№1, 2011/Поэтика жанра

Использовать при прочтении. О жанровом анализе лирического произведения

Разговор о жанре на современном материале нередко сопровождается сомнением: действительно ли писатель теперь мыслит жанром и ориентируется на его законы? Ясно, что предписательной силы жанр уже не имеет, но тогда какой смысл обретают традиционные определения? Наибольшую сложность в этом отношении представляет поэзия с ее склонностью к спонтанности слова и формы. На страницах нашего журнала мы не раз начинали этот разговор, полагая его важным и для критика, и для поэта. Сегодня мы продолжаем его не как сугубо теоретический, а в плане прикладной теории — с тем, чтобы показать, как память жанра участвует в формировании поэтического смысла.

 

Статья подготовлена в рамках реализации ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2010 — 2013 годы, ГК П658.

Фиаско большинства жанровых классификаций в сфере лирики объясняется тем, что исследователи недостаточно четко определились, какова роль жанра внутри лирического произведения. Как только внимание перемещается на уровень текстов, красиво выписанные жанровые ярлыки отказываются работать — становятся очевидными отсутствие внятного понимания, что такое жанровый анализ, и неадекватность наполнения категории жанра задачам такого анализа.

Сегодня назвать анализируемое стихотворение элегией или идиллией недостаточно. Необходимо более детальное представление о том, как жанр раскрывает себя на уровне поэтики лирического произведения. Приведу два примера исследовательской работы с лирическим произведением, в которых жанровый подход заявляется или затрагивается, но не реализуется.

О. Федотов пишет статью о весьма интересной разновидности жанра элегии в творчестве Иосифа Бродского — «элегии на смерть поэта»1. Единственная характеристика этого жанра взята из эссе поэта «Об одном стихотворении», в котором Бродский заодно обозначил три жанровых модификации элегии «на смерть поэта» — «1) стихи, обращенные к великим поэтам прошлого; 2) стихи, оплакивающие смерть современника и 3) обращения, так сказать, к самому себе, т.е. традиционные «автоэпитафии», у истоков которых стоит ода Горация «Exegi monumentum…»»2. Далее Федотов рассматривает «наиболее характерные образцы» всех трех выделенных групп. Однако при чтении текстов исследователь к жанру не возвращается — он анализирует «аллюзии», «темы», трактует отдельные темные места стихотворений, восстанавливает контекст их создания, в отдельных случаях рассматривает ритмическое и образное соотношение стихотворения Бродского с текстом Уистана Одена, на который поэт явно ориентировался. Однако о чем бы ни говорил исследователь, о жанре нет никакого упоминания — этот вопрос для него как бы изначально решен. При том, что жанр взят весьма точный (за точность, впрочем, в данном случае стоит благодарить скорее Бродского), он фактически не задействован при прочтении стихотворений, а потому остаются вопросы: что жанр позволяет понять в лирическом произведении? нужно ли вообще определять его, если определение ограничивается навешиванием ярлыка?

Другой пример. До сих пор весьма устойчиво мнение, что в период, когда в европейской культуре начался новый масштабный разговор о человеке, — категория жанра бессильна. Отсюда попытки литературоведов «брать быка за рога» — обращаться сразу к последним смыслам анализируемых произведений. Приведу пример: «Что сказать о стихотворениях из книги Пастернака «Сестра моя — жизнь», если мы не сразу можем сформулировать даже их тему, если сам автор нередко дает названия, которые своеобразно обозначают тему произведения, не говоря уже о жанре?»3 Далее исследователь С. Зотов показывает несостоятельность, по его мнению, жанровых подходов к стихотворению О. Мандельштама «Мы живем, под собою не чуя страны…», перебирая целый ряд фигурировавших в мандельштамоведении ярлыков: «поэтический памфлет», «политическая карикатура» (С. Аверинцев), «политический шарж» (Э. Герштейн), «эпиграмма» (М. Гаспаров) — совокупность этих жанровых признаков кладется в основу жанровой идентификации произведения. Но она, уверен Зотов, ставится под сомнение тезисом, высказанным самим Мандельштамом на допросе (!) 25 мая 1934 года, — тезисом о том, что стихотворение является «документом восприятия и отношения определенной социальной группы, а именно части старой интеллигенции, считающей себя носительницей и передатчицей в наше время ценностей прежних культур»4.

Показательно в данном случае именно то, какого рода аргументы приводятся исследователем против жанрового анализа и что именно предлагается взамен. «Стихи представляют собой самоопределение поэта в этой предельной ситуации, — подытоживает Зотов. — Жанровые формы художественного опыта характеризуют подражательное искусство, а модернизм представляет собой креативную творческую деятельность, особый экзистенциальный род поэзии, представляющей характерность жизни и самоопределение художника»5. Дальнейший анализ стихотворения вполне характерен — это «поиск» ключевых мотивов, позволяющих зафиксировать тот разговор о человеке, который состоялся в стихотворении Мандельштама. Для исследователя не вполне очевидно, что его собственные выводы на деле не опровергают тех, с которыми он спорит, — ведь любой мотивный анализ представляет собой составляющую часть анализа жанрового.

Неприятие категории жанра в данном случае основано на убеждении в том, что жанр сопряжен с «подражательным искусством», которое принципиально отличается от искусства модернистского, — в результате Зотов предпочитает говорить о произведении не на языке поэтики, а на языке разомкнутой в аксиологию эстетики. Отказ от жанра в данном случае закономерно оборачивается отказом от поэтики — вряд ли исследователь ставил себе это задачей. Очевидно, что от сферы поэтики при анализе стихотворения отказываться нельзя — хотя бы потому, что взамен можно предложить только более или менее вольную интерпретацию. Если же мы признаем отказ от поэтики непродуктивным, то, ставя себе задачей систематизировать свою работу с неканоническим лирическим произведением, мы открываем жанр заново — как категорию поэтики произведения.

Суть отношений между литературным произведением и жанром в неканоническую эпоху изменилась — в нормативной поэтике жанр был категорией предзаданной, в неканоническую эпоху стал категорией находимой — вместе со способом эстетического завершения. Еще в XVIII веке «автор создавал, а читатель воспринимал в первую очередь не произведение, а элегию, новеллу или роман. Но в эпоху художественной модальности автор пишет произведение, а мы читаем автора. Жанровая же локализация художественного создания становится теперь для автора не исходной точкой, а итогом творческого акта»6.

Смысл жанрового анализа лирики в том, что при нем каждая черта художественного мира предстает в исторической перспективе. Каждый элемент мыслится в контексте эволюции поэтических форм и должен быть опознан как жанровый в рамках как минимум того историко-литературного периода, к которому данное произведение принадлежит. Но надо учитывать способность художественного текста вводить в арсенал своей эпохи элементы, долгое время воспринимавшиеся как устаревшие, а также делать литературными элементы, еще вчера принадлежавшие сфере «жизни». Жанровой рефлексии должны подвергаться как начала, взятые из литературы, так и начала, только вводимые в сферу эстетического. И те, и другие — благодаря заложенной в них жанровой памяти — помогают автору завершить целое. Повесить жанровый ярлык на само изделие — это последнее, финальное действие, сравнимое с определением победителя в жанровой борьбе, разворачивающейся в лирическом произведении неканонической эпохи. В ряде случаев такого победителя не стоит (а иногда и просто невозможно!) определять — ибо «проигравший» не менее значим. В этом контексте ясно, почему жанровое определение подводит итог анализа, — этот итог представляет собой определенное прочтение стихотворения.

Важно также понять, что для жанрового анализа не нужны какие-то специальные литературоведческие категории. Так на деле можно подумать, познакомившись, например, с системами уровней жанра, предложенными Н. Лейдерманом или В. Грехневым7.

Появления жанровой теории, которая показывает, как жанр работает внутри лирического произведения, казалось бы, было логично ожидать от ученых, которые вопрос «как сделано произведение?» сделали для себя центральным, — от русских формалистов. Однако такой жанровой теории ни формалисты, ни наследовавшие им стиховеды не дали. К вопросу о жанре они пришли не через единичное произведение, а через проблему литературной эволюции. Для них и для их последователей центральным оказался вопрос о закономерностях в исторической смене художественных, в том числе жанровых, форм8. Формалисты в результате умеют управляться со всей литературой, но не показывают, что делать с помощью жанра с единичным произведением. Жанр был понят Ю. Тыняновым как исторически подвижная «система», «динамичная речевая конструкция», в которой, как и в литературе в целом9, определяющее значение имеет исторически значимая соотнесенность элементов между собой.

Статья «Литературная эволюция» (1927) появилась за год до выхода книги о формализме М. Бахтина, выступившего под маской П. Медведева, — судя по отсутствию ссылок на эту статью, Бахтину она еще не была знакома, он критикует более ранние работы. «Литературная эволюция» уже обозначила встречу идей формалистов и Бахтина в пространстве исторической поэтики, однако Бахтин входил в него с представлением об ответственном авторе, стоящем за жанром, а Тынянов — с представлением о безличной конструкции10. Эта безличность на страницах «Формального метода в литературоведении» прочитывалась Бахтиным и в более раннем понимании жанра как устойчивой комбинации приемов, каждый из которых уже когда-либо использовался: «Формалисты предполагают уже проделанной всю элементарную и основную творческую работу художественного видения и понимания жизни, т.е. предполагают готовую фабулу, героя, проблемы. Они игнорируют внутреннее содержание этого готового материала и интересуются лишь внешне-композиционным размещением его в плоскости произведения»11. Этот пункт критики потому важен, что позволяет сделать вывод: если вся «элементарная творческая работа» считается уже проделанной, следовательно, новый жанр творится механистически — путем перекомпоновки готового. В таком случае жанр — вместе с ответственной личностью автора — выключается из сферы, в которую обычно зашагивает эстетика, — из сферы проблем, тем, ценностей, жизни. Жанр оказывается категорией, которая якобы не работает с этой сферой, — а значит, исследование функционирования жанра в единичном произведении может быть понято как задача сугубо техническая: якобы нужно лишь взглянуть, какие ряды традиционных приемов соединились в стихотворении. В некотором смысле это тупик, в который зашла поэтика, — попытка вычеркнуть из литературного произведения сферу аксиологии дает настолько же неадекватный облик категории жанра, как и чисто аксиологический взгляд на произведение.

В ответ формалистам Бахтин говорит, что жанр не только фиксирует перемены в устойчивых системах приемов, но и завершает художественное высказывание. Тем самым он утверждает, что жанр значим не только в контексте литературной эволюции, но и как категория, оформляющая художественное целое: «Каждый жанр — особый тип строить и завершать целое, притом, повторяем, существенно, тематически завершать, а не условно — композиционно кончать»##Медведев П. Н. Указ. соч. С. 307.

  1. Федотов О. Поэт и бессмертие (элегии «на смерть поэта» в лирике Бродского) // Иосиф Бродский: стратегии чтения. Материалы международной научной конференции 2-4 сентября 2004 года в Москве. М.: Изд. Ипполитова, 2005.[]
  2. Там же. С. 193.[]
  3. Зотов С. Н. Поэтическая практика и изучение жанров лирики // Литературные жанры: теоретические и историко-литературные аспекты изучения: Материалы международной научной конференции «VII Поспеловские чтения». М.: МАКС Пресс, 2008. С. 264.[]
  4. Цит. по: Зотов С. Н. Указ. соч. С. 265.[]
  5. Там же. С. 266.[]
  6. Бройтман С. Н., Магомедова Д. М., Приходько И. С., Тамарченко Н. Д. Жанр и жанровая система в русской литературе конца XIX — начала ХХ века // Поэтика русской литературы конца XIX — начала ХХ века. Динамика жанра. Общие проблемы. Проза. М.: ИМЛИ РАН, 2009. С. 10. Термин «эпоха художественной модальности» используется авторами как теоретический аналог целого ряда наименований историко-литературного периода, начавшегося на переломе XVIII-XIX веков. Среди более привычных терминов — «неканоническая эпоха», «историческая», «индивидуально-творческая» (см., например, классическую работу: Аверинцев С. С., Андреев М. Л., Гаспаров М. Л. и др. Категории поэтики в смене литературных эпох // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. М.: Наследие, 1994).[]
  7. Н. Лейдерман выделяет четыре аспекта жанрового содержания и четыре аспекта формы произведения, на которых проявляет себя жанр: субъектная организация художественного мира, пространственно-временная, ассоциативный фон, интонационно-речевая организация (Лейдерман Н. Л. Жанровые идеи М. М. Бахтина // Zagadnienia Rodzaiow Literackich. XXIV. Lodz, 1981. С. 18, 21). В. Грехнев говорит о четырех «уровнях жанра»: «жанровый объект — это социология и психология жанра; жанровое время — его философия; наконец, композиция жанра — это его внутренняя структура», в качестве четвертого уровня назван лирический субъект (см.: Грехнев В. А. Лирика Пушкина. О поэтике жанров. Горький: Волго-Вятское кн. изд., 1985. С. 13). Очевидно, что в обоих примерах предлагаемая исследователями структура жанра как будто подменяет структуру литературного произведения, тогда как структура того и другого должна быть общей — это будет означать, что адекватное место жанра в структуре литературного произведения определено.[]
  8. На эту тему см., например: Todorov Tz. Genres in Discourse. Cambridge, 1990; Opacki Ir. Royal Genres // Modern Genre Theory / Ed. by David Duff. L.: Longman Critical Readers, 2000. []
  9. Тынянов Ю. Н. Литературная эволюция // Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. С. 272.[]
  10. Шайтанов И. О. Жанровое слово у Бахтина и формалистов // Вопросы литературы. 1996. № 3.[]
  11. Медведев П. Н. Формальный метод в литературоведении // Бахтин М. (Под маской). Фрейдизм. Формальный метод в литературоведении. Марксизм и философия языка. Статьи. М.: Лабиринт, 2000. С. 318.[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №1, 2011

Цитировать

Козлов, В.И. Использовать при прочтении. О жанровом анализе лирического произведения / В.И. Козлов // Вопросы литературы. - 2011 - №1. - C. 208-237
Копировать