История и Любовь. «Магдалина (II)» в контексте романа «Доктор Живаго»

1

В комментарии к стихотворению «Магдалина (И)» В. Борисова и Е. Пастернак пишут: «В романе замысел стихотворения о Марии Магдалине возникает у Юрия Живаго после рассуждений Симы Тунцевой, которая разбирает тексты тропарей и молитв Страстной недели»¹.

В начале второй книги семья Живаго приезжает в Варыкино. По дороге знакомый Антонины Александровны Анфим Самдевятов рассказывает о сестрах Тунцевых, живущих в Юрятине. О Симе он говорит: «Младшая, Симушка, – крест семьи, испытание. Ученая девушка, начитанная. Занималась философией, любила стихи. И вот в годы революции, под влиянием общей приподнятости <…> тронулась, впала в религиозное помешательство».

Указание на то, что Сима «занималась философией», сделано не случайно. После плена и двухлетних скитаний с бандой Ливерия Живаго оказывается в Юрятине. Он спрашивает Ларису Федоровну о своем дяде, Николае Веденяпине. Из ответа Лары становится ясно, что Сима училась философии именно у Веденяпина. «О нем часто упоминает Симушка Тунцева. Она его последовательница», – говорит Лара.

Живаго и Сима оказываются связанными философией Веденяпина. Именно поэтому Юрию так приятно слушать рассуждения Симы о Магдалине, к которым мы и обратимся.

«Когда Юрий Андреевич пришел домой, он застал в гостях у Лары Симушку. Между обеими происходила беседа, носившая характер лекции, которую гостья читала хозяйке».

Симушка читает Ларе лекцию. Но главная тема рассуждений младшей Тунцевой – не «разбор текстов тропарей и молитв». «Я сказала бы, что человек состоит из двух частей. Из Бога и работы», – говорит Сима. Эта работа – христианство. Познание Бога и приближение к Нему – главная и единственная, по мнению Симы, задача человека. И образ Магдалины в этом контексте – яркая и живая евангельская иллюстрация, доказывающая правоту Тунцевой.

Историческое христианство дало человечеству множество примеров высокого подвижничества и аскетизма. Однако Сима ставит под сомнение этот путь приближения к Господу: «Наверное, я очень испорченная, но я не люблю предпасхальных чтений этого направления, посвященных обузданию чувственности и умерщвлению плоти. Мне всегда кажется, что эти грубые, плоские моления, без присущей другим духовным текстам поэзии, сочиняли толстопузые лоснящиеся монахи <…> Дело не в них, а в содержании этих отрывков. Эти сокрушения придают излишнее значение разным немощам тела и тому, упитано ли оно или измождено. Это противно».

Есть иной путь человека к Богу. И Магдалина – пример и живое воплощение этого пути. Живаго слышит слова Симы: «Меня всегда занимало, отчего упоминание о Магдалине помещают в самый канун Пасхи, на пороге Христовой кончины и его воскресения. Я не знаю причины, но напоминание о том, что такое есть жизнь, так своевременно в миг прощания с нею и в преддверии ее возвращения. Теперь послушайте, с какой действительной страстью, с какой ни с чем не считающейся прямотой делается это упоминание».

«Магдалина (II)», двадцать четвертое в тетради «Стихотворений Юрия Живаго», является своеобразным ответом на этот вопрос.

2

Стихотворение в 36 строк начинается эпизодом, которому предшествует какая-то неведомая читателю предыстория: «У людей пред праздником уборка…». Прочерчиваются первые линии действия, которое сразу охватывает все возможное пространство. С драмой стихотворение сближает и то, что Пастернак «вталкивает» читателя в разгар действия, как это делает драматург. В романе Юрий Живаго размышляет о христианстве: «Это небывалое, это чудо истории, это откровение ахнуто в самую гущу продолжающейся обыденщины, без внимания к ее ходу. Оно начато не с начала, а с середины, без наперед подобранных сроков <…> Это всего гениальнее. Так неуместно и несвоевременно только самое великое».

Именно так в гущу обыденной жизни «ахнуто откровение» Христа в стихотворении «Магдалина (II)».

Но при этом «люди» здесь – не только жители Вифании или Иудеи, но вообще все люди, которые имеют свойство убирать свой дом перед праздником. Перед любым праздником. Хотя в стихотворении речь идет об иудейской Пасхе, знаменовавшей вывод Моисеем евреев из Египетской пустыни, в тексте никакого упоминания об этом нет.

Голос лирической героини, Магдалины, вступает неожиданно тихо: «Омываю миром из ведерка…». Перед этим автор отводит Магдалине и Христу отдельное место в повествовании, «в стороне от этой толчеи». Именно в узком пространстве возможно сосуществование драгоценного мира и самого обыкновенного ведерка. Именно расстояние в одну протянутую руку от Христа вырастет в стихотворении в отдельную историю, которая вместит в себя и ведерко, и уборку, и всех людей с их праздниками.

Но пока Магдалина только озвучивает свое «я» в истории, рядом с Иисусом:

Омываю миром из ведерка

Я стопы пречистые Твои.

Забыв о празднике, Магдалина драгоценным маслом омывает «стопы пречистые». Очевидная бессмыслица – омывать пречистое незачем: оно и так уже пре- (в высшей степени) чистое – открывает пути к иному толкованию этого омовения. «Убирать тело» – важнейшая часть погребального обряда, подготовка человека к загробному миру. И омовение – последний шаг, когда так тонка грань между двумя мирами. Омовение ног гостю – знак почтения, но Магдалина не только чтит Христа как гостя в ее доме, но и готовит Его к погребению.

Перед погребением Магдалина не в том состоянии, чтобы оглянуться на мир:

Шарю и не нахожу сандалий,

Ничего не вижу из-за слез.

Слезы эти – и радости, и горя. Радости от близости к Нему, горя – от того, что Ему вскоре будет очень больно. Радости – от того, что Воскресение неизбежно, горя – от того, что суждено пережить и ей, и Ему в эти три дня. Обо всем Магдалина уже знает. Она, простая женщина, которая даже не «ищет», а «шарит», почти безумно, себя не помня, – она открывает для себя то, что не многим откроется.

Она ничего не видит вокруг:

На глаза мне пеленой упали

Пряди распустившихся волос.

Магдалина, как плакальщица, с распущенными волосами, – она не только омывает Иисуса, но и оплакивает Его:

Ноги я Твои в подол уперла,

Их слезами облила, Исус,

Ниткой бус их обмотала с горла,

В волосы зарыла, как в бурнус.

Магдалина не знает, что по поэтическим правилам Имя Христа может рифмоваться только с ним самим. Правил этих еще не существует. «Исус» – сама эта форма как признание в любви, которая не терпит теологических рамок. Просторечием этим Магдалина не снижает Христа до себя, но уже сейчас пытается до Него дорасти. Вместе с тем она украшает его самим дорогим, что у нее есть: ниткой бус. Не найдя сандалий, она упирает Его стопы в подол, словно бы приподнимая Христа над землей. Инстинктивно, материнским чувством понимая, что ожидает Иисуса, Магдалина пытается спрятать Его, оградить от беды.

Если бы стихотворение этими тремя строфами ограничилось или продолжилось описанием того, как Магдалина сидит пред Христом на коленях и омывает Его стопы, действие можно было бы назвать линейным. Никакой истории в стихотворении не было бы.

1. Пастернак Б. Л. Собр. соч. в 5 тт. Т. 3. М., 1990. С. 731 – 732.[↩]