел, открывающий сборник, состоит из публикаций произведений о камском городке. Это стихи Н. Асеева, О. Берггольц, В. Бокова, М. Исаковского, М. Петровых, Л. Ошанина, проза К. Федина, А. Эрлиха, Л. Сайфуллиной. Во многом они передают ту атмосферу, в которой жили писатели, доносят до нас их боли и радости. Не один мог сказать о себе, как Яков Кейхауз:

Я не в плену, не ранен,

не контужен,

Не числюсь в списке без вести

пропавших

Иль в списке награжденных

орденами

И золотыми звездами Мне хуже,

Чем самому пропащему солдату.

Как сказано в свидетельстве:

я признан

К обязанности воинской

негодным,

И хочется способным быть

хоть в малом.

(стр. 43)

Составитель оговаривается в примечаниях, что в «сборник включены произведения, в которых Чистополь прямо не назывался, но имелся в виду… А… произведения… которые на первый взгляд совсем далеки от чистопольской темы, включены нами потому, что они были известны жителям городка на Каме в то грозное время, читались многократно по радио, на предприятиях, в госпиталях, учебных заведениях и поэтому были особо понятны и дороги чистопольцам» (стр. 299). Нужны ли эти комментарии, оправдывающие включение в книгу «Писем на Каму» О. Берггольц и «Я это видел!» И. Сельвинского? Г. Муханов как бы извиняется, что выходит за рамки узкого краеведческого подхода. А ведь цель сборника была показать, как в далеком тылу, в эвакуации, «музы вели в бой», воссоздать детали быта и атмосферы того времени, продемонстрировать и влияние, которое оказали эвакуация и пребывание писателей в провинциальном городке на их творчество. Все это есть в книге, но, увы, иногда составитель увлекается другой задачей – доказать, что чистопольский период не прошел для писателей даром и вызвал чувство непроходящей благодарности, много раз высказанное и в письмах, и в мемуарах. Письма, которые включены в «Чистопольские страницы», говорят как раз об увлечении этой второй задачей. Может быть, именно поэтому раздел «Письма. Записные книжки. Дневники» открывается никак не обоснованными хронологически посланиями И. Сельвинского, М. Исаковского, П. Павленко, О. Маяковской уже после их отъезда из города секретарю Чистопольского горкома КПСС Ш. Ш. Силаеву и семье Авдеевых. (Кстати, эти два имени часто возникают на страницах книги. Ш. Ш. Сидаев многое сделал для улучшения быта писателей и создания творческой атмосферы в городе. А дом известного в Чистополе врача Дмитрия Дмитриевича Авдеева был своеобразным клубом, где собирались литераторы. Многие мемуаристы вспоминают о самом Д. Д. Авдееве и его сыновьях.) Итак, письма – изъявления благодарности, уверения в дружбе, первые новости московской жизни. А вот первое письмо, приведенное в главе, представляется вообще никак не связанным с темой сборника, кроме личности адресата. Процитирую полностью, благо оно коротенькое:

«И. Л. Сельвинский-Авдеевым

Москва 25 сентября 1942 г.

Дорогие друзья, династия Авдеевых!

<…> Москва еще красивее, чем была. Но жить здесь трудно: в нашей квартире нет стекол. Мы облюбовали себе одну из пяти комнат, забили окна досками и живем, как в пещере. В остальных комнатах гуляет ветер» (стр. 88).

В подробной публикации переписки И. Сельвинского это письмо, безусловно, нашло бы свое место, но в сборнике оно кажется лишним. Впрочем, тут же, перелистнув несколько страниц, попадаешь в обаятельный мир дневников Всеволода Багрицкого. Всего два месяца прожил он в Чистополе, отсюда он ушел добровольцем на фронт и погиб, когда ему не было еще двадцати. «Чертовски хочется взглянуть на все происходящие события сверху, увидеть дальнейшее, послевоенное развитие личности и государства… Мне хочется очень немного – права писать, думать и говорить свободно и громко. Во всяком случае, жить до конца своих дней так, как я жил до сих пор, у меня просто нет никакого азарта» (стр. 102 – 103). Эти размышления юноши дороже иных многостраничных воспоминаний, тщательно воспроизводящих житейские трудности. В дюжине записей отразилось быстрое мужание души, когда день войны идет за год мирной жизни. Последнее свидетельство: «Я теперь совсем другой человек, я многое понял. И если буду жив, меня не узнают» (стр. 105). Если буду жив…

Смерть была рядом. Она являлась в дома фронтовыми похоронками, сводками Информбюро, новостями из блокадного Ленинграда, известием о самоубийстве Марины Цветаевой в недалекой Елабуге, тяжелыми болезнями, голодом и холодами.

Юрий Томашевский говорит в начале своих воспоминаний: «Это будут кусочки памяти – порой в несколько строк, иногда в две-три странички. Притом я постараюсь как можно реже пользоваться сегодняшними, так сказать, мыслями. Пусть обо всем, что запомнилось, рассказывает тот самый ребенок, которому, когда он вернулся из эвакуации, стукнуло всего лишь одиннадцать лет» (стр. 211 – 212). Дни в интернате для писательских детей, где живет мальчик, похожи один на другой – потому что присутствует постоянное, непроходящее чувство голода, оно давит на все желания, заглушает все мысли и переживания. Ребята пробуют курить – от этого будто бы меньше хочется есть. Игра в солдатики. Проигравший расплачивается – обычно со старшим победителем – обедом или ужином. Болезни. От отсутствия витаминов появляются кожные нарывы – эмпитиго. Воспитательница потихоньку водит к себе самых ослабленных и подкармливает их из своего скудного пайка. Мать Томашевского и жена Юрия Крымова едут на фронт санитарками, оставив ребенка на попечение пожилых родителей Крымова. Это, по-моему, самые пронзительные страницы сборника, ведь нет людей беззащитнее перед лицом горя, чем старики и дети. Каждое воскресенье Юра приходит к старикам Крымовым и они, раскладывая каргу, передвигают флажки военных действий. Вести с фронта малоутешительны – красные флажки отступают, оставляя один за другим города. Мальчик чуть не плачет, и старик начинает выдумывать истории боев местного значения, в которых отличился отчим Юры – поэт Сергей Швецов. Благодарный ребенок отвечает тем же, сочиняя сообщения о пропавшем без вести Юрии Крымове. «…Целый год… я жил от выходного до выходного, жил этими выходными… этой игрой, которую придумал Эс-Ю, – пишет Ю. Томашевский. – Придумал – это я понял позже – чтобы меня, маленького человечка, поддерживать в вере, что мой отчим жив, что его не убьют… Как я позже узнал, официальное извещение о героической гибели Юрия Крымова пришло к Эс-Ю и Вере Евгеньевне в начале июля 1943 года. А я уезжал в конце месяца. И до этого Эс-Ю еще два или три раза играл со мной в ту игру. И я ничего не заметил» (стр. 220 – 221).

Так помогали друг другу, делились последней краюшкой хлеба и хрупкой надеждой. Поддерживало присутствие рядом близких людей, доброта и отзывчивость местных жителей и работа. В городе на Каме Л. Леонов написал свое «Нашествие», К. Федин работал над книгой «Горький среди нас», Г. Винокур создавал «Язык Маяковского», Б. Пастернак перевел «Ромео и Джульетту» и «Антония и Клеопатру». Здесь, в Чистополе, были приняты в Союз писателей А. Гладков, М. Петровых и Л. Ошанин. По инициативе женсовета жены писателей шили одежду для фронта, работали на колхозных полях и в госпиталях. Москвичи организовывали литературные и музыкальные вечера, антифашистские митинги и лекции, художественную самодеятельность. Они взяли на себя руководство городским радиоузлом и газетой «Прикамская коммуна». Думается, никогда культурная жизнь в Чистополе не была столь живой и наполненной, как в те суровые годы. Об этом повествуют воспоминания Ц. Воскресенской, О. Дзюбинской, Г. Колесниковой, Н. Чертовой, Т. Ивановой, Н. Фединой.

Множество мелких и характерных деталей быта и сознания того времени разбросано в книге. Отдельные крупицы, иногда просто фразы способствуют проявлению новых граней личности тех, кого мы сегодня считаем классиками. Николай Асеев сам приходит в дом Авдеевых, чтобы познакомиться, и начинает фразой: «Здесь, говорят, кто-то хотел видеть Асеева? Вот он, Асеев!» (стр. 134). Борис Леонидович Пастернак в рабочем комбинезоне вытаскивает из-подо льда тяжеленные бревна. К. Тренев поражает местных жителей тем, что привез с собой в эвакуацию большущего дога и маленькую вертлявую собачку. Михаил Исаковский, жестоко бедствовавший в Чистополе, перечисляет литературную премию в фонд строительства танковой колонны. Во всех этих мелочах есть подлинность и искренность, вызывающие доверие ко всему сборнику.

Тем более обидно отмечать хоть и редкую, но фальшь, будь то неуместное яканье, вдруг являющаяся снобистская нотка, или даже закрадывающееся подозрение в снобизме, или уже упомянутое местническое пристрастие к приведению бесконечных благодарностей, излишне красивая или, напротив, казенная, а то и просто неловкая фраза.

К примеру, в сборник включены два отрывка воспоминаний о встречах с А. Фадеевым и Б. Пастернаком сына Д. Д. Авдеева – В. Авдеева. Почему-то эти мемуары даны не вместе, а разбиты сотней страниц текста. Задачей составителя ведь было не просто собрать воспоминания, но и отредактировать их, чтобы избежать хотя бы повторов. У Авдеева их много, и касаются они в основном его собственной жизни. Так дважды в книге он рассказывает свою биографию: успешная, при единогласном голосовании, защита кандидатской диссертации, заведование кафедрой в Чистопольском учительском институте… Вот небольшой отрывок из мемуаров, точно передающий их настроение, речь идет о прогулках по Каме: «Здесь я любил бывать и по ночам, увлекаясь, кроме ботаники, живописью и поэзией. Я выразил свое незабываемое впечатление от лунной ночи на Каме в таких стихах… (Далее следуют слабые, ученические строки. – М. К.) Их я и сейчас считаю неплохими, хотя один большой поэт, которого я очень уважаю и которому рискнул позднее показать их, выразился так: «Это же репродукция с репродукции». С этим я не мог согласиться: картина была написана с натуры, хотя, конечно, выражена лишь доступными дилетанту средствами, далекими от какого-либо новаторства» (стр. 132).

Такие строки совершенно девальвируют ценность тех эпизодов, которые вспоминает автор, встающий на позицию «Я и знаменитость».

Похожие замечания можно сделать и мемуарам В. Потемкиной, хотя, думается, достаточно привести ее стихи, написанные уже в наши дни и включенные в первый раздел сборника:

Рай – потому что нет бомбежки

И затемнений. Из таежных

Поселков эшелоны мчат

Сибирских кряжистых ребят,

В дубленках новеньких

красивых,

Как на подбор богатырей.

Их мимо нас везут скорей

Туда, где бой за жизнь России.

И мы с надеждой смотрим вслед

И верим в близость их побед.

Ад – потому что все бездомны.

И поселили москвичей

Кого к кому. А им-то кто мы?

Что бесприютности горчей!..

Мы жили с бабушкой у Веры –

Вдовы. Меняли мы портьеры,

То платья (подавляя вздох), –

На мед, пшено или горох.

(стр. 52)

Думается, нет смысла построчно разбирать это стихотворение, чтобы доказать его художественную и историческую несостоятельность. Чего стоят и новенькие красивые дубленки (как будто перенесенные в 40-е из того 83-го, в котором стихи написаны) «сибирских кряжистых ребят», вера «в близость их побед» и горе от того, что портьеры меняются на мед. Вызывает удивление, что «Чистое поле» и «Рай и ад» В. Потемкиной и воспоминания В. Авдеева попали в сборник, а письма из эвакуации М. Исаковского, письма и прекрасные мемуары А. Гладкова о Б. Пастернаке, документальные записки Е. Долматовского «Было» и многие, многие другие интересные свидетельства не включены в «Чистопольские страницы». А ведь они хорошо известны составителю – указаны в библиографии. Если бы Г. Муханов руководствовался принципом первой публикации, то все было бы оправдано, но в сборнике приводятся много раз напечатанные страницы В. Инбер, М. Алигер, П. Павленко, П. Бляхина. При всей значительности проделанной Г. Мухановым собирательской и научной работы иной раз возникает ощущение случайности и необязательности подбора и расположения материала.

Коробят иногда и комментарии составителя, например такой: «Что характерно для стихов с лирическим звучанием чистопольских мотивов? Прежде всего естественный рост внутреннего мира поэтов (?! – М. К.), живой эмоциональный отклик на тяжелое горе, свалившееся на советских людей, неприятие ужасов войны, стремление пробиться к сердцу читателя…» (стр. 13). О статье К. Федина «Молодежи Чистополя»: «Читая статью, и нынешняя молодежь представит себе высоту своих задач, так как от каждого юноши и от каждой девушки в жизни родного города и страны зависит очень и очень многое» (стр. 77). Или фраза из библиографии, где говорится о публикации писем А. Гладкова: в них дается «оценка творческой деятельности и личностей Б. Пастернака, Л. Леонова» (стр. 309). Подобные общие места, канцеляризмы, речевые ошибки и несообразности снижают научный уровень работы.

Но несмотря на это, сборник «Чистопольские страницы», несомненно, нужное издание, представляющее интерес как для исследователей истории литературы, так и для массового читателя.