Историзм Лескова (По страницам записных книжек)

1

Направляя в редакцию «Исторического вестника»свою «легенду» «Скоморох Памфалон», Лесков отмечал: «Повесть вышла в роде Толстого, Льва, но более в роде Флобера «Искушение св. Антония»… Перечитал и изучил для нее не мало и воспроизвел картину столкновения благородного сердца с фетишизмом и ханжеством» ¹ (подчеркнуто мной. – Н. Р.).

Писатель подчеркивал, что при создании цикла своих «легенд»он стремился соединить стиль Флобера-историка с манерой Толстого-моралиста.

Обращение к давно пережитым человечеством эпохам давало Флоберу и Лескову возможность исторически обосновать свою нравственно-философскую позицию.

В статье-рецензии «Жития как литературный источник»(1882) Лесков, поддерживая призыв историков (Ф. Буслаева, В. Ключевского и др.) к подлинно научному изданию житий святых, писал, «что под искусными руками (художников. – Н. Р.) может выйти превосходно и удовлетворить требованиям высокого и чистого вкуса. Известно, как встречены были во Франции «Иродиада»и «Искушения св. Антония»… Флобера. Это буквально был вспрыск свежей струи из-под седого, мхом обросшего камня. Одни сравнения Иоанна с придворными проповедниками нашего времени как ожгли глаза всем, кто захотел в это всмотреться» ².

Неприятие Флобером пошлости, узости интересов, разъедающего душу практицизма приводит его к мысли, что все эти явления в природе человека. Писатель распространяет понятие «буржуа»как на «свет», так и на «низы». Отсюда его глубокий скепсис и фатализм. «Христианства у вас уже нет. А что же есть? Железные дороги, фабрики, химики, математики. Да, телу стало лучше, плоть меньше страдает, но сердце все так же кровоточит» ³, – пишет Флобер в своем раннем «Этюде о Рабле»(1838).

Спустя три десятилетия эта же мысль писателя будет еще более заострена в письме к И. С. Тургеневу от 13 ноября 1872 года: «Буржуазия ошалела до того, что утратила даже инстинкт самозащиты; а те, что придут ей на смену, будут еще хуже. Меня одолевает та же печаль, что испытывали римские патриции в IV веке. Я чувствую как поднимается откуда-то снизу неодолимое Варварство… Никогда еще так мало не считались с интересами духа» ⁴.

В чем же Флобер видит для себя выход?

«Когда мы находим, что этот мир слишком плох, приходится искать прибежища в другом» ⁵.

Одним из таких «прибежищ»стал для писателя мир Истории. Но История стала для Флобера не только духовным прибежищем, но и обширным полем деятельности в создании новых эстетических традиций исторического романа.

Это не было повторением Вальтера Скотта. Флобер реконструировал прошлое, творчески развивая лучшие традиции французского романтизма и реализма: подчинение исторического материала этической проблематике («Идеи – это все»– А. де Виньи), стремление к наиболее полной объективности и авторскому «невмешательству»(П. Мериме), совершенство формы как непременное условие художественной ценности произведения (Т. Готье).

Подобная реконструкция не была и повторением «археологического романа»Теофиля Готье благодаря психологическому и философскому воссозданию прошлого и применению «к античности, – говоря словами самого Флобера, – метода современного романа».

Флобер ставит перед собой двоякую задачу, не только живописать «лучший»мир – мир далекого прошлого («Саламбо»), но и показать историю человечества как цепь непрерывных заблуждений («Искушение святого Антония»).

В ход идет все: античные источники, Библия, религиозно-философские ереси раннего христианства, средневековые легенды, специальные исследования по истории религии и мифологии, детали материальной культуры древних цивилизаций и многое другое.

Писатель проделывает титаническую работу: «лучше ничего не писать, чем приниматься за дело подготовленным наполовину».

По существу произведения Флобера становятся «вымыслом, основанным на выписках из книг»(Эдмон де Гонкур).

И именно здесь «точка пересечения»Флобера с Лесковым⁶. «Выписки из книг»для обоих писателей никогда не были самоцелью – они несли своеобразную «идеологическую»нагрузку: размышления о человеке и соотношении идей христианства и гуманизма в переломные исторические эпохи.

Эти размышления были знамением времени в условиях кризиса европейской культуры и ценностей во второй половине XIX века.

Здесь следует напомнить, что почти одновременно с «Искушением святого Антония»другим великим художником – Г. Ибсеном создается «мировая драма»– «Кесарь и галилеянин»(1873). Главный герой драмы византийский император IV века Юлиан (прозванный Отступником) делает попытку восстановить язычество, вернуть к жизни красоту античной гармонической жизни в условиях, когда христианство уже стало господствующей религией. Но это стремление является для Юлиана самообманом, так как его историческое призвание – моральное обновление христианства путем возвращения его к первоначальным идеалам. Учитель Юлиана Максим-мистик высказывает мысль о «трех царствах», которые неизбежно придут на смену друг другу: «царство кесаря»,»царство плоти»– язычество; «царство галилеянина»,»царство духа»– христианство; и, наконец, «третье царство»– царство человека.

Другим современником «позднего»Лескова был Анатоль Франс.

Не останавливаясь специально на теме «Лесков и Анатоль Франс», следует отметить, что последний в своем творчестве также использовал апокрифические источники, обращаясь к теме столкновения двух мировоззрений: христианского и языческого (романы «Таис»и «На белом камне», ряд новелл сборников «Валтасар»и «Перламутровый ларец»).

При этом Франсу, так же как и Лескову, присущи и гуманистический пафос, и мастерство стилизации, и тонкое владение иронией, и парадоксальность ряда ситуаций (в XX веке от Франса и Лескова протянутся нити к Михаилу Булгакову).

Лескову, так же как и Флоберу, были особенно близки поиски гуманистических идеалов в цивилизациях прошлого, когда «Богов уже не было, а Христа еще не было, то было – от Цицерона до Марка Аврелия – неповторимое время, когда существовал только человек» ⁷ (подчеркнуто мной. – Н. Р.).

Флоберовский сплав философско-нравственных раздумий с пластически яркими образами был созвучен творчеству Лескова в период работы над «легендами».

Помимо отмеченной «идеологии», у обоих писателей мы находим и близость тем, образов, отдельных сцен (например, «Иродиада»Флобера и «Аскалонский злодей»Лескова, «Саламбо»Флобера и «Оскорбленная Нетэта»Лескова и т. д.).

И наконец, последнее, что сближает Флобера и Лескова, – это их роль в истории литературного стиля и языка. Для Флобера – это сохранение «последней чистоты, логичности и духа французского языка».

Что касается произведений Лескова – этой «сокровищницы русской речи… наравне со словарем Даля» ⁸, то он (Лесков) «больше чем кто из русских писателей XIX века… оставил следов стилистической игры со свойствами русского языка» ⁹.

2

Рассматривая «легенды»Лескова, мы обращаемся к подготовительным материалам (наброски, выписки), запечатленным в его записных книжках¹⁰.

Записные книжки Лескова хронологически охватывают 1880 – 1894-й годы, то есть последнее десятилетие его жизни – время сложных, напряженных поисков писателем религиозно-нравственных ценностей в христианстве.

Поиски Лескова наряду с аналогичными исканиями Л, Толстого были одним из проявлений охватившей русское общество и церковь переоценки нравственных ценностей – процесса, начавшегося после реформ 1860-х годов и достигшего своего апогея в 1880 – 1890-х годах. Этот процесс, протекавший как в лоне церкви, так и в русле внецерковной линии религиозного реформаторства и философии «всеединства»Вл. Соловьева, сменился на рубеже XIX-XX веков «новым религиозным сознанием»(Д. Мережковский, С. Булгаков, Н. Бердяев и др.). Это был расцвет религиозной философии в России, ее ренессанс## Н. Бердяев, размышляя об «антропоцентризме»христианства, писал: «На почве русского православия, взятого не в его официальной форме, быть может, возможно раскрытие нового учения о человеке, а значит, и об истории и обществе. Ошибочно противопоставлять христианство и гуманизм. Гуманизм христианского происхождения»(Н. А. Бердяев, Русская идея. – В сб.:

1. Цит. по: А. И. Фаресов, Против течений, СПб., 1904, с. 106.[↩]
2. »Н. С. Лесков о литературе и искусстве», Л., 1984, с. 40. [↩]
3. Гюстав Флобер, О литературе, искусстве, писательском труде. Письма. Статьи, в двух томах, т. 2, М., 1984, с. 292.[↩]
4. Там же, с. 115.[↩]
5. Там же, с. 97.[↩]
6. При этом следует иметь в виду, что национальное своеобразие в решении этического и эстетического идеала не исключало «точек пересечения»у Флобера и Лескова. См.: Л. А. Балыкова, «Праведники»Лескова и «святые»Флобера (К вопросу о национальном своеобразии эстетического идеала). – «Творчество Н. С Лескова. Научные труды». Курск, 1980, т. 213, с. 99 – 113.[↩]
7. Гюстав Флобер, О литературе, искусстве, писательском труде. Письма. Статьи, в двух томах, т. 1, с. 451.[↩]
8. М. Кузмин, О прекрасной ясности. – См.: «Аполлон», 1910, N 4, с. 8.[↩]
9. А. С. Орлов, Язык русских писателей, М. -Л., 1948, с. 153.[↩]
10. ЦГАЛИ, ф. 275, оп. 1, ёд. хр. 108, 108-а, 109. Далее ссылки на рукопись – в тексте, в скобках указаны единицы хранения и листы. Материалы записных книжек специально еще не изучались. Вместе с тем вопрос о месте сюжетов Пролога в творчестве Лескова уже рассматривался рядом исследователей (В. Гебель, Л. Гроссман, В. Троицкий, А. Горелов и др.).[↩]