Чарлз Снеу и Александр Твардовский. Публикация Р. Романовой

После многочисленных кампаний 1946 – 1952 годов с их чудовищными постановлениями, грозными «разоблачениями»и бесконечными проработками наконец-то повеяло свежим ветром. Наступившая «оттепель»оказала благотворное влияние не только на внутрилитературные процессы – впервые за сорок лет советской власти был поднят «железный занавес», который прочно отгораживал наш «лучший и передовой»мир социализма от «загнивающего»капиталистического, советскую культуру – от культуры Запада.

Начавшийся обмен делегациями, поездки наших писателей в зарубежные страны рассеяли многие заблуждения, способствовали преодолению страха перед «ужасами»Запада. Начали налаживаться и личные связи.

Яркий пример тому – установление личных контактов между А. Твардовским и английским ученым, писателем, общественным деятелем Чарлзом Перси Сноу (1905 – 1980) и его супругой – писательницей Памелой Хансфорд Джонсон (1912 – 1981).

В публикуемых материалах читатель отметит мудрость, смелость и деликатность Твардовского, его умение налаживать отношения, сохраняя достоинство, твердость убеждений и огромное обаяние, вызывавшее ответное чувство у собеседника. Я испытывал к нему огромную привязанность», – признается Ч. Сноу.

Начиналось же все так.

В 1960 году Комитет по связям с СССР при Британском Совете пригласил в Англию А. Твардовского и К. Федина. Поездка была рассчитана на три недели. Из Москвы в Лондон они выехали 25 марта.

Здесь они встречались с представителями британской общественности, писателями, критиками, переводчиками. По просьбе Британского Совета присутствовали на вечере в «Пушкинском клубе». Встреча эта «явилась большой радостью для клуба», – сообщала в одном из писем к А. Суркову активный член клуба М. М. Кульман. Федин и Твардовский, писала она, «произвели на нас глубокое впечатление»(ЦГАОР СССР, ф. 9576-Р, оп. 7, д. 70, л. 213).

В архиве ССОД (Союз советских обществ дружбы и культурных связей) сохранился пригласительный билет на один из вечеров-встреч советских писателей с интеллигенцией Лондона:

«Общество советской литературы.

Секция литературы Общества культурных связей приглашает своих членов и читателей на встречу с КОНСТАНТИНОМ ФЕДИНЫМ Генеральным секретарем Союза советских писателей (автор «Первых радостей»,»Необыкновенного лета»и других романов) и АЛЕКСАНДРОМ ТВАРДОВСКИМ Главным редактором «Нового мира»(поэт, создатель хорошо известного образа советского солдата Василия Теркина) на пл. Кенсингтон, 14, в среду, 6 апреля, в 8 часов вечера»(ЦГАОР СССР, ф. 9576, оп. 7, д. 77, л. 258. Текст билета на английском языке.)

Вскоре по возвращении Твардовский подробно рассказал об этой поездке на заседании секретариата правления СП СССР. Было заслушано и сообщение С. Щипачева о пребывании делегации советских писателей в США.

Ниже печатаются два тематически связанных материала – рассказ Твардовского о поездке в Англию и эссе Чарлза Сноу, посвященное Твардовскому.

Наша с Константином Александровичем поездка в Англию непосредственно следовала за поездкой наших товарищей в Америку, и, может быть, кое-что общее в назначении, в задаче этих поездок было. Мы также были не туристами и даже не гостями наших английских друзей, а гостями официальной организации – Британского Совета. Полностью характеризовать эту организацию я не берусь, это не удалось выяснить в полной мере, но это государственная организация, находящаяся при Министерстве иностранных дел и обладающая полнотой власти и финансами. Поэтому наша поездка, задачей которой было не что иное, как развитие и укрепление наметившихся культурных и литературных связей, которые были установлены до нас (мы не были первыми открывателями в этом смысле), – наша поездка носила весьма существенный характер ограниченности, в смысле ограниченности поля зрения, наблюдения и возможностей встреч. Это наше пребывание в Англии было пребыванием в качестве таких гостей.

Поэтому я не могу сказать – и вряд ли Константин Александрович расскажет, – что мы видели широкую картину народной жизни, что мы заглянули в широкие слои общества, что знаем отклики этой жизни непосредственно. Нет. По-видимому, такая задача не была бы соразмерна ни со сроком нашей поездки, ни с нашими личными возможностями.

Очень хорошо, что до нас в Англии были русские литераторы и деятели культуры, которые проложили нам стежку, и она порой способствовала успеху нашей поездки. До нас был Полевой, были Маршак, Шостакович, Сурков неоднократно, и наши встречи в этом смысле совпали со встречами наших предшественников.

Какая самая главная трудность в выполнении нашей задачи встретилась на нашем пути? Я думаю, даже не та, которая на первый взгляд кажется решающей: не просто незнание языка; Константин Александрович еще располагал возможностью изъясняться на немецком’, а я целиком зависел от переводчика, – эту задачу придется решать во втором поколении наших делегаций, – но не она являлась главной трудностью. Главной трудностью было незнание того предмета, с которым соприкасаешься, незнание английской поэзии и многих сторон культуры, что совпало с их незнанием нашей современной литературы и нашей поэзии.

Как-то на вопрос одной женщины, приехавшей для усовершенствования в языке (она преподавала русский язык и филологию), на ее вопрос: «Не страдаю ли я не знать английский язык?»– я ответил, что стыдно только в том случае, если я встречаю англичанина, знающего русский язык. Это удел и точка зрения «великих»наций, полагающих, что для разговора с ними надо обязательно изучать их язык. Именно так вели себя англичане прежде. А сейчас мы в другом положении: когда наши молодые люди так ревностно изучают английский язык, а, с другой стороны, у англичан огромный интерес к русскому языку и к русской культуре.

Чтобы говорить о встречах с эмигрантами из России – эмигрантами второго поколения, надо прежде всего отметить, что это люди, живущие в обстановке все возрастающего интереса к русской культуре. И они выполняют в той своей части, – лояльной, с которой мы не чувствуем зазорным соприкасаться, – выполняют полезную для нас миссию, ибо нигде, как от них, англичане [не] получают возможности слушать звучание русской речи. И кадры переводчиков, рецензентов и прочих – они появляются именно из этой среды.

В частности, говоря о переводчиках, следует сказать, что нам повезло в том отношении, что нашим неотлучным переводчиком был Петр Норман, или Петр Петрович, как мы его называли, — человек, в совершенстве владеющий русским языком, читающий чудесно стихи Лермонтова или Пушкина. Причем стихи не из хрестоматий или школьных программ, а которые знают русские люди, любящие свою родную литературу. Он – англичанин, преподающий русский язык и литературу, в прошлом – летчик, раненый и контуженый.

В условиях строго расписанных обедов и чаев удалось провести какие-то встречи, и это привело к добрым результатам. Как бы ни было это относительно, но все-таки результаты благоприятные в нынешних условиях.

Так, например, мы встретились с крупным современным писателем Чарлзом Сноу и его супругой, романисткой, леди Памелой Хансфорд. Эти лица не были нам известны, и произведений этого писателя мы не читали. Только в Англии мы узнали, что издательство «Иностранная литература»ведет с Ч. Сноу деловые переговоры о возможности издания его трилогии¹, последних его трех романов, составивших ему наибольшую известность. Это написано об одном ученом, профессоре Кембриджского университета, и о жизни студентов из современных кругов общества.

Этот писатель пользуется большим успехом не только как литератор, но и как влиятельный делец. Разговаривать с ним было симпатично и очень приятно, и с первой нашей встречи в ресторане, в ресторанное время, мы нащупали уже эти взаимные симпатии и тождественность точек зрения, в частности, на такие явления искусства, как реализм. Здесь обошлось без сильных укоров и упреков.

Мы не искали осложнений беседы, потому что на такой стадии разговора важно то, что сближает, а не то, что отталкивает и разделяет. Одно дело, когда человек говорит, что «моя юность прошла под знаком Белинского и Чернышевского, я и вы, видимо, разделяли мнение этих богов», когда мы находили полное совпадение в оценках творчества Толстого, Чехова, Диккенса; у этого человека был Лесков (как говорят, он переводится трудно, а Тургенев гораздо реже переводится). Было любопытно, что, несмотря на огромное воздействие Достоевского в известные годы на этих людей, Сноу называл его на шестом месте среди своих любимцев. На первом плане были чаще всего Толстой и Чехов.

Как только я по младости своего разумения пробовал искать другие симпатии и заставить их отозваться о просмотренной нами выставке современной живописи и сказать, что не сойдемся ли мы в оценке абстракционизма, как леди Памела закричала: «Это никак не выйдет, давайте не касаться этого», а хозяин сказал, что в отношении литературы превосходство реализма для него ясно, а в искусстве – это бог знает, там многое еще темно <…>.

Мы касались и русской поэзии, и современной живописи, и вообще вопросов искусства и литературы. Я говорю это к тому, что о соприкосновении наших симпатий – об этом можно говорить тоже с известной осторожностью.

Далее, мы встречались тоже с очень видным, у них очень уважаемым и по-своему очень состоятельным человеком Стивеном Спендером², одним из издателей журналов. Этот Спендер, которого Константин Александрович встречал на перепутье своих других поездок, тоже в основном нам понравился. Он высказал много и обидных вещей, например: «Неужели вы думаете, что нынешняя ваша литература столь же блистательна, как литература XIX века?»Это все нужно было разъяснять. Мы, как могли, разъяснили, что мы не такие простаки, чтобы считать себя великими, что ни один период литературы не считал себя великим, литература наша была осторожна в этом всегда, но вместе с тем мы не можем от советской литературы отнять то ее слово, которое сказано только ею и никем другим не сказано кроме нее. Нам хозяева ставили вопрос в такой форме: «Может быть, мы несправедливы к вам; так сложилось, что мы вас плохо знаем».

Что касается поэзии, то похвастаться было очень трудно: они едва знали по имени наших лидеров и по очень малым образцам (Л. Соболев: «О Маяковском они знают?»). Они знают, но мало интересуются. Они говорят, что это пропагандистский автор. Или: «Вы не думайте, что он советский, – он себе на уме».

На что мы опирались?

Мы опирались на нашу некоторую общую начитанность в старой английской литературе, и когда достали старую антологию английской поэзии, это было очень кстати. Переводчики так и ходили с тонким томиком антологии английской поэзии, и предмет разговора строился примерно на этом.

А если бы провести линию, по какой они ценят и знают нашу поэзию, то это скорее всего линия А. Блока. И то это в связи с «Пустыней»Элиота³, что считается шедевром XX века. Причем это дано без всяких слабостей, проявленных Блоком в его «Двенадцати», так как наш поэт приемлет, революцию, а тот говорит о пустыне, которая возникает в Европе с пережитыми катаклизмами социального порядка.

На наш взгляд, все это должно привести к конкретным шагам взаимного сближения. И мы выдвинули идею создания и организации англо-русского поэтического семинара, примерно состоящего из шести поэтов от каждой страны с привлечением мастеров старшего поколения. С тем, чтобы этот семинар созвать или в Москве, или в Лондоне. И не как немедленное какое-то мероприятие с шумом в печати и т. д., а как мероприятие с какой-то длительной подготовкой. И я думал, что желательно, чтобы безъязычных с нашей стороны было бы меньше. Этого можно было бы достигнуть, так как многие наши молодые поэты изучают язык, и если бы они знали, что через год организуется такой семинар, они могли бы и что-то подчитать.

Надо сказать, что для всех наших взаимоотношений прежде всего необходимо знание предмета. Надо больше читать и изучать их литературу.

Итак, мы условились насчет семинара, определили количество его участников и т. д. Первая наша встреча была продолжена в домашней обстановке у Стивена Спендера, как и у Сноу, и мы могли утрясти вопрос, особенно в отношении характера семинара и возможного количества участников. Это рассматривалось как некая подготовка к «круглому столу»прямого разговора об искусстве, со взаимной критикой, нелицеприятным характером всех выступлений.

Первые встречи проходили с предубеждением, но мы с первых шагов понимали свою задачу, что мы приехали работать не по программе сети партийного просвещения и что с Ч. Сноу и его супругой не в этом духе нужно разговаривать – не навязывать им то, что нам кажется непререкаемым и единственно правильным, а послушать их, найти общие темы по искусству.

Они выразили пожелание, чтобы предполагаемая встреча была встречей молодых, а в виде дядек в меньшем количестве приехали бы старшие мастера.

Очень большую пользу для дела оказали поездки Маршака⁴ в связи с бёрнсовскими торжествами. Мы слышали несколько раз от англичан, знающих русский язык: когда мы стали читать Бёрнса по-русски, мы увидели, что это великий поэт. Его популярность у нас, которой мы обязаны Маршаку, сделала его на родине более популярным и создала большую близость между английскими и шотландскими авторами.

Мы побывали на родине Бёрнса, посетили мемориальный домик, и этим путем мы вызвали некоторый переполох общественности. Мы заметили, что англичане от большой любви ко всему натуральному и из-за отвращения к эрзацам хранят в подлинниках, подвергая их воздействию и солнечных лучей, и различной температуры отопления, оригиналы стихотворений Бёрнса. В Стретфорде так сохраняются прижизненные издания Шекспира. Мы сказали, что не на высоте стоит у них хранение ценных документов и что у нас могут дать соответствующие инструкции, что нужны фототипированные макеты, копии, и доступ к оригиналам должен быть ограничен. В печати было разъяснение специалиста по хранению, что русские друзья преувеличивают опасность: мы пожелтевшие страницы переворачиваем (смех). Т. е. они уничтожают страницу за страницей. Это шуточная сторона дела.

Нам показалось, что наш сигнал был как-то учтен, и хранителям и близким людям к поэзии Бёрнса и Шекспира было приятно, что мы отнеслись к этим документам, манускриптам и первым изданиям как к реликвиям, как к святыням.

В Шотландии мы виделись с крупным современным писателем Комптоном Макензи⁵. Он принял нас у себя дома. Встреча была затяжная. Ему 67 лет, он издал 78 романов. Встреча эта носила дружеский и любезный характер, но, как и в иных случаях, когда мы встречались с интеллигенцией, здесь тоже чувствовалось это настроение, что литература кончается, что такая форма, как телевидение, включающее и элементы литературы, и музыки, и зрелище, заменяет литературу. Он так и сказал: «Я теперь специализируюсь по телевидению»– и заставил нас даже прослушать отрывки передачи, сделанной с его участием, что доставило нам не очень большое удовольствие, поскольку мы не знали языка, о чем он, очевидно, забыл.

На каких бы мы ни были вечерах или званых обедах, всюду мы соприкасались с русскими, так как обычно лучшие переводчики – это русские. Это уже второго поколения эмигранты, зачастую люди, родившиеся уже заграницей, но в силу семейных традиций сохранившие знание языка, любовь к русской литературе и к родине. Но превращения здесь бывают также разительные. Я назвал бы, в частности, внучатого правнука известного русского человека Каткова⁶, который предстал перед нами в образе самого настоящего космополита, человека, которого ничто не греет, кроме фунта и доллара.

Но основная галерея этих лиц – это люди, говорящие, что самое трудное и больное для них, когда их по незнанию путают с теми, кто заслуживает настоящего презрения. Таким был встретившийся с нами отпрыск князей Гагариных, который с принятием британского подданства утратил этот титул (он одно время работал при нашем министре Орлове). Это правнук князя Гагарина, который был в свое время президентом Академии художеств и сам был крупным художником⁷.

Как известно, в Лондоне создан открытый еще до нас А. Сурковым так называемый «Пушкинский клуб». Это чрезвычайно трогательный очажок русской культуры, правда, слегка носящий характер вещи сугубо дамской, со всякими потешными частностями. Так, например, там актуальной проблемой явилась проблема русского старчества, такого, как Зосима. Но в то же время – это организация, бережно сохраняющая библиотеку, собранную с чрезвычайным трудом, какой-нибудь пожелтевший листок из Михайловского и много других трогательных вещей.

Когда мы, по просьбе этого клуба, уделили им вечер, это было встречено необычайно. Собралось 130 человек в небольшом зале. Причем англичане, находившиеся там, просили не переводить. Половина была русских, а другая половина – из англичан, которые знали русский язык⁸. Кое-что переводилось, а кое-что не переводилось. Единственный случай за всю поездку, где хозяева соблюдали деликатность и не задавали ехидных вопросов. Когда в этом клубе был задан такой вопрос: «Почему Лев Толстой не был царским писателем, а вы – советские писатели?», этот вопрос был растоптан этой аудиторией, стушевался и исчез.

Этот клуб был организован на доброхотные деяния. Это не клуб Общества культурных связей с нами, который возглавляет Олдридж## Джеймс Олдридж (р. 1918) – английский писатель, антифашист. Лауреат Международной Ленинской премии (1973).

1. Имеется в виду цикл реалистических романов Ч. П. Сноу «Чужие и братья». В издательстве «Иностранная литература»книги Ч. Сноу не выходили. В 1962 году Гослитиздат выпустил его роман «Дело», двумя годами позже – книгу «Возвращение домой». С 1962 года переводы произведений Сноу выходят довольно часто.[↩]
2. Стивен Спендер (р. 1909) – английский поэт и литературный критик. Русскому читателю известен по стихотворениям, включенным в «Антологию английской поэзии». Л., 1937, с. 415 – 418.[↩]
3. Томас Стернз Элиот (1888 – 1965) – англо-американский поэт и критик, лауреат Нобелевской премии (1948). Поэма «The waste land»в переводе на русский см.: Т. С. Элиот, Бесплодная земля, М., 1971.[↩]
4. С. Я. Маршак был на Международном фестивале, посвященном Р. Бёрнсу в Шотландии (18 – 25 января 1955 года); приезжал он в Англию и. Шотландию также в 1957 году.[↩]
5. Эдвард Монтегю Комлтон Макензи (1883 – 1974) – шотландский писатель и журналист.[↩]
6. М. Н. Катков (1818 – 1887) – русский публицист, издатель журнала «Русский вестник»(с 1856) и газеты «Московские ведомости»(1851 – 1855). В 30-х годах примыкал к кружку Н. В. Станкевича. В 50-х годах умеренный либерал, с 60-х годов апологет реакционного правительственного курса.[↩]
7. Г. Г. Гагарин (1810 – 1893) – русский живописец и рисовальщик; в 1856 году президент, в 1859 – 1872 годах – вице-президент Академии художеств.[↩]
8. В письме к А. Суркову от 29 февраля 1960 года М. Кульман благодарила его за выступление в «Пушкинском клубе»и писала: «Члены клуба были очень счастливы услышать от Вас, что Константин Александрович Федин и Александр. Трифонович Твардовский будут в Лондоне… Мы с радостью надеемся увидеть и услышать их у себя». Далее она сообщала: «…всем известно, что «Пушкинский клуб»не есть клуб русской эмиграции. Главный состав его – англичане»(ЦГАОР СССР, ф. 9576-Р, оп. 7, д. 69, л. 234).[↩]