Италия: политика сквозь призму литературы
Ц. Кин, Миф, реальность, литература. Итальянские заметки, «Советский писатель», М. 1968, 336 стр.
Внимательным читателям «Нового мира» и «Иностранной литературы» последних двух-трех лет не могли не запомниться статьи Цецилии Кин о современной итальянской литературе я некоторых проблемах общественной жизни этой страны. Сейчас эти статьи, основательно переработанные, вышли отдельной книгой.
Книге предпослан скромный подзаголовок «Итальянские заметки». Действительно, книга Ц. Кин не претендует на всесторонний и доскональный разбор темы. Это скорее эссе, сам характер которых может произвести впечатление непоследовательности и разбросанности. Но в предстающей вначале хаотичной мозаике зарисовок и размышлений вслух постепенно проглядывается действительная линия развития «гражданского общества» Италии.
Этой линии были свойственны крайние противоречия, периоды деградации и стремительного прогресса, и она вряд ли могла быть адекватно отражена докторальным и симметричным анализом. Это не значит, что мозаичное панно, созданное Ц. Кин, бесспорно и органично во всех своих деталях; представляется, например, что глава пятая книги (популярный очерк развития неокапитализма в Италии, где чересчур упрощенно описаны некоторые важные явления тамошней общественной жизни) выпадает из общей структуры. Но такое замечание приходится сделать лишь потому, что в остальных частях своей работы Ц. Кин стремится дать максимально объективную картину и оценку исследуемых явлений. С этой целью, рассматривая творчество тех или иных авторов, она широко цитирует их, стремясь отразить сложный, местами причудливый ход их мысли и образный строй. К счастью, ей чуждо выхватывание цитат из контекста, использование их как улик в преступлении инакомыслия – прием, увы, слишком распространенный. Длинными цитатами, иной раз по целым страницам, автор, возможно, тормозит повествование ради точности; но, во всяком случае, никто не сможет упрекнуть Ц. Кин в предвзятости или недобросовестности.
В то же время книге совершенно чужд объективизм. Она вся проникнута глубокой эмоциональностью, которая, помноженная на последовательность, доносит до читателя не просто сущность исследуемых произведений и явлений, но и то, что Лев Толстой называл цветом и вкусом времени, включает читателя в атмосферу борьбы прошлых и нынешних лет.
Ц. Кин весьма уместно открывает свою работу высказыванием выдающегося итальянского просветителя XIX столетия Де Санктиса: «Мы уже видим, как в нашем веке обрисовывается новый век. И на этот раз мы не должны оказаться ни позади, ни на вторых местах» (стр. 5). Действительно, из всего материала, приводимого в книге, видно, что итальянская литература как одна из ипостасей «гражданского общества», вслед за самодеятельностью рабочего класса, воплощенной в политике и концепциях Итальянской компартии, вслед за изобразительным искусством и кино, выходит на мировую сцену, демонстрируя оригинальные черты, имеющие международное значение, и постепенно отрешаясь от провинциальности, которая долгие десятилетия была – а моментами бывает и сейчас – несчастьем итальянской культурной и политической жизни.
Узловые явления этой жизни Ц. Кин и стремится переосмыслить с позиций сегодняшнего дня, увидеть в прошлом ростки нового, достойные развития традиции или же, наоборот, застарелые уродства, с трудом поддающиеся лечению.
В этой связи бесспорный интерес представляют заметки об итальянском декадентстве и футуризме. Не упрощая противоречивость этих явлений, Ц. Кин констатирует отличие от их аналогов в других странах, отмечая, что в Италии эти течения «были ярко окрашены националистическим психозом» и «таили… в себе зародыши будущей идеологии фашизма». Она язвительно критикует наиболее известного литератора этого типа Габриэля Д’Аннунцио и приводит уничтожающие характеристики, которые дали ему А. Грамши и современный философ Э. Гарин. Первый назвал Д’Аннунцио мастером высокопарной риторики, второй писал о нем: «Под знаменем Д’Аннунцио в течение многих лет можно было бы собрать все самое темное, самое развращенное, что имела Италия в недавней своей истории». Говоря о том, что роднило Д’Аннунцио с футуристами (в основном тема сверхчеловека), Ц. Кин вместе с тем замечает, что «Д’Аннунцио в смысле формы полностью оставался в пределах традиционной поэтики: его Красота, Страсть, Искусство и прочие символы (с заглавной буквы), вся система образов, набор эпитетов, пышность, сладкозвучие, весь характер его риторики связаны с XIX веком». Возможно, именно поэтому Д’Аннунцио все еще сохранил свою популярность в кругах провинциального итальянского мещанства.
Хорошо, что Ц. Кин разобрала и противостоявший эстетствующим течениям веризм, направление натуралистического типа, во многом перекликающееся с неореализмом. Как неореализм был реакцией на псевдореволюционную романтику и пошлость фашистской литературы, так за семь десятилетий до того веризм должен был, как писал цитируемый в книге критик того времени Л. Капуана, избавить литературу от всяких «пережитков» романтизма. Жаль только, что вышедший из веризма Пиранделло заслужил в книге лишь несколько беглых замечаний. Между тем свойственная этому мастеру тонкость психологического анализа и характерная для него тема разобщенности и некоммуникабельности людей сегодня, в апогей «отчуждения» человеческой личности в современном буржуазном мире, становятся особенно актуальными.
Пожалуй, ярче всего Ц. Кин написала о литературной и общественной жизни в эпоху фашизма. Хотя, может быть, труднее всего было разглядеть эту зашифрованную жизнь, объяснить эзопов язык антифашистов и обнаружить пустоту за напыщенностью фашистской «героики». В этих главах эмоциональный накал нетерпимости к тоталитаризму и симпатия к демократической тенденции особенно высок, особенно остра и язвительна ирония автора. Здесь Ц. Кин выходит за рамки литературного анализа и дает фашизму острую политическую характеристику. Упомянув о его буржуазной направленности, Ц. Кин концентрирует свое внимание на националистических его компонентах, которые не могли не затронуть и литературы. Воинствующий итальянский империализм, символом которого являлся Муссолини, требовал прямо-таки поклонения «национальной традиции», против которой «с идиотским остервенением выступают неудачливые литераторы» – веристы и модернисты. Взятые в кавычки слова принадлежат Маккари – известному итальянскому литератору-фашисту. Но именно потому, что Маккари не был всего лишь беспринципным демагогом, а выражал настроения и желания провинциального фашизма – поддержавшей Муссолини мелкой буржуазии, он довольно быстро понял, что проповедь национализма идет на пользу лишь главарям фашизма и ничего не дает потянувшимся за ним довольно широким слоям. Он убедился, что фашизм не только ограбил Италию, но и обесплодил итальянскую культуру, не развив, а оплевав ее традиции. И уже в 1930 году Маккари заявляет: «Любой дурак может распинаться в патриотизме, ничем не приумножая славу родины и даже иногда нанося ущерб ее достоинству… Посредственный или плохой художник может быть отъявленным патриотом и все-таки своими произведениями и своей деятельностью вредить репутации нации, к которой он принадлежит. Великолепный художник может не быть патриотом в том смысле, что не дает доказательств патриотизма, но своей работой он способствует тому, чтобы увеличивать славу и мощь родины». Подобные высказывания в конце концов привели к исключению Маккари из фашистской партии.
Эта поучительная история, рассказанная Ц. Кин, наглядно иллюстрирует, как фашизм подавлял те самые массовые умонастроения, на гребне которых он пришел к власти. В этой связи в книге приводятся курьезные выдержки из секретных инструкций фашистского правительства, которые показывают, «как стряпалась та повседневная порция лжи и дезинформации, какую на протяжении двадцати лет преподносили итальянские газеты после того, как фашисты разделались с порядочными людьми, работавшими в прессе». Вот одна лишь выдержка из этих инструкций: «Всегда напоминать, что все происходящее в настоящее время в Италии: подъем промышленного производства, военная подготовка, спиритуалистическое воспитание и т. д., – все исходит от Дуче и несет на себе его неизгладимую печать».
Чтобы охарактеризовать фашистскую политику в области культуры, следует, судя по книге, с национализмом как основой и ложью как формой существования соединить таких ее два «кита», как вульгарность и бездумность. Один из предтеч этой Kulturpolitik, журналист Марио Карли, составил своеобразный словесный портрет фашистского «положительного героя». Вот он: «1) Живое, приятное лицо и густые, растрепанные волосы. 2) Горящие гордые и наивные глаза… 3) Чувствительный энергичный рот, готовый яростно целовать, сладко петь и повелительно командовать. 4) Эластичные мускулы… 5) Сердце динамомашины, пневматические легкие, печень леопарда. 6) Проворные ноги… 7) Элегантность – строгая, мужественная, спортивная…»
Не случайно наиболее популярной в стране стала при фашизме, как отмечается в книге, так называемая letteratura amena – развлекательные, бульварные или детективные, романы. Фашистским иерархам, выдававшим свои безграмотные и вульгарные суждения за мнение всего народа, оставалось сделать всего один шаг, чтобы объявить их обязательными эстетическими критериями. Так под народность замаскировалась пошлость. Так рождалась пресловутая «массовая культура».
А. Грамши, употребивший этот термин, был как нельзя более далек от пренебрежения вкусами масс. Своим термином он хотел констатировать горький факт воспитания у народа восприятия лишь низкопробного искусства и литературы, проституирования вкусов народа. Само отграничение подлинной культуры от «массовой культуры» отражает антидемократизм культурной политики данного общества.
Вульгарность как сущность фашистской «культуры» проявилась и в полной безвкусице помпезности, которую буквально источали фашистские произведения всех жанров. Ц. Кин пишет: «Режим торжествовал, он показывал миру грандиозный фасад, он возродил славу Древнего Рима, он намеревался жить в веках, не зная, что прожил уже половину отпущенного ему историей времени. В этой помпезности, в развязных и подхалимских газетных статьях, в речах и церемониях, в самой атмосфере чувствовалось что-то мелочно-тщеславное, на всем лежал отпечаток «второго сорта», психологии и риторики парвеню» (стр. 118 – 119).
Наконец, бездумность, внутренняя бессодержательность, по существу пустота фашистской «культуры». Как Муссолини ни пытался привлечь на свою сторону деятелей подлинной культуры, как ни пытался сам изображать из себя литератора, как ни стремился опровергнуть «нелепые басни, якобы интеллигентность и фашизм – понятия несовместимые» (из приветствия Муссолини фашистскому «культурному конгрессу» в Болонье), эта пустота предопределила конечную неудачу фашизма в культурной области. «… Культуру, несмотря на все усилия, режиму создать не удалось«, – заключает Ц. Кин. И добавляет: «… Нельзя же называть культурой все эти мерзости, называть литературой апологетические романы и риторические стихи, все, что покупалось и продавалось».
И все же провал фашистской Kulturpolitik произошел не сразу. Чего греха таить, нашлись деятели культуры, в том числе и весьма крупные, которые приняли фашизм или же конформистски пошли к нему на службу. Среди первых были не только крикливые и большей частью бездарные итальянские футуристы, но и, например, всемирно известный философ Джентиле, который в конце второй мировой войны был казнен партизанами. А конформистов в среде интеллигенции вообще оказалось большинство. Показательный факт: когда в 1931 году преподавателям итальянских университетов было предложено принести присягу на верность фашизму, из 1250 профессоров и доцентов только, 12 человек отказались подвергнуться этой унизительной процедуре.
И Ц. Кин добавляет, говоря об этих непокорных: «… Они не были активными антифашистами, не ушли в подполье, не уехали за границу, придерживались, очевидно, умеренных политических взглядов… Никто из них не был арестован, ограничились тем, что убрали их из высшей школы; как они жили после этого, как кормили свои семьи, не знаю, но они оказали сопротивление. Напомню, что это конец 1931 года, когда фашизм давно овладел командными высотами во всех отраслях национальной жизни и даже пользовался значительным международным престижем. Эти люди… пошли на серьезный риск, повинуясь требованиям совести… Как хорошо – для чести итальянской культуры, – что нашлось двенадцать профессоров, сумевших сказать «нет», когда все остальные покорно говорили «да».
Справедливость требует отметить, что число неподчинившихся не ограничилось двенадцатью профессорами. К тому времени многие, как Грамши, уже сидели в тюрьме, другие, как Тольятти, были за границей в эмиграции. Но и в самой Италии были честные писатели и художники, не запятнавшие себя сотрудничеством с фашизмом. Для сопротивления они выбирали различные формы, которые теперь могли бы показаться, робкими, Некоторое время во Флоренции выходил литературный журнал «Солярия», редактором которого был Альберто Кароччи, ныне известный левый журналист, ближайший сподвижник Моравиа по журналу «Нуови аргоменти». Избегая прямой полемики с фашистами, «Солярия» провозгласила своим символом Достоевского (конечно, не автора «Бесов», а великого мыслителя-гуманиста). Впоследствии Элио Витторини вспоминал, что быть, как он, сотрудником «Солярии»»означало в литературных кругах: антифашист, европеист, универсалист, антитрадиционалист».
Кстати, о Витторини. В книге отведено должное место этому Выдающемуся писателю, повесть которого «Сицилианские беседы», напечатанная во Флоренции в канун второй мировой войны, была смелым вызовом фашизму, повлекшим за собой негодование официальной критики. Ц. Кин совершенно права, когда начинает свой очерк о литературе Сопротивления именно с этой повести, вышедшей задолго до начала вооруженной борьбы итальянского народа против фашизма. Витторини был сложным и противоречивым художником, вера которого в высокое назначение литературы и культуры в целом побуждала его относиться с предубеждением к любым политическим деятелям, независимо от партийной окраски. И хотя в связи с этими взглядами Витторини к концу, жизни отдалился от компартии, последняя никогда не преуменьшала его роли в гражданском и этическом становлении современной итальянской литературы.
Здесь мы подошли к теме, которой уделено немало места в книге Ц. Кин, – теме демократической тенденции в итальянской литературе и культуре и характера взаимоотношений последних с главной политической организацией итальянской демократии – коммунистической партией. Подробно разбирая эту тему, автор концентрирует внимание читателей на искреннем и неуклонном стремлении коммунистов к союзу со всеми антифашистскими силами. Собственно говоря, именно это стремление заложило основы для превращения компартии во вторую по величине в стране политическую силу, за которую ныне голосует каждый третий итальянец, и для опоры ИКП на все то лучшее, что создано итальянской культурой. Ц. Кин рассказывает о том, с каким вниманием лидер ИКП Грамши относился к публицистической деятельности молодого либерала Пьеро Гобетти, высоко оценивая понимание им революционных потенций пролетариата и подчеркивая значение его шкалы гуманистических ценностей. Не в последнюю очередь благодаря оценкам Грамши и Тольятти творческое наследие Гобетти рассматривается в сегодняшней Италии как одна из основ ее современной культуры. Напоминая о том, что некоторые сектантски настроенные партийные товарищи упрекали Грамши за нежелание бороться против идейного направления журнала Гобетти «Революционе либерале», Ц. Кин приводит ответ Грамши: «Почему мы должны были бороться против движения «Революционе либерале»? Быть может, потому, что оно не было организовано стопроцентными коммунистами, которые признавали бы полностью от первой до последней буквы нашу программу и нашу доктрину? Этого нельзя было требовать, потому что политически и исторически это было бы крайней нелепостью».
В этом плане одной из крупнейших заслуг деятелей компартии, прежде всего А. Грамши, было критическое усвоение наследия Бенедетто Кроче, выдающегося итальянского мыслителя XX века. Значение его этических, историко-философских и культурно-философских концепций для итальянской демократии можно было бы сравнить со значением Гегеля для Маркса. Хотя Кроче был объективно оценен в работах Г. В. Плеханова и В. Ф. Асмуса, все же у нас благодаря наиболее распространенным историко-философским трудам укоренился враждебно-пренебрежительный взгляд на Кроче как на буржуазного (и следовательно, вульгарно-ограниченного) философа-идеалиста. Ц. Кин в своей книге констатирует неудовлетворительность такой оценки и подводит к выводу о необходимости переосмысления творчества Кроче. Между прочим, через несколько месяцев после опубликования книги Ц. Кин вышла солидная монография Б. Р. Лопухова «Фашизм и рабочее движение в Италии», где среди прочего серьезно анализируются, впервые в нашей литературе, некоторые стороны концепции Кроче. Так что выступление Ц. Кин оказалось как нельзя кстати.
В связи с Кроче Ц. Кин поднимает очень важный вопрос – о политике или идеологии в художественной литературе (что является аспектом проблемы всей книги – политика и культура). Ей претит стремление Кроче и его духовных последователей изъять политику из литературы и науки. Она критикует отказ Витторини от идеологии, считая, что для понимания положения человека в обществе без «идеологии» никак не обойтись. Но ведь, судя по приводимым ею же цитатам из Витторини, тот понимал идеологию как набор «символов», извращающих истинный смысл вещей, что по существу совпадает с Марксовым пониманием идеологии как превращенной, косвенно фетишистской формы сознания, охватывающей ряд «косвенных, символически-иллюзорных выражений» (см. М. К. Мамардашвили, Анализ сознания в работах Маркса, «Вопросы философии», 1968, N 6, стр. 23). В этом смысле «деидеологизация» культуры означает снятие с нее искажающих зрение оболочек – и создание для нее возможности свободного, естественного развития.
«Деидеологизация» культуры для многих художников означала – как для группы журнала «Ронда», выходившего в 1919 – 1922 годах и стремившегося выработать комплекс духовных ценностей, противостоящих наступающему тоталитаризму, как для поэтов-герметиков 30-х годов, замыкавшихся в себе, чтобы отвергнуть политику и идеологию фашизма, так и теперь для некоторых литераторов – стремление выработать соответствующий меняющейся действительности способ понимания и познания мира и человека. В этой связи актуален анализ некоторых современных течений в итальянской литературе, прежде всего «неоавангарда», который предпринимает Ц. Кин в конце своей книги. Учитывая противоречивость этого течения, можно понять те смешанные чувства, которые испытывает к нему Ц. Кин, – сочувствие поискам новых языковых и образных средств и неприятие нарочитой, нередко эротизированной, зашифрованности. В последней действительно ощущается та специфически итальянская провинциальность, о которой говорилось выше. Но в то же время думается, что книга Ц. Кин не снимает необходимости более подробного и тщательного анализа «неоавангарда».
Есть в итальянском языке слово «impegno», соответствующее французскому «engagement», что переводится как участие, обязательство. В заметках Ц. Кин этот термин, означающий в контексте активную гражданскую позицию художника, стал как бы своеобразным идейным стержнем. Это проистекает из той благородной антифашистской, антиконформистской эмоциональности, которая отличает книгу. Именно Impegno оказывается тем мерилом, с которым Ц. Кин подходит к оценке явлений итальянской культуры, в особенности в интересной главе «Литература перед лицом «индустриального мира», где читатель встретит подробную характеристику ряда произведений видных современных итальянских писателей – Кальвино, Биджаретти, Кассола и ряда других.
В связи же с «неоавангардом» при чтении книги возникает впечатление, что этой школе начисто чуждо ощущение impegno. Однако это упрощение. Судя по статье итальянского критика Джан Карло Ферретти в журнале ИКН «Ринашита» (19 мая 1967 года), «неоавангард» не столько отбрасывает impegno, сколько переосмысливает его, благодаря чему это понятие может наполниться (или дополниться) новым содержанием.
Мы далеко не исчерпали проблематику, поднятую в книге Ц. Кин. Стоило бы сказать и о тех сложностях в проблеме взаимоотношений интеллигенция с партией рабочего класса, которые Ц. Кин разбирает на примере одного из романов Оттьеро Оттьери и которые связаны с «внутренней раздвоенностью» интеллигента. Можно было бы коснуться и крайне важной для Италии проблемы католицизма, которая, естественно, нашла отражение и в литературе, и. не только в социальном, но и этическом плане. Однако обо всем этом читатель книги узнает и без посредника.
Но при всей важности этих проблем книга ценна прежде всего присущим ей духом того самого impegno, о котором говорилось выше. Это вызывает уважение к автору и симпатию – к самой книге.