История немецкой литературы
Geschichte der deutschen Literatur», Bd. IV, «Volk und Wisseh», Volkseigener Verlag, Berlin, 1860, S42 S.
В Германской Демократической Республике предпринято издание десятитомной марксистской «Истории немецкой литературы». Можно только приветствовать это большое и нужное дело. Пока вышел в свет лишь один (четвертый) том, посвященный литературе эпохи гуманизма, Великой Крестьянской войны и реформации (1480 – 1600 годы). Авторы этого объемистого тома (свыше 500 страниц убористого шрифта): Иоахим Г. Бёк, Гюнтер Альбрехт, Курт Бёттхер, Клаус Гизи и Пауль Гюнтер Крон.
Литература XVI века – период, бесспорно, очень важный и во многих отношениях примечательный, не привлекавший доселе достаточного внимания исследователей, Ведь до сих пор не изучены как следует некоторые стороны литературного процесса XV-XVI веков, отсутствуют и полные критические издания сочинений ряда авторов этого периода. Характерно, что в работах по истории немецкой литературы, написанных буржуазными учеными (а таких изданий существует множество), обычно либо отодвигались глубоко на задний план, либо вовсе игнорировались памятники революционно-демократической словесности. Авторы рецензируемого тома, в отличие от буржуазных литературоведов, самое пристальное внимание уделяют явлениям демократической культуры, будь то песни крестьянской войны и песни еретиков, преследуемых феодальной реакцией, пословицы и поговорки и другие малые народные жанры, либо такие прогрессивные фигуры, Как Себастиан Франк и Никодим Фришлйн, Это внимание к демократической культуре, все время чувствующееся в книге, составляет одну из ее наиболее привлекательных сторон.
В книге предложена периодизация Литературного процесса, необычная для буржуазных «Историй» немецкой литературы XVI века. Эта периодизация учитывает важнейшие процессы социально-политической жизни, оказавшие решающее влияние на развитие культуры и идеологии. В связи с этим Великая Крестьянская война 1524 – 1525 годов, которую Ф. Энгельс в письме к Зорге от 31 декабря 1884 года назвал «краеугольным камнем всей немецкой истории», рассматривается как важнейший рубеж, разделяющий литературу XVI века на два основных периода. Таким образом, первый период (1480 – 1525) охватывает литературу, тесно связанную с освободительным движением, идущую «под знаком гуманизма, крестьянских движений и реформации» (стр. 1). Второй период (1526 – 1600) включает литературу, развивающуюся в атмосфере «подавления антифеодальных сил и роста территориального самовластия» (стр. 305). Конечно, можно возразить, что такая периодизация не исходит из эстетических критериев, столь важных в истории искусства, но ведь отнюдь не случайным является то, что именно к началу XVI века относятся и расцвет народного творчества (чего стоит один «Тиль Эйленшпигель»!), и расцвет гуманистической сатиры, и широкая волна бюргерской «дурацкой литературы», а быстрый закат немецкого гуманизма порожден не только ригоризмом лютеранства, но и всей атмосферой периода феодальной реакции, весьма неблагоприятной для гуманистического вольномыслия.
Другой привлекательной стороной книги является ее обстоятельность, широкий охват материала. Все издание Задумано как своего рода многотомное пособие (Handbuch), дающее ответы на самые разнообразные вопросы: читатель узнает о философских и эстетических течениях, об успехах книгопечатания и его значении для литературы, о науках и школьном образовании и, конечно, о литературе, литературных направлениях, жанрах, о многочисленных писателях, как видных, так и более второстепенных.
К числу наиболее удачных глав, содержащих четкие, выразительные характеристики, я бы отнес главы о Конраде Цельтисе и неолатинской гуманистической поэзии, об Ульрихе фон Гуттене, Томасе Мурнере, Мартяне Лютере, развитии драмы в эпоху реформации, о Гансе Саксе, Иорге Викраме и лирической поэзии конца века. В главе «Линии литературного развития» верно намечены три основные линии литературного развития Германии XVI века, а именно: «феодально-клерикальная, бюргерская (состоящая из многих пластов), крестьянско-плебейская (прежде всего именно последняя представляет подавляемую вторую культуру)». Вслед за этим автор справедливо отмечает: «Нельзя не признать, однако, что названные течения в ту переломную мятежную эпоху далеко не всегда резко отделены друг от друга, напротив того, они зачастую (даже в отдельных произведениях и у отдельных авторов) перекрещиваются и смешиваются» (стр. 39).
Это очень верное замечание. К сожалению, не всегда авторы книги руководствуются им. Случается, что отдельным социальным характеристикам не хватает гибкости, широты, они излишне прямолинейны и приближаются к социологической схеме. Это сказывается уже в главе: «Ренессанс – его сущность и его идеологически-художественное значение для нового класса бюргерства». Хорошо, конечно, что в книге поставлен вопрос о Ренессансе и делаются экскурсы в культурную историю Италии и других европейских стран. В названной главе много верного и полезного. Но разве великий переворот в мировоззрении эпохи Возрождения, секуляризация культуры и искусства, протест против аскетизма и мертвящей церковной догмы и т. п. можно объяснить только тем, что преуспевавший бюргер тянулся к «наживе, богатству, деньгам и чувственным радостям» (стр. 10)? Далее резко подчеркивается эгоистический, самонадеянно-индивидуалистический характер мировоззрения «буржуазного Ренессанса», в частности высокомерное отношение гуманистов к народу, и тут же объясняется это тем, что культура Ренессанса была «также культурой эксплуататорского класса» (стр. 11). Несколькими страницами ниже говорится даже о «разбойничье-капиталистических» чертах ренессансного индивидуализма (стр. 14). Но зачем же ставить знак равенства между корыстными интересами толстосумов XIV-XVI веков и культурой Возрождения! Разве такой подход может что-то объяснить в творчестве Петрарки, Леонардо да Винчи, Рабле, Сервантеса или Шекспира, не говоря уже о Т. Море или Т. Кампанелле?
И дело здесь, конечно, не только в том, что деятели ренессансной культуры «были всем чем угодно, но только не людьми буржуазно-ограниченными» (Энгельс) 1, но главным образом в том, что, будучи представителями той великой мятежной эпохи, наполненной большими ожиданиями и дерзкими порывами, они в меньшей или большей мере, но обычно отражали чаяния самых широких общественных кругов, пробуждавшихся к новой жизни, и это бывало так даже в тех случаях, когда мастера ренессансной культуры далеко стояли от революционных идеалов и свысока посматривали на «темный», непросвещенный народ. В связи с этим можно сказать, что концепции Ренессанса, как она изложена в названной главе, недостает идея народности. Народность в рецензируемом томе появляется обычно лишь там, где речь идет о собственно народных произведениях (народные песни, поговорки и пр.), что, конечно, несколько обедняет общую картину культурной жизни эпохи Возрождения.
Переходя к главам, посвященным немецкой литературе, мы встречаем уже упоминавшееся выше деление на три основных потока: феодально-клерикальный, бюргерский и крестьянско-плебейский. В принципе это деление не вызывает сомнений. Однако сомнения у меня появляются по поводу социальной атрибуции отдельных писателей или литературных произведений. И здесь авторам иногда вредит чрезмерная прямолинейность. Так, мне не кажется достаточно убедительным безоговорочное отнесение к «феодально-клерикальному лагерю» духовной драмы позднего средневековья (стр. 39, 80). В XV-XVI веках эта драма уже неотделима от бюргерской культуры. Ее религиозный характер этому отнюдь не противоречит. Ведь тогда и религиозные песий мейстерзингеров, и религиозные размышления поэтов-дидактиков вроде Тейхнера придется отнести к феодальной литературе. Кстати сказать, в книге очень хорошо говорится о религиозном движении мирян, стремившихся играть более активную, самостоятельную роль в духовной жизни страны (стр. 73). Но ведь и в духовной драме позднего средневековья, содержащей подчас далеко идущие критические тенденции, эта активная роль мирян-бюргеров все время очень заметна.
К феодальной литературе нельзя также безоговорочно отнести прозаические переработки рыцарских романов XV-XVI веков (стр. 39). Во всяком случае, некоторые из них (например, «Прекрасная Магелона» и др.) действительно стали популярными народными книгами.
Несколькими строками ниже Эразм Роттердамский охарактеризован как выразитель «интересов патрицианского бюргерства» (стр. 40). Известно, что великий гуманист не был сторонником народной революции. Но каким образом его гневные выпады против купцов, «ставящих себе самую гнусную цель в жизни» («Похвальное слово Глудосга», гл. 48), его горячая проповедь мира и осуждение войн, порождаемых алчностью, делали Эразма выразителем интересов наиболее богатой и хищной прослойки бюргерства? Ведь сознательно или не сознавая это в полной мере, но Эразм расшатывал устои старого мира, основанного на корысти и насилии, и в этом смысле он отражал интересы всех прогрессивных сил начала XVI века.
То же стремление сузить социальный диапазон литературного явления проступает, как мне кажется, и в характеристике самобытной «народной книги»»О Фортунате и его кошельке» (1509), названной здесь «первым бюргерским прозаическим романом». Между тем в основе этой чудесной книги лежит народная мудрость, враждебная духу стяжательства, а не жеманная игра в благородство, фарисейская в своей основе. Вероятно, натянутая интерпретация «Фортуиата» явилась естественным результатом того, что автор, не сочтя возможным отнести книгу к рубрике «крестьянеко-плебейской» литературы, должен был как-то объяснить ее принадлежность к литературе бюргерской.
Несколько замечаний есть у меня и по разделу «Гуманизм в Германии». В начале главы автор касается исторических судеб итальянского гуманизма. Усматривая высшую точку развития итальянского ренессансного движения в XV веке, он культуру следующего, XVI века склонен трактовать как культуру побеждающей реакции (стр. 117). Важным признаком «регрессивной» сущности итальянского гуманизма в период утверждения тиранических режимов был, по мнению автора, разрыв гуманистов с народной культурой городских коммун XIII века. Но если связь с народной культурой городских коммун рассматривать как решающий критерий прогрессивности писателя, то, пожалуй, придется Ф. Саккетти поставить выше Петрарки и Боккаччо. А когда мы говорим об итальянской культуре XVI века, нельзя забывать о грандиозном расцвете изобразительных искусств, в которых воплотились все лучшие стороны итальянского Ренессанса. Именно в это время итальянское искусство, озаренное гуманистическими идеями, подняло знамя Ренессанса на небывалую высоту. Между прочим, весь нравственный строй итальянской живописи XV и XVI веков не подтверждает того, что в основе ренессансно-гуманистического мировоззрения Италии якобы лежал безграничный аморальный индивидуализм, как это склонен утверждать автор на стр. 118. Не подтверждает этого и литература. В Италии, конечно, были и папа Александр Борджа, и его сын Чезаре, и другие подобные им «аморальные индивидуалисты», но было бы странно считать их духовными братьями Петрарки, Л. Б. Альберти, Т. Тассо или Дж. Бруно.
Последующий очерк развития немецкого гуманизма весьма содержателен и интересен. Автор касается его предыстории, его начального периода, говорит о виднейших гуманистах и их разносторонних интересах (труды по филологии, богословию, педагогике, истории, литературоведению) и т. п. Совершенно правильно указывает он на идейную дифференциацию в кругу гуманистов. Немецкий гуманизм, конечно, не был чем-то абсолютно однородным, – одни гуманисты отличались более радикальным, другие более умеренным образом мыслей. При всем том выделение рубрики «консервативно-церковное направление (стр. 126) (наряду с «научно-филологическим направлением») не кажется мне вполне удачным. Кто же оказывается в кругу консерваторов? Во-первых, это Николай Кузанский, один из передовых мыслителей европейского Возрождения, далее Рудольф Агрикола и Якоб Вимпфелинг. Основанием для отнесения Николая Кузанского к числу консерваторов было, видимо, то, что этот выходец из народа (он был сыном рыбака) являлся кардиналом католической церкви. Но Николай Кузанский ведь был не только кардиналом, но и гениальным мыслителем, одним из первых титанов европейского Возрождения. Как естествоиспытатель, он отвергал схоластический метод и ратовал за опыт и живое наблюдение природы. В астрономии он был предшественником Коперника. Его мысли о религии не укладывались в рамки традиционных церковных представлений. Перед его умственным взором уже вырисовывались контуры церковной реформы, умалявшей значение папы. Иными словами, Николай Кузанский, какие бы консервативные элементы ни были Присущи его мировоззрению, всемерно содействовал разрушению идейных устоев средневековья и поэтому должен быть скорее отнесен к лагерю борцов за прогресс, революционеров в области культуры и духа. Из книги не ясно, чем Р. Агрикола, этот горячий пропагандист классической древности, стремившийся на немецкой почве утвердить итальянский гуманистический идеал «универсального человека», заслужил отнесение его к «консервативно-церковному» направлению. Из трех названных гуманистов наиболее консервативным был, конечно, Вимпфелинг. Но и он резко нападал на невежество и распущенность монахов, чем навлек на себя ненависть церковных кругов. Во второй части «Писем темных людей» магистр Иоганн Швейнфуртский укоряет именно Вимпфелинга за его антимонашеские сочинения (письмо 63).
В ряде глав (в частности, в главе «Южнонемецкие городские центры») со званием дела говорится о расцвете немецкой гуманистической культуры и искусства в начале XVI века. Нои здесь авторы избегают говорить о широкой народной основе ренессансного искусства. По их словам, оно служило только интересам торговой буржуазии: «Искусство и литература поставляла торговцам блестящую, героическую декорацию, в которой они нуждались и которая соответствовала их жизнелюбивому мироощущению» (стр. 130). Следовательно, творения Альбрехта Дюрера, Адама Крафта, Тильмана Рименшнейдера и других гениальных мастеров, глубоко народных по своему духу, – это всего-навсего декорация, создаваемая на потребу богатым торговцам!
Вместе с тем мы видим и несомненные достоинства книги. Их много, и они бесспорны. К их числу, помимо отмеченных выше, относятся наблюдения над творческим методом писателей, тяготевших в то время к «наивному» реализму (стр. 42). Авторы справедливо указывают на огромную роль сатиры и дидактики в литературе XVI века, Интересны замечания об усилении реалистических черт в драматургии XVI века (стр. 361 и ел.), о том, что нельзя немецкую литературу XVI века рассматривать как литературу неполноценную (стр. 422) и т. д.
Впрочем, в краткой рецензии нет возможности отметить все то хорошее и ценное, что заключено в книге, написанной с большой тщательностью и эрудированностью, снабженной удачно подобранными иллюстрациями и внушительной библиографией, С большим интересом мы ждем следующих томов, которые помогут нам увидеть немецкую литературу в новом свете, а со многим и просто познакомиться впервые.
- К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 20, стр. 346.[↩]