№9, 1961/На темы современности

Исследовательскую работу– на новый уровень

Опубликовав статьи А. Метченко, Л. Тимофеева, В. Иванова, в которых были поставлены некоторые проблемы истории советской литературы 20-х годов, редакция журнала «Вопросы литературы» пригласила ряд литературоведов, занимающихся изучением истории советской литературы, обсудить вопрос о том, как всего лучше подвести итоги дискуссии. Однако это редакционное совещание превратилось, в сущности, в обсуждение важных вопросов изучения советской литературы 20-х годов, причем были высказаны различные точки зрения, имеющие, на наш взгляд, довольно широкий общественный интерес.

Поэтому редакция сочла целесообразным опубликовать с некоторыми сокращениями стенограмму совещания (выступление Л. Новиченко, который не смог присутствовать на совещании, представлено им в письменном виде).

  

В. ПЕРЦОВ. О чем говорит литературная карта

Не так давно в «Библиотеке советской поэзии» вышла книга Анны Ахматовой. Обратите внимание на то, что она вышла в «Библиотеке советской поэзии». Когда эта книга была еще в рукописи и нужно было решить судьбу ее, я, как один из членов редакционной коллегии, был привлечен к решению этого вопроса.

Вопрос заключался не в том, издавать или не издавать эту книгу – все в издательстве считали, что ее нужно издать, – вопрос был в том, можно ли издать ее в «Библиотеке советской поэзии».

Рецензируя рукопись, я старался в меру своих сил показать особенную важность появления этого сборника именно в составе «Библиотеки советской поэзии». Я сравнивал книгу Ахматовой с книгами Брюсова и Блока, вышедшими в «Библиотеке советской поэзии». Часть творчества того и другого, посвященная советской эпохе, незначительна но количеству, но она по своей значимости такова, что творчество этих двух поэтов включено в состав «Библиотеки советской поэзии». Конечно, у Ахматовой совершенно иная эволюция идейно-художественная, тем не менее мы обеднили бы «Библиотеку советской поэзии», не включив в нее творчество Ахматовой.

А. Сурков в своем послесловии говорит о том, что Анна Ахматова не приняла социалистическую революцию, не разобралась в ней, что в ее творчестве были элементы упадничества. Но он говорит и о том, что «стихами, написанными за последние пятнадцать лет, Анна Ахматова заняла свое, особое, не купленное ценой каких-либо моральных или творческих компромиссов место в современной советской поэзии. Путь к этим стихам труден и сложен. И решающую роль на этом пути сыграло то, о чем написала поэтесса в последних строках автобиографии, открывающей данный сборник:

«Читатель этой книги увидит, что я не переставала писать стихи. Для меня в них – связь моя с временем, с новой жизнью моего народа. Когда я писала их, я жила теми ритмами, которые звучали в героической истории моей страны. Я счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было равных».

Стихотворения заключительных разделов сборника убедительно подтверждают правоту этих искренне и взволнованно написанных строк, подытоживающих сложный пятидесятилетний путь Анны Ахматовой в русской и советской поэзии».

Этот факт из нашей сегодняшней литературной жизни имеет, как мне кажется, более широкое значение, а те мысли, которые высказаны А. Сурковым в его принципиальном послесловии к стихам Анны Ахматовой, имеют прямое отношение к спору о литературе 20-х годов.

Основным «агрессором» в этом споре является В. Иванов, который выпустил книгу «Формирование идейного единства советской литературы», где полемизирует с «Введением» Л. Тимофеева к первому тому «Истории русской советской литературы».

Еще не создана научная работа по истории общественной мысли после Октябрьской революции, где была бы развернута картина борьбы на идеологическом фронте и дан синтез побед марксизма-ленинизма над идеалистическими суевериями в разных областях идеологии – в политике и философии, в учении о праве и государстве, в эстетике и языкознании, в искусстве и литературе.

Если бы такой труд был предпринят каким-нибудь ученым или научным коллективом, то в книге В. Иванова его авторы нашли бы ценный материал, который в сочетании с другими источниками во многом обогатил бы наши представления об идеологической борьбе в первой фазе построения нового общества. Однако В. Иванов ставит не общий вопрос о перестройке интеллигенции, а специальный – сформулированный в названии его книги, посвященной художественной литературе и, в частности и в особенности, роли литературных группировок. Он отказывается от изучения и разбора художественных произведений и ограничивается анализом эстетических манифестов. «Мы не считаем своей задачей анализировать всесторонне продукцию представителей той или иной группы, – заявляет В. Иванов – Наша цель, как уже подчеркнуто неоднократно, рассмотреть платформы и декларации групп и показать вред ряда их ошибочных положений» (стр. 156).

Вот «платформа», с которой написана книга о формировании идейного единства советской литературы. Может ли представить интерес решение так поставленной задачи? Для истории общественной мысли – безусловно. Но можно ли на данной «платформе» достичь цели, то есть показать становление идейного единства художественной литературы в тот захватывающе интересный период мировой истории, когда вопрос «кто – кого?» еще не был решен у нас на Советской Руси? Едва ли, потому что при такой постановке задачи исследователь неправомерно себя ограничил. Следует ли из этого, что литературные группировки и их теоретические манифесты не играли никакой роли в складывании литературы 20-х годов и в становлении ее идейного единства? Нет, конечно. Но какую роль играли они? Ответить на этот вопрос можно, только исходя из того бесспорного факта, что становление литературы выражается не в декларациях, а в художественных произведениях и подытоживается только по художественным произведениям, выдержавшим проверку временем. На пути к этому итогу должно быть учтено и воздействие группировок.

Какое место на литературной карте 20-х годов занимают произведения, созданные в лоне группировок? Если соотнести их с теми произведениями, которые возникли, так сказать, «самостийно», в общих условиях историко-литературного процесса, то результат такого сопоставления будет не в пользу первых. «Чтобы понять сложность взаимоотношений писателей и группировок в 20-е годы, надо вспомнить, -пишет В. Иванов, – что за редкими исключениями в то время все писатели входили в ту или иную группу или организацию» (стр. 70). Но я этого не могу вспомнить, потому что это было не так. И, напротив, я могу напомнить, что такие определяющие произведения советской литературы, как «Хождение по мукам» и «Петр Первый» Алексея Толстого, как «Барсуки» и «Соть» Леонида Леонова, как рассказы Л. Сейфуллиной и Б. Лавренева (например, «Сорок первый») и его же пьеса «Разлом», написанная к десятилетию Октября, пьеса К. Тренева «Любовь Яровая», роман Ю. Олеши «Зависть», «Конармия» И. Бабеля, повести Вяч. Шишкова и, наконец, «Мои университеты» и «Дело Артамоновых» Горького, – все это создано писателями «вне групп», в большом коллективе советской литературы, направленном могучим морально-политическим воздействием идей Ленина и партии. Как ни разноцветны флажки группировок, не в них отражается многообразие литературы 20-х годов.

К этому следует добавить и те произведения, авторы которых были, так сказать, «кооптированы» группировками и сосватаны в них с хорошим приданым: «Дума про Опанаса» была создана Э. Багрицким в период его «самостийности» как газетчика, составителя подписей к плакатам, в период увлечения им западной и русской классикой; почти в то же время А. Фадеевым, находившимся на партийно-пропагандистской работе, был написан «Разгром». Творческая история «Тихого Дона» и те злоключения, которые этот труд претерпел в оценках рапповского руководства, не дают никакой возможности связать его с декларациями РАППа.

Если столь важная часть советской литературы 20-х годов не «влезает» в узкие рамки группировок, то ряд крупнейших произведений, написанных под знаком групповой борьбы и манифестов, «вылезает» из этих рамок; о них принято говорить, что они «не укладываются», «выпадают», «противоречат» и т. д. эстетическим догмам их литературных школ. Это прежде всего Маяковский с его «Владимиром Ильичем Лениным», «Хорошо!», «Нашему юношеству». Странно было бы связывать с имажинизмом и замечательные циклы стихов Есенина о России, о любви и природе, о месте поэта в строительстве советской Родины.

Если выделить штриховкой на литературной карте 20-х годов творческую продукцию литературных группировок, оставив незаштрихованной остальную часть, нетрудно наглядно показать, что фарватер художественного творчества проходит мимо литературных группировок, лишь местами касаясь или пересекая их, срезая выступы-произведения – «незаконные кометы в кругу расчисленном» эстетических платформ. Художественное творчество выходит на оперативный простор народности, ломая оковы группировок.

Следует ли из этого, что «литературные группировки 20-х годов были «незаконными», не имели в определенных случаях прогрессивного значения, а были только вредными, как это получается у В. Иванова, против чего совершенно правильно возражает А. Дементьев в своей статье, опубликованной в «Литературной газете». «На мой взгляд, – пишет он, – именно политика перевоспитания колеблющейся интеллигенции и определяла отношение партии к таким группировкам, как «Серапионовы братья», Леф и другие».

Я хотел бы подкрепить эту справедливую мысль примерами. В 1924 году после смерти В. И. Ленина вышел номер журнала «Леф», посвященный изучению языка Ленина и составленный из трудов наиболее ортодоксальных представителей формальной школы. Формалистская методология во многом ограничивала авторов, искажала перспективу исследования, но в ряде статей, например, у Ю. Тынянова и В. Шкловского, были блестящие наблюдения, сохранившие свое значение и сегодня. В целом это ярко групповое выступление лефовцев имело несомненное прогрессивное значение и в политическом и в научном плане. Участие в этом коллективном труде, выполненном по инициативе Лефа, сближало оторванных от жизни книжников-филологов с политикой партии, давая возможность этому отряду интеллигенции, на почве специального материала, заявить о своей общности с народом в его горе по поводу великой утраты и в его высоком стремлении следовать заветам Ленина. И тем самым сделать шаг вперед к пониманию коммунизма, к чему, как об этом замечательно сказано у Ленина, каждый приходит по-своему: по-своему – агроном, по-своему – инженер.

Или другой пример. Связь Б. Пастернака с группой поэтов Лефа имела весьма положительное значение для творческой эволюции этого поэта. Установка Лефа на агитационное искусство при всей ее упрощенности отрывала поэта-созерцателя от «чистого искусства», толкала его на путь связи с жизнью, с историей. В своих поэмах о 1905 годе, созданных в период участия его в Лефе, Б. Пастернак в наибольшей мере связал себя с советской литературой. Эти поэмы относятся к вершинам его художественного творчества. И если в «Докторе Живаго» Б. Пастернак противопоставил себя советской литературе, то поэмы «1905-й год» и «Лейтенант Шмидт», являясь выражением лефовства Пастернака, были в то же время свидетельством его участия в развитии советской литературы.

Что же из этого всего следует в отношении группировок? Только то, что роль группировок нужно познавать исторически, диалектически: в одних обстоятельствах, для того или другого конкретного писателя они имели прогрессивное значение, в других случаях, и даже для того же самого писателя, они были вредны и тянули его назад. Отождествлять взгляды писателя как участника литературной группы с его художественным творчеством значило бы совершать ошибку, близкую к той, которую делали вульгарные социологи, ища определение классового смысла произведения в социальном происхождении его автора.

Раскрыть реальное значение групповых деклараций можно, только сопоставив их с художественной практикой. Заслуживает внимания тот факт, что резолюция ЦК о художественной литературе появилась в Середине 20-х годов» поделив на две почти равные половины начало и конец этого периода (в 1932 году по постановлению ЦК группировки были ликвидированы). Роль литературных группировок с их широковещательными декларациями в первой половине 20-х годов иная, чем во второй половине, на которую приходится уже появление целого ряда значительных художественных произведений. В начале 20-х годов декларации, предвосхищая и стимулируя художественное творчество, опережали художественный процесс и звали, пусть даже в форме прожектерства, к осознанию и утверждению новой действительности. И в этом была положительная сторона этих эстетических документов. Во второй половине 20-х годов, когда художник смог опереться на лично пережитое, воплощая ретроспективно свой опыт в художественных образах, соотношение положительного и отрицательного моментов в группировках для стимулирования художественного творчества существенно меняется, эстетическая догма затрудняет, ограничивает художника, бытовые связи начинают преобладать над общностью эстетических взглядов и оттесняют их на задний план. Группировки приходят к своему естественному концу, исчерпав все положительное, что было в их существовании. Это и находит свое выражение в постановлении ЦК 1932 года о ликвидации группировок.

В своем «Введении» к «Истории русской советской литературы» Л. Тимофеев, по мнению В. Иванова, неправильно оценивает роль группировок, якобы выдвигая в них на первый план то, что помогало развитию социалистического реализма, и недооценивая идеологического смысла ошибок в их декларациях. Но это не так. В центре нарисованной им картины развития литературного процесса в 20-х годах Л. Тимофеев поставил проблему изображения нового человека, стремясь показать, как литература переходила от романтической трактовки героя к его реалистическому изображению. Искания советской литературы – это поиски героя, трактовки образа героя. Классовая борьба в литературе этого периода – это не только борьба политических позиций художников слова, но в специфически образной форме борьба разных концепций человека революции; и только на этой основе можно правильно осмыслить устремление литературы к новаторству, и в частности поиски новых средств поэтического выражения.

Так становится на свое место и роль литературных группировок, которая во «Введении» не обходится. Удача решения Л. Тимофеевым своей задачи, конечно, не исключает дальнейшей разработки проблемы, углубления анализа связей литературы с жизнью и с классическими традициями, устранения отдельных ошибок, от которых «Введение» несвободно. В частности, противоречит всему характеру анализа в нем историко-литературного процесса следующее заявление автора: «…при всей пестроте и противоречивости литературных группировок, при всех преувеличениях литературной полемики – сквозь них проступают ведущие контуры литературного процесса и его основные силовые линии, которые учитывались и направлялись литературной политикой партии».

Но магистраль литературного процесса проходила вне групп. Ценность «Введения» в том и состоит, что анализ литературного развития ведется в нем по глубинным «силовым линиям» эстетических отношений искусства к действительности, а не по «вверхувидным» и отчасти декоративно-иллюзорным манифестам литературных группировок. На этом материале можно, пожалуй, написать лишь одну из глав по истории критики, а не историю литературы. В. Иванов же, оставив без рассмотрения главный массив литературы и сосредоточив свое внимание только на заштрихованной части литературной карты, и тут обошел художественные произведения, ограничив себя разоблачением ошибочных положений групповых платформ. Естественно, он нисколько не приблизился к той цели, которая была объявлена в названии его книги. В самом деле, как можно говорить о формировании идейного единства советской литературы, если выбросить самую литературу, анализ художественных образов как отражения реальной исторической действительности?

«Разумеется, художественные, стилевые искания тоже должны быть внимательно проанализированы, ибо они неотделимы от формирования нового метода, – пишет В. Иванов в полемике с Л. Тимофеевым. – Но при этом надо правильно видеть их соотношения с идейными исканиями». Выходит, по В. Иванову, что идейные искания сосредоточены по преимуществу в манифестах, а в самих художественных произведениях идейных исканий нет, а есть только какие-то особые «стилевые искания». Но что это за стилевые искания, обособленные от идейных? В реальном процессе художественного творчества идейные искания – это прежде всего поиски героя, вынашивание правдивого образа действительности. А последнее находится в неразрывной связи с адекватной формой реализации идеи в художественных средствах языка и стиля. Едва ли правильно также отделять «творческие искания» от «идейной борьбы», как это пытается сделать А. Метченко, стремясь «примирить» постановку задачи во «Введении» Л. Тимофеева и в книге В. Иванова.

Решить вопрос о том, как складывалось идейное единство советской литературы, для марксиста значит проанализировать историко-литературный процесс в его специфике. Руководство партии литературой в 20-х годах сильно именно тем, что оно, стремясь приблизить художника к жизни, к политике, исходило из специфики литературы, опираясь на свободу художника, утверждавшего в своих художественных произведениях то, что он самостоятельно искал и нашел в жизни, то, что было рождено чувством ответственности за дело рабочего класса.

Проанализировать ход историко-литературного процесса 20-х годов в его специфике означает понять закономерности художественного образа в непосредственной связи с жизнью и литературой. Познание этих закономерностей, между прочим, потеснит литературные группировки с авансцены истории этого периода нашего литературного развития, которую они неправомерно загромождают.

Б. СУЧКОВ. Становление эстетики социалистического реализма

На мой взгляд, выступление В. Перцова верно намечает ту позитивную программу, которой надо следовать в разработке проблем литературы 20-х годов.

Сейчас нашему литературоведению нужно скорее и до конца изживать психологические последствия влияния давней ошибочной формулы И. В. Сталина, утверждавшей, что по мере продвижения Советского Союза к социализму классовая борьба будет все более и более обостряться. Формулу эту нельзя распространять на все периоды развития советского общества.

Вместе с тем нельзя забывать, что в 20-е годы велась ожесточенная классовая борьба, – она нашла свое отражение и в литературе 20-х гидов. Нашла она определенное отражение и в платформах, декларациях и высказываниях ряда представителей литературных группировок, что и показывает в своей книге В. Иванов. Все это верно, против этого спорить нечего.

Но’ одновременно в недрах советского общества шло строительство социализма, ликвидация классов, шло объединение советского народа на основе социалистической идеологии, складывалось морально-политическое единство советского общества. В литературе шел процесс становления метода социалистического реализма.

При оценке литературной борьбы, шедшей в 20-е годы, при характеристике состояния литературы, при определении удельного веса и значения манифестов литературных группировок следует исходить из этого важнейшего, решающего факта развития советского искусства. Новый творческий метод прокладывал себе дорогу в художественной практике, в сфере искусства. Прокладывал он себе дорогу и в теории и в критике, которая пыталась осознать и определить его черты и особенности, не называя еще новый творческий метод социалистическим реализмом. Название родилось позже.

Ни у кого не было ключей к новому творческому методу. Ни один писатель, ни один критик не мог тогда сказать: вот я нашел отмычку к новому искусству, и все проблемы, связанные со становлением и развитием социалистического реализма, решены. Существовало много неясного и для теории социалистического реализма, что нашло отражение и в декларациях и манифестах литературных группировок. Декларации и манифесты эти во многом были теоретически несовершенны, а зачастую и ошибочны. Однако при оценке этих деклараций нужно исходить из того, что эстетическая теория социалистического реализма только складывалась. И, кстати говоря, она еще не создана нашей критикой и посейчас. Из сказанного следует, что ошибки или спорные положения, содержавшиеся в манифестах и декларациях, не следует расценивать как сплошь враждебные.

То же самое надо сказать о писателях, которые подписывали спорные декларации, но своей практической деятельностью формировали творческий метод социалистического реализма. Опираясь только на лефовские декларации, можно, например, сказать, что Маяковский не стоял на позициях социалистического реализма. Но эта нелепая точка зрения на Маяковского будет мгновенно опрокинута, как только мы обратимся к его живому творчеству, к его художественной практике. Нельзя также сказать, что рапповцы были правы, критикуя его, а Маяковский не прав. Оказалось наоборот – победителем стал Маяковский, а рапповская критика вспоминается как печальный эпизод истории нашей литературы. Иными словами, нельзя изучать декларации, манифесты и высказывания писателей в отрыве от конкретной творческой практики, – так мы не разрешим задачу создания истории советской литературы 20-х годов, Ни одна литература никогда не укладывается ни в один манифест, и часто манифесты противоречат конкретной практике, живому искусству.

Когда товарищи говорят, что необходимо изучать острую идейную борьбу, то надо уяснить – какую и где? Отразившуюся в декларациях? Здесь все на поверхности, здесь можно увидеть и обнаружить всевозможные ошибки, вплоть до открыто враждебного непризнания возможности «построения социализма в одной стране. Но когда речь идет об искусстве, надо оперировать более тонким инструментом и нельзя отрывать художественную практику, «художественно-стилевые искания» от идейного содержания. Это – органическое единство. Подобный взгляд на искусство был завоеван нашей критикой в борьбе с вульгарной социологией, и нет нужды тянуть нас назад к уже преодоленным нашей эстетикой рубежам.

Мне поэтому кажется странным высказывание, – я отношу его за счет полемического накала дискуссии, – что только одни «художественно-стилевые искания» не могли вывести художественную литературу на дорогу социалистического реализма. Что значит «художественно-стилевые искания»? Это изображение новых человеческих отношений, изображение нового героя, открытие новых сторон действительности средствами искусства. На этом пути побеждал А. Толстой, когда создавал свою трилогию; на этом пути побеждал А. Фадеев, когда создавал «Разгром». Следуя рецептам и догмам, сконструированным внутри группировок, некоторые писатели терпели поражение, например, Ю. Либединский в «Рождении героя». Это хрестоматийный пример.

Нет группировок вне литературы, и в первую очередь надлежит исследовать самый литературный процесс. Тогда и группировки займут в нем свое место. Не нужно преувеличивать и идейность шедших в те годы споров между группировками: часто это были узколитературные распри и раздоры, не поднимавшиеся до уровня идейной борьбы, а ее имитировавшие. Поэтому нельзя фетишизировать и понятие борьбы группировок. В процессе становления литературы социалистического реализма это был момент подчиненный. Партия знала это, знала, что группировки – необходимая организационная форма, возникшая в литературе не случайно и до тех пор, пока не сложились объективные условия для создания единого Союза писателей, отвечавшая задачам руководства литературой. Партия с самого начала и до, последнего времени стояла и стоит на единственно правильной позиции – на позиции консолидации, на принципиальной основе творческих сил литературы и поэтому бережно относилась ко всем писателям и была терпима к группировкам, пока их деятельность не стала тормозить развитие литературы.

Эта бережность в период культа личности была нарушена. Но сейчас, когда восстановлены ленинские традиции, нужно поучиться у Н. С. Хрущева бережному отношению к писателям. С этой точки зрения нужно подходить к оценке того, что мы называем ошибками писателя.

Нужно отличать злобное неприятие советской действительности, какое было у Б. Зайцева и Е. Замятина, у Ф. Сологуба, от позиции, например, Андрея Белого, который, несмотря на все свои выверты, искренне шел к принятию советской действительности. А таких писателей было довольно много.

Необходимо изучать конкретную практику искусства, изучать становление метода социалистического реализма. С этой точки зрения Л, Тимофеев стоит на более правильном пути, потому что он пробует исследовать живую плоть искусства. Изучение самого искусства, его движения, противоречий его развития должно лечь в основу создания «Истории советской литературы».

Я не вступаю в спор со статьей А. Метченко, которая, на мой взгляд, является очень компромиссной. Но против одного положения статьи я хочу возразить. До сих пор наша критика (это вина всех нас – критиков и литературоведов) не дала развернутой характеристики социалистического реализма как творческого метода – его признаков, его особенностей. Назрела необходимость дать всестороннее описание черт метода социалистического реализма, и всякую попытку в этом направлении следует только приветствовать. Но мне кажется, когда заходит речь о новаторской сущности советской литературы, нельзя писать, как это делает А. Метченко: «…показ человека через деяние, изображение человеческой психики как сложного диалектического процесса, определяемого взаимодействием личности и общественной среды, характера и обстоятельств, составляет новаторскую черту советской литературы», А разве в «Евгении Онегине» Пушкина характер не взаимодействует со средой? Разве герои Стендаля не взаимодействуют со средой?

В «Литературной газете» во время малоплодотворной дискуссии о так называемом современном стиле даже некоторые почтенные и солидные критики писали, что одним из признаков социалистического реализма является активное вмешательство писателя в судьбу героев, и для этого был изобретен соответствующий термин: «соприсутствие» автора в произведении. Это забавное открытие свидетельствует не столько о достоинствах теории, сколько о скверной памяти некоторых теоретиков, «Соприсутствие» автора в произведении – древний обычай. Еще карамзинисты любили обращаться к «любезному читателю», а романтики на заре прошлого века любили устраивать игры со своими героями. Лирические и публицистические отступления – самая обычная вещь в литературе. Нет, исследование особенностей метода социалистического реализма – насущная необходимость.

Для создания подлинной истории советской литературы необходимо изучать реальную, действительную идейную борьбу, шедшую в сфере искусства, нужно не отрывать идейные противоречия от эстетических противоречий и, исследуя становление социалистического реализма, его развитие в литературе, борьбу группировок и литературные манифесты следует рассматривать только как вспомогательный, а не основной материал.

Б. РЮРИКОВ. «Философия» литературного процесса

Выпуск первых томов истории советской литературы Институтом мировой литературы и кафедрой советской литературы МГУ – значительное явление в научной литературе. Это книги, показывающие возросший уровень наших исследований и помогающие понять ту новую идейную обстановку, которая создается в литературоведении в последние годы.

В выступлении Н. С. Хрущева «К новым успехам литературы и искусства» есть замечательные слова о том, что последние годы были годами расчистки и разбора после периода культа личности. Расчистка от ошибочных и несостоятельных взглядов и концепций происходит и в нашем, литературоведении.

Мы теперь шире и полнее освещаем процесс развития литературы. Будет справедливо отметить серьезные достоинства и очерка Л. Тимофеева. В этой работе немало свежих наблюдений, интересных мыслей. Мне казалось, что некоторые прежние работы Л. Тимофеева страдали схематизмом и абстрактностью. В очерке обращение к живому конкретному материалу сделало его работу гораздо интересней и в теоретическом отношении. Разумеется, здесь есть и недостатки, и надо о них сказать, но основное, что хочется отметить, – движение исследователя вперед.

А. Метченко противопоставил позиции Л. Тимофеева и В. Иванова, видя в одном – сторонника разработки почти исключительно художественного своеобразия литературы 20-х годов, а в другом – исследователя идейных взглядов писателей и литературных групп. Если бы такая односторонность лежала в основе исследования, то не могло быть удачи в работе. Видимо, наш автор несколько заострил и «художественно» преувеличил конкретные и частные недостатки, о которых можно и нужно было говорить без столь категоричных формулировок.

Я думаю, что ни у В. Иванова, ни у Л. Тимофеева нет желания противопоставить идейные искания и искания художественно-стилевые. Но у В. Иванова еще нет умения дать целостный, синтетический анализ развития литературы при единстве формы и содержания. В работе Л. Тимофеева тоже есть недостатки, неясность, расплывчатость некоторых положений.

Наша задача не в том, чтобы искусственно разрубать процесс развития литературы, разнимая части, в жизни нераздельные. Нам важно показать, как в 20-х годах рождалась и укреплялась литература нового типа, литература качественно иная, новаторская, с новым содержанием, ищущая соответствующих форм для этого содержания.

Я согласен с В. Перцовым, что нужно всегда видеть своеобразие литературы, своеобразие художественного творчества. Мы часто говорим о влиянии литературы на общество, но как реализуется это влияние? Через произведения, которые воздействуют на читателя. Сильна или не сильна была литература, можно судить не по декларациям, а по книгам, по их воздействию на читателя.

Некоторые исследователи говорят о 20-х годах, когда у нас было мало бумаги, как о «кафейном периоде» развития литературы: книг-де выходило мало и стихи читали в кафе. Но нельзя выдвигать на первый план обстоятельства мелкого, бытового значения. Ведь звучали же и тогда фронтовые песни Демьяна Бедного, стихи Маяковского, печатались очерки Серафимовича, ставились революционные спектакли.

Мы мало уделяем внимания явлениям литературы как единству идейного и художественного начал. Этим мы обкрадываем и обедняем самих себя.

Конечно, важно показать, какую, скажем, неправильную позицию занимал Б. Пильняк, но мы почти не рассматриваем его стиль, его субъективистский подход к явлениям действительности, его натурализм, доходящий до антиэстетизма.

Мы критикуем Е. Замятина, «упоминаем о его злобном отношении к новой жизни, но не показываем, как извращается, как трансформируется такая категория, как сатира, в творчестве Е. Замятина тех лет, как реализм подменяется мелким субъективизмом. Говорим о некоторых неудачах Н. Никитина тех лет, но только в плане социальных характеристик. А болезненный психологизм Н. Никитина, патологичность некоторых страниц? Таких примеров каждый может указать много. Все это характерно не только, для стилевых процессов, но и прежде всего для идейных процессов.

Иногда литературные группировки рассматриваются как рекламно-пропагандистские конторы, не имеющие отношения к творческому процессу. Нередко так и было. И все же дело обстояло не так просто. В чем сложность диалектики вопроса о группировках в 20-е годы?

С самого начала советской литературы и искусства, в условиях острой идеологической борьбы, определились такие их черты, как стремление к многообразию, отрицание нивелировки, механической регламентации. Достаточно напомнить таких разных художников, как Демьян Бедный, Маяковский, Блок, как Горький и Серафимович. Социалистическая литература не терпит нивелировки и догматической регламентации. На проявление тенденции к многообразию искусства наложила отпечаток мелкобуржуазная стихия, чуждая идеология; эти силы пытались использовать в своих целях эту важную закономерность развития нашего искусства, Это надо видеть, анализируя в каждом отдельном случае, как развертывалась сложная идейная борьба. Но мы не можем отдать 20-е годы эстетам и фрондерам, потому что не в их пользу в целом складывалось соотношение сил.

Следует отметить, что некоторые течения, которые в последнее время идеализировались, вокруг которых был поднят известный шум, уже в 20-е годы проявили себя по существу дела противниками многообразия в искусстве, обнаружили страшную нетерпимость. Вспомните имажинистов, футуристов, конструктивистов: какую нетерпимость к инакомыслящим, и прежде всего к художникам-реалистам, проявляли эти литературные группировки! А теперь за них кое-кто хватается якобы для борьбы против «узости».

Союз писателей в его старом виде проявлял барскую непримиримость к молодым, свежим дарованиям. Федерация писателей имела свое издательство, и многие помнят, как иные «корифеи» старались «не пускать» Новых писателей. Наибольшую объективность проявляли художники-реалисты: Горький, Фурманов, Фадеев и др.

Мне не понятно, почему, говоря о 20-х годах, мы больше уделяем внимания началу 20-х годов и меньше второй половине 20-х годов, которая принесла значительные и зрелые произведения. Нет ли тут результатов той же шумихи вокруг, в сущности, не столь важных явлений, окололитературной возни?

Теперь о самих группировках. Вот что мне кажется не совсем ясно выраженным у В. Иванова. Он пишет: «Наша цель… рассмотреть платформы и декларации групп и показать вред ряда их ошибочных положений»; «Анализ эстетических платформ и деклараций группировок 20-х годов показывает, что, только преодолевая их ошибки, писатели могли выйти и выходили на широкую дорогу социалистического реализма. Следовательно, слава этих писателей не есть заслуга группировок».

Я думаю, что пафос у тов. Иванова односторонний. В сущности, по его книге выходит, что только недостатки группировок и влияли на творчество писателей. Но тут надо подходить более диалектически, более гибко. А диалектика говорит, что каждое противоречие осуществляется при условии ведущего противоречия и в каждом противоречии надо видеть определяющие черты.

Скажем, существование общества крестьянских писателей при ряде колоссальных недостатков, при групповой ограниченности и «мужицком» стремлении не обидеть «шабра» имело большое значение, потому что сплачивались и объединялись для совместной работы свежие силы литературы. Были положительные явления и в работе РАППа. Мы о них говорим стыдливо, но ведь в свое время партийная печать отмечала, что РАПП делал много, чтобы выполнять указания партии.

Рассматривая вопрос о литературных группировках, нам нужно освободиться от влияния тенденции чрезмерной подозрительности. Нужно более спокойно и конкретно рассматривать то, что было в группировках положительного, что было отрицательного, что преобладало, что было ведущим в этом диалектическом противоречии.

Организация может помочь писателю изживать его недостатки, развивать в нем сильное и передовое. Когда в 20-е годы в рамках старого РАППа писатели ехали на стройки, в деревню, это было положительное явление.

Не надо подходить предвзято ни к группировкам, ни к тем, кто пишет об этих группировках. Я приведу следующий пример. В. Иванов останавливается в своей книге на положении Л. Тимофеева о том, что в 20-е годы во многих случаях наблюдалась подмена «новаторского подхода к действительности погоней за вычурностью и нарочитостью формы, за сложными сюжетными конструкциями, ритмической и «динамической», «рубленой» фразой и т. п.». Автор (Л. Тимофеев) добавляет, что этот процесс «был глубоко закономерен», и подтверждает «свой вывод ссылкой на авторитет Луначарского». Приведя цитату из Луначарского, В. Иванов строго спрашивает: «Где же тут признание закономерности рубленой фразы и т. п.?»

Я обратился к работе Л. Тимофеева и не нашел того, о чем здесь говорится. А говорится в этой работе, что «при всех противоречиях, а зачастую и неудачах в поисках новых художественных форм», при всех накладных расходах в поисках стиля, соответствующего эпохе, «сам по себе этот процесс был глубоко закономерен».

Таким образом, закономерен был процесс поисков новой художественной формы. В этом процессе были противоречия и неудачи, к которым относятся и рубленые фразы, и динамические конструкции. Следовательно, закономерна была не подмена новаторства формалистическими поисками, закономерны были поиски новой формы для выражения нового содержания.

Такого рода «неточности» никому не нужны.

Несправедливо также утверждение, что Л. Тимофеев о литературе тех лет пишет в духе теории единого потока. У Л. Тимофеева есть неудачные, нечеткие, иногда неправильные положения, но антимарксистскую концепцию единого потока я в его работе не нашел.

Чего не хватает работам МГУ и Института мировой литературы? Во-первых, не хватает философии, философии культуры.

Если взять книги и статьи буржуазных авторов о нашей культуре и литературе, то в них проходит краевой нитью мысль о том, что демократизм принижает культуру, обедняет личность, а капитализм «содействует» развитию личности и культуры:

Вместо того, чтобы подробно развивать философские основы нашей культуры, так, как это умел делать Луначарский, мы ограничиваемся замечанием, что у противника – клеветнические нападки и т. д. А нам нужно развертывать свои положительные взгляды, более глубоко и основательно показывать историческое превосходство нашей идеологии, культуры, искусства.

Второе, чего не хватает, – это ощущения соприкосновения с противником. Мы в порядке краткой регистрации отмечаем:

Цитировать

От редакции Исследовательскую работу– на новый уровень / От редакции // Вопросы литературы. - 1961 - №9. - C. 58-97
Копировать