Чудо или закономерность?

В конкретном исследовании таких проблем, как становление социалистического реализма в литературах народов СССР, которые к моменту Октября находились на разных стадиях развития, как взаимосвязи нового художественного метода с критическим реализмом, ускоренное развитие младописьменных литератур в новых, социалистических условиях, еще немало предстоит сделать, – тут много неясных, спорных вопросов. Некоторые из них затронуты в статье М. Пархоменко.

Редакция пригласила Р. Бикмухаметова, М. Дж. Джафарова, З. Кедрину, Г. Ломидзе выступить на страницах нашего журнала и высказать свою точку зрения по проблемам, поставленным М. Пархоменко. Эти выступления будут опубликованы в ближайших номерах журнала.

Теоретическое осмысление пятидесятилетнего пути развития многонациональной советской литературы должно строиться на самом пристальном и глубоком изучении основных процессов и закономерностей этого развития. Важнейшей и единой для всех советских литератур является закономерность, которую можно сформулировать так: все они после Октября развиваются как литературы становящегося, формирующегося и утверждающегося социалистического реализма, независимо от того, на каком уровне развития встретили они социалистическую революцию. Это доказано исследованиями, с этим уже согласны, кажется, все советские ученые, занимающиеся изучением литератур народов СССР. Однако же согласие это не означает полного единства мнений касательно того, как эта закономерность проявляется на отдельных этапах исторического развития литератур. Путь советских литератур, особенно молодых и тем более младописьменных литератур, не имевших в прошлом больших, а то и просто значительных письменных традиций, представляется нашим литературоведам и критикам по-разному.

Вот почему можно приветствовать попытку, недавно предпринятую Г. Ломидзе в работе «Методологические вопросы изучения взаимосвязей и взаимообогащения советских литератур» (Изд. АН СССР, М. 1963), выяснить суть разногласий в данной области, одинаково важной как для теории, так и для истории литературы. Верно говорит он, что «понятие «ускоренное развитие литератур в условиях социализма» недостаточно глубоко осмыслено нами».

Нелишним будет напомнить, что до недавнего времени существовало мнение, будто литературы, составляющие многонациональную советскую литературу, находятся, как и до Октября, на различных стадиях художественного развития и, следовательно, не являются литературами единого художественного типа¹. Иначе говоря, сторонники этой точки зрения считали, что тогда как некоторые, наиболее развитые, литературы уже шагнули к социалистическому реализму, другие, главным образом возникшие после Октября, ускоренно проходят одну или другую из предшествовавших и последовательно сменявших друг друга в мировом историко-литературном процессе стадий, ступеней художественного развития.

Вот почему представляется столь уместным и своевременным напоминание Г. Ломидзе о том, что «ускоренное развитие не означает того, будто молодые литературы в исторически сжатые сроки проходят все этапы, все стадии, через которые шли старшие по письменной традиции литературы. Ускоренность развития подразумевает «выпадение» ряда звеньев. Это – скачок к высшему качеству».

И в самом деле, Октябрьская социалистическая революция открыла для всех литератур одинаковые возможности, а советская действительность создала общие условия и предпосылки развития, при которых должна была сложиться и сложилась общая для всех национальных литератур советская идейная платформа, коммунистическая направленность, содействующая формированию литератур единого социального и художественного типа.

Конечно, процесс формирования такого единства сложен и многообразен, в каждой литературе он имеет свои особенности. Однако говорить о «стадиях» можно было бы лишь в том случае, если бы было установлено долговременное, устойчивое отличие ступеней и соответствующих им принципов художественного мышления, которыми одна литература отличается от другой. Между тем в каждой молодой литературе, даже если у нее в прошлом никаких, кроме фольклорных, традиций не было, явственно обнаруживается ведущая тенденция – усвоение всех открытий и достижений современного реализма. Различны темпы развития, достижения и успехи, различен художественный уровень наших национально-самобытных литератур. Это зависит от того, когда родилась литература, на какие традиции национального художественного опыта она опирается. И все же теперь это различия явлений одного ряда, а отнюдь не стадиальные.

В этом состоит отличие литературного процесса в эпоху социализма. Единство социального строя, единство идейной направленности, равенство литератур и равная неограниченность возможностей – все это сразу «переводит» литературы в иной план и темп развития, решительно «отменяет» самую основу стадиальных различий, которые действительно имелись до Октября и сразу после него, когда одни литературы поднялись к вершинам критического реализма, а другие оставались на стадии фольклорно-синкретического художественного мышления.

Но, отрицая в принципе стадиальные различия в советских национальных литературах, не надо забывать, что процесс становления, формирования социалистического реализма в каждой литературе предполагает, можно сказать, органическую связь явлений становящегося социалистического реализма с непосредственно предшествовавшим творческим методом критического реализма, на почве которого возникли, были созданы основные художественные богатства духовной культуры человечества. Нельзя не напомнить, что именно в таком свете рассматривается эта связь В. И. Лениным в «Наброске резолюции о пролетарской культуре»: «Не выдумка новой пролеткультуры, а развитие лучших образцов, традиций, результатов существующей культуры с точки зрения миросозерцания марксизма и условий жизни и борьбы пролетариата в эпоху его диктатуры» ².

Развитие лучших образцов и, наконец, просто творческая зависимость от традиций и достижений непосредственно предшествовавшей культуры – все это привело к переплетению и сосуществованию в 20-х и даже в 30-х годах критического и социалистического реализма почти в каждой из литератур народов СССР.

Иначе представляется литературный процесс автору цитированного выше доклада о методологических принципах изучения взаимосвязей литератур народов СССР. «Исследователи, – иронизирует он, – готовы согласиться с тем, что в их литературах не было классицизма, сентиментализма, романтизма. А вот с критическим реализмом дело обстоит сложнее. Уверяют, будто на заре советской литературы господствующим методом в творчестве отдельных писателей был критический реализм. И лишь затем, по мере возрастания социалистической идейности, критический реализм стал перерастать в реализм социалистический» (стр. 13; курсив мой. – М. П.).

Хотя Г. Ломидзе безоговорочно объявляет это «заблуждением», я рискую поддержать именно тех, над кем он иронизирует.

Мне эта точка зрения кажется намного более основательной, нежели апелляция самого Г. Ломидзе к «чуду».

«В чем же, – продолжает он свою ироническую тираду, – смысл отстаивания критического реализма в литературах, миновавших стадии «нормального» развития? Смысл этих утверждений, очевидно, состоит вот в чем: хотят вытянуть хоть одно звено для доказательства того, что эти литературы, прежде чем стать социалистическими, подготовились к нему (?), пройдя, пусть быстро, этап критического реализма. Ведь критический реализм исторически как раз и предшествует социалистическому реализму. Боятся. Не выглядит ли несколько голо: от традиций народно-поэтического творчества прямо к социалистическому реализму? Ничего не поделаешь. Так оно и было. Это – чудо социализма» (стр. 15).

Присмотримся, однако, к явлениям самого литературного процесса и попытаемся из них сделать некоторые выводы, а уже на основании анализа и выводов из него установить хотя бы некоторые закономерности и решить, есть ли среди них место «чуду».

Для того чтобы открыть те или другие закономерности, придется расширить круг наблюдений, выйти за пределы не только одной какой-либо литературы, но и отдельных групп литератур. Придется присмотреться и к тем литературам, которые не названы в примерном перечислении Г. Ломидзе, – он упоминает литературы «киргизскую, казахскую, туркменскую, калмыцкую и др.».

Сначала о русской советской литературе, которую не имел в виду Г. Ломидзе, говоря о «чуде». Для нее тоже характерно первоначально взаимопереплетение и сосуществование творческих методов критического реализма и реализма социалистического, несмотря на то, что именно в русской, раньше других литератур мира, сложились основные черты и принципы нового творческого метода.

Согласимся сначала, что к общим выводам необходимо идти от наблюдения над творчеством именно отдельных писателей. Только такие наблюдения можно считать конкретными, достойными науки. Г. Ломидзе применительно к избранной им категории литератур не допускает наличия критического реализма даже у отдельных советских писателей.

Присмотримся же к творчеству отдельных русских писателей. Для решения наших спорных проблем показателен, как нам кажется, творческий путь Константина Федина. «Я, – вспоминает он о 1919 годе, – редактировал газету, был лектором, учителем, метранпажем, секретарем Городского Исполкома, агитатором. Собирал добровольцев в Красную конницу, сам пошел в кавалеристы… Этот год – лучший мой год. Этот год – мой пафос» ³.

Однако же в художественное творчество Федина этот пафос вошел не сразу. «Полный переворот в моем эстетическом сознании произвел Петроград 1919 – 1921 года», – свидетельствует писатель. Итак, переворот этот произошел не в 1917, не в 1919, а в 1919 – 1921 годах, то есть не сразу.

Раньше, чем К. Федин обрел новые эстетические позиции, раньше, чем сформировалось его новое эстетическое сознание, он написал повесть «Анна Тимофеевна» и рассказы «Песьи души», «Старший комендор», «Сад», «Рассказ об одном утре» и «Конец мира», составившие сборник «Пустырь». Все они были написаны между 1919 и 1923 годом. И все они неопровержимо свидетельвуют, что революция и социализм еще не стали творческой идеей, пафосом творчества К.

1. Подробнее об этом см. в моей статье «Главные закономерности», «Вопросы литературы», 1961, N 10.[↩]
2. Ленинский сборник XXXV, стр. 148.[↩]
3. »Литературные записки», 1922, N 3, стр. 28. [↩]