И. Фаликов. Борис Рыжий

И. Фаликов. Борис Рыжий. М.: Молодая гвардия, 2015. 384 с., ил. (Малая серия ЖЗЛ).

Ахматовское «Какую биографию делают нашему рыжему!» можно, пожалуй, отнести и к другому поэту — Борису Рыжему, особенно после выхода в свет книги И. Фаликова.

Историю жизни «уральского Есенина» ждали с особым нетерпением, прочитав (можно даже сказать, заглотив) ее фрагмент в «Дружбе народов» (2015, № 4). Затравка удалась — текст поразил легкостью стиля, оголенностью нерва, теплотой исполнения, тонким анализом аллюзий в стихотворениях Рыжего. Но одно дело — журнальная статья и совсем другое — жанр биографии c его особыми требованиями и ограничениями, обусловленными четкостью фактографии, хронологической связностью, соблюдением дистанции между «судией» и «подсудимым». Последний критерий, пожалуй, обязывает как никакой другой, тем более в ситуации, когда историческая дистанция между автором и его героем сведена к минимуму. В этом смысле отличным примером тактичности и искусности послужило жизнеописание Бродского в Большой серии ЖЗЛ, сотканное словно бы «ниоткуда с любовью»: Лосев минимизирован, Бродский — крупным планом.

Позиция И. Фаликова как биографа совершенно иная. Лучше ли, хуже ли — решать взыскующему читателю, но уяснить принципы, по которым существует биография Бориса Рыжего, небезынтересно.

С первых строк Фаликов рисует портрет своего героя и ведет читателя по обстоятельствам его биографии. Свердловский школьник-хулиган, которого уважает свердловская окраина, «бандит и поэт», «в рубахе белой с черным бантом» врывается в повествование в первом же абзаце: «В комнате за сценой собралась послеконцертная компания, и Борис почитал свои стихи наравне с другими, а потом спросил: «Евгений Александрович, вам не кажется, что здесь только два поэта — вы и я?» Евтушенко ответил, коротко подумав: «Да, наверно». Шел июнь 1997-го. Евтушенко прилетал в Екатеринбург на один-единственный концерт. Через три года Борис сказал мне: «Я не читал ни строки Евтушенко». Под занавес двухтысячного года Рыжий обронил в печати, что «Евтушенко» в его семье было «ругательным словом»» (c. 5).

Фаликов начинает повествование с поэтической ноты. Ориентация на поэтическое — доминирующий принцип выстраивания текста. Так, вступление, реконструирующее семейную историю Рыжих, постоянно перебивается долгими стихотворными отступлениями. В первой главе сходятся в едином пространстве и Евтушенко, и Пушкин, и Маяковский, и Анненский, и др. Рифмованные строчки летят по страницам главы. Одна цитата вытесняет другую, и в серо-голубой мгле сложно разглядеть черты главного героя, так как историческое время повествования сдвинуто. Постепенно привыкая к способу изложения, читатель видит, что из «хаоса безбрежных форм» (слова шекспировского Ромео) проступает-таки образ Рыжего, человека и поэта. Биографическое и творческое настолько спаяны в книге, что возникает ощущение их соперничества, анализ стихотворений прерывает повествование о жизни порой без всякого предупреждения, фактографическая канва зачастую прерывиста. Правда, время от времени автор спохватывается и урезонивает сам себя: «Я пишу не трактат об уральской поэзии. Но рядом с Рыжим были другие» (с.