Индивидуальность художника и своеобразие исследователя

Л. М. Поляк, Алексей Толстой – художник. Проза, «Наука», М. 1964, 462 стр.

Отношение критика к художнику может проявляться по-разному. Порою мы чувствуем откровенно выраженную влюбленность исследователя в творчество писателя, а часто и в его личность. Применительно к таким трудам возник даже своеобразный термин «лирическое литературоведение».

Отталкиваясь от этого определения, следовало бы отнести обстоятельную монографию Л. Поляк «Алексей Толстой – художник» к литературоведению «эпическому». Книга написана в неторопливой, спокойной манере, лишенной малейших признаков экспрессивности даже там, где начинается полемика с инакомыслящими. Л. Поляк не боится упреков в холодности и бесстрастии. И действительно, за спокойствием, за внешней «безэмоциональностью» повествования непредубежденный читатель обнаружит большую любовь к художнику, изучению которого исследователь посвятил многие годы. Лучшим доказательством служит тщательность, кропотливость анализа, внимание к «мелочам» – все то, «а что просто «не хватает пороху», если писатель остается для тебя только «объектом изучения»…

О творчестве А. Толстого написано немало трудов, в том числе и солидные монографии. Л. Поляк, естественно, опирается на достижения предшественников, но вместе с тем направление ее книги своеобразно. Если в монографии В. Щербины преимущественное внимание уделяется выяснению основных закономерностей эволюции А. Толстого, если в книге Ю. Крестинского, наиболее насыщенной биографическим материалом, творчество писателя рассматривается как бы сквозь призму его жизненного опыта, то Л. Поляк анализирует в первую очередь художественное мастерство А. Толстого.

Убедительное истолкование находит в книге своеобразная толстовская «теория жеста», которая как бы собирает в фокус воззрения Толстого на мастерство.

Воздействовать на воспринимающего искусство «только при помощи художественных образов, не прибегая ни к каким разъяснениям, не допуская никаких натяжек», – так говорил сам А. Толстой в пору работы над фильмом «Петр Первый», но эти слова (может быть, в чересчур категорической форме) отражают ведущие творческие принципы его как прозаика.

Одно попутное замечание: слишком горячим сторонникам современной «лирической прозы», споры о которой вспыхнули недавно вновь, следовало бы поглубже осмыслить опыт таких художников, как А. Толстой. Им тогда в чем-то пришлось бы существенно скорректировать свои исходные посылки (это лишь одно доказательство важности творческого опыта А. Толстого для современной литературы).

Самое привлекательное в книге Л. Поляк то, что понятие «мастерство» автор справедливо рассматривает не как умение писателя владеть некой совокупностью технических приемов; мастерство берется в органической связи с мировоззрением художника, с особенностями исторического и историко-литературного процессов. Поэтому совершенно закономерны в книге «выходы» в общие проблемы творчества писателя, существенно восполняющие некоторые пробелы или вносящие поправки в сложившиеся представления. Наиболее обстоятельно и глубоко Л. Поляк анализирует своеобразие идейно-творческой позиции, занимаемой А. Толстым в годы первой мировой войны, цикл произведений, направленных на обличение белой эмиграции, созданный в 20-е годы.

Сильная сторона работы Л. Поляка – богатство, многообразие историко-литературных сопоставлений. Идет ли речь о раннем А. Толстом, или о его рассказах 20-х годов, или о «Петре Первом», автор неизменно находит множество произведений других писателей, часто давно не привлекавшихся для разбора, сходных по теме, жанру, по звучанию, по тем или иным моментам образной системы. Цель сопоставлений – лучше выявить черты творческого своеобразия А. Толстого. Взять хотя бы его научную фантастику – «Аэлиту», «Гиперболоид инженера Гарина». Она рассматривается на фоне предшествовавшей западной традиции и в связи с попытками создания этого жанра в отечественной литературе, а также в сопоставлении с произведениями современных фантастов. Эти связи позволили отчетливее выделить такие черты фантастики А. Толстого, как по-земному сочный быт, как реалистическая проработка образов, являющихся в полном смысле слова характерами (Гусев), с чем мы в подобного рода произведениях встречаемся еще очень не часто.

Однако порою автор, располагающий богатейшим материалом, в том естественном увлечении, без которого немыслимо настоящее исследование, перегружает книгу сопоставлениями. Интересные, глубокие, они приобретают несколько автономный характер, а А. Толстой как-то исчезает из нашего поля зрения (например, характеристика дворянско-помещичьей темы в русской литературе в главе второй).

Словом, заслуживающий бесспорно положительной оценки пафос историко-литературных аналогий с какого-то момента слишком активно устремил внимание исследователя «вовне».

Л. Поляк в принципе исходит из установившейся общей концепции творчества А. Толстого, но сама-то эта концепция в некоторых моментах выглядит не такой уж бесспорной. Взять хотя бы период 1912 – 1914 годов. Принято считать, что писатель в это время создавал вещи, уступающие по идейно-художественной ценности заволжскому циклу, а объясняется это обычно отсутствием связи с современностью, уходом в прошлое. В соответствия с этой «традицией» Л. Поляк, например, рассматривает рассказ «Логутка». Верно, по

истокам, рассказ автобиографичен, но столь ли очевидно, что он принадлежит к числу тех, которые доказывают «разобщенность А. Н. Толстого с действительностью»? Возьмите пожелтевший комплект газеты «Речь», где он был опубликован, и атмосферой громадного народного бедствия повеет от зловещего слова «голод», превратившегося в постоянную газетную рубрику. Именно современные события послужили причиной обращения к автобиографическому материалу. Дело, в конце концов, не в самом этом рассказе, а в том, что немало еще фактов творческой биографии А. Толстого нуждаются в «дополнительном» изучении.

Думается, свежего прочтения, связанного с пересмотром устоявшейся точки зрения, ждут и некоторые известные произведения. Например, повести «Гадюка» и «Голубые города». Мне кажутся слишком категоричными такие характеристики: конфликт «Голубых городов» – «не соответствовавший объективной действительности»; механическое перенесение картин «уездного» быта дореволюционной Руси в Россию, овеянную дыханием Октября; «неумение охватить жизнь во всей (?) ее полноте»; «идейно-художественный просчет Толстого заключается и в том, что он подлинного героя времени заменил образом чудака, беспочвенного фантаста…». Но разве всегда автор обязан ставить в центр произведения «подлинного героя»? Разве он не может выразить передовые идеи своего времени иным эстетическим способом? Бужениновым А. Толстой недвусмысленно осудил отсутствие трезвости в подходе к жизни, стремление единым «рывком» унестись в будущее, подменяя сущее желаемым. Но разве не было таких явлений в действительности? Разве отголоски «донкихотства» не появлялись в той или иной мере вплоть до самого недавнего времени?

При осуществлении общего замысла работы Л. Поляк пришлось преодолеть и ряд дополнительных трудностей, связанных с особенностями именно толстовского наследия. А. Толстой перерабатывал – и порою неоднократно – тексты своих произведений. Отсюда – необходимость обращения к первоначальным вариантам, сличение редакций. Текстологическая работа такого рода обязывает не просто констатировать изменения, но и раскрыть их идейно-эстетические причины.

В результате проделанных Л. Поляк тщательных текстологических сопоставлений читатель познает подлинного А. Толстого.

Автор привлек значительный документальный материал из государственных архивов и частных собраний. Делая работу в лучшем смысле слова академичной, доказательной, это отнюдь не приводит в целом к эмпиризму (хотя без отдельных частностей все же можно было обойтись). Рассматривая творчество А. Толстого как неотъемлемую частицу того живого реалистического потока, который прокладывал себе русло в борьбе с формалистическими течениями, Л. Поляк показывает, как в живом труде писателя обретают образную плоть принципы социалистического реализма.

г. Уфа