В. Н. Топоров. Из истории русской литературы. Т. II

Вторая книга В. Топорова о творчестве М. Н. Муравьева, не вошедшем в хрестоматии по русской литературе XVIII века, посвящена поэзии.

В томе две неравные части – «Общая характеристика» и «Анализы». Первая часть (ок. 100 стр.) очерчивает главным образом жанровое пространство, в котором работал поэт. Линия, однако, прослеживается с большим количеством ответвлений (которые прежде в работах В. Топорова помещались в знаменитые своими объемами и основательностью примечания) в хронологию жизни и творчества, текстологические наблюдения и т.д.

Исследователь не раз показывает новаторство М. Н. Муравьева: он должен считаться автором первой русской баллады и романтической элегии (с. 89), с него в русской поэзии начала разворачиваться тема «ночи» и т.д. Почти за 30 лет до революции в литературе, которая пришла вместе с явлением Жуковского, возникшего на почве Карамзина, Муравьев уже неосознанно задал основные пути развития этой литературы, не став тогда, однако, ее событием. В такой оценке ничего принципиально нового нет. Об этом не раз говорилось и прежде: исследователями творчества самого Муравьева (например, Л. Кулаковой) в связи с его ролью в воспитании и поэтическом становлении Батюшкова. Цитатой из М. Н. Муравьева была не случайно названа книга об «открытии природы» в русской поэзии – «Мыслящая муза» (1989) И. Шайтанова. Хотя поэзия Муравьева и не вошла в хрестоматии, ее эволюционное значение все же не ускользнуло от исследовательского внимания.

Наиболее интересны у В. Топорова конкретные наблюдения над речевым новаторством Муравьева. В «Анализах», помимо масштабных разборов конкретных стихотворений, представлены объединенные единым смысловым пространством «тексты» Муравьева – тексты времени, природы (включает «текст рек», «текст утра» и т. д.), эпистолярные тексты и др. Однако основной объем раздела занимает освещение попыток тех или иных «текстов» охватить логику развития как минимум русской поэзии XVIII века. Так, например, анализ муравьевского стихотворения «Ночь» дополняют пять приложений – «Текст «ночи» в русской поэзии XVIII – начала XIX века», «О словах приятный, приятно, приятность…»,«К «соловьиному» тексту…», «Текст «прохлады»…», «К истории эпитета пышный…». Материал здесь собран чрезвычайно внушительный. Необходимость такого рода точечных экскурсов В. Топоров объясняет тем, что история некоторых слов (и «текстов»), «быстрая их эволюция», «позволяет отнести эти слова к важным индексам движения времени, как оно отлагается в языке и художественно-литературных текстах. В этом плане весьма существенно направление семантических сдвигов, их активность и даже скорость, наконец, сам способ и объем пространства, осваиваемого этими словами» (с. 228).

Для того чтобы прослеживать временную динамику материала, В. Топоров рассматривает тексты русской поэзии XVIII века не от поэта к поэту, как это принято в истории литературы, а по годам, захватывая пласты созданного в этот период. Именно так фиксируется «активность и даже скорость» семантических сдвигов, которые происходили в русской культуре. Так, например, слово приятный и т. п. в XVII и в самом начале XVIII века означало «такой, который нужно принять, принимаемый» – в слове угадывалось сакральное основание, контекст сопричастия Богу. Однако Тредиаковский, переводя с галантного французского языка «Езду в остров любви» (1730), сформировал новый семантический ореол слова. Синонимом приятного стали слова сладкой, нежный. Так слово вошло в заведомо поэтический язык классицизма. Позже Карамзин выкристаллизовал это слово в своем «среднем» стиле: «Слово обычно содержало в себе некую «субъективную» составляющую, некое отражение в Я «объективного» и «внешнего» одновременно. Однако теперь речь шла о приятном и не более» (с. 254 – 255). И наконец, Пушкин освободил слово от всех контекстов, поставив его в зависимость от описываемого явления.

В каждом подобном экскурсе определено место М. Н. Муравьева. Но самое важное о нем В. Топоров говорит походя: «В истории литературы, развертывающейся как осуществление God’s truth и нередко пребывающей в потаенности, невидимо для других, ничто подлинное не теряет своей цены, и когда со временем до того невидимое попадает в поле зрения, «поздний» читатель испытывает благодарность и не считает себя в проигрыше» (с. 109 – 110). Открытие в должном масштабе творчества М. Н. Муравьева, по словам исследователя, влечет «постановку вопросов о неиспользованных возможностях, об иных вариантах развития, оказавшихся в данной литературе ив данный период невостребованными…» (с. 74).

В. Топоров видит перспективу выявления «своего рода «малого» ядра ключевых и диагностически важных слов» (с. 920) в истории русской поэзии XVIII века. И его подход к Муравьеву свидетельствует о том, что приблизиться к этому «ядру» можно через творчество любого Поэта, неотделимого от своего времени.

В. КОЗЛОВ

г. Ростов-на-Дону