№11, 1982/Обзоры и рецензии

Художественное сознание и эстетическая мысль

И. Иваньо, Очерк развития эстетической мысли Украины. М., «Искусство», 1981. 423 с.

Хотя эта книга, продолжая издательскую серию «Эстетическая мысль народов СССР», относится по существу к области философии, – интересна она прежде всего литературоведу. И потому, что львиная доля ее содержания построена именно на литературном материале. И потому, что история украинской эстетической мысли во многом тождественна ее литературной отрасли, где движение эстетических идей, так сказать, наиболее выразительно.

И тут рецензенту сразу же представляется повод задуматься над соотношением собственно эстетической мысли как деятельности теоретической и художественного сознания, воплощаемого в общественных требованиях к искусству и в собственно художественной практике, где, по справедливому замечанию И. Иваньо, эстетическая мысль часто «выступала лишь функционально, не выделяясь структурно в целостные системы логических понятий» (стр. 9). Отсюда в рецензируемой книге нередки «реплики в сторону» о том, что, мол, эстетические идеи того или иного автора не нашли законченного, специального выражения, но легко выводятся из его высказываний и творчества.

Размышлять о несовпадении эстетической мысли и художественного сознания вынуждает и то обстоятельство, что на практике (собственно, в творческой практике) очень уж нередки случаи отчуждения между ними, и отчуждения взаимного. «Так это же все переписывание, это ведь на две трети цитаты», – сказал мне один довольно известный украинский прозаик, когда речь зашла о рецензируемой книге. Налицо демонстративно сдержанное, если не больше, отношение к теории, к академическому знанию. Но часть вины, быть может, и в самой теории, иногда действительно отгороженной от практики академическим высокомерием или отсутствием смелости говорить о жизненно важном…

Очерк истории эстетической мысли Украины – не первое издание в серии «Искусства», и пора, очевидно, думать об обобщении опыта этих изданий. Требуется их сравнительный анализ, тщательный разбор методики, хотя задача эта сложная и не всякому под силу, Книга И. Иваньо, как уже указывалось, для украинских литературоведов как нельзя более своевременна. Они сейчас особенно тяготеют к синтезу, к обобщениям материалов, уже собранных и описанных. Появляются монографии по-своему новаторские, охватывающие взором крупные отрезки времени, выявляющие наиболее общие признаки развития литературного процесса (например «На рубеже литературных эпох» М. Яценко, «Украинская литература XIX в. Направления, течения, стили» Н. Калиниченко, «Развитие украинской малой прозы XIX – начала XX ст.» И. Денисюка и др.).

Эту же потребность в обобщении отражает и попытка И. Иваньо в сравнительно небольшом очерке показать движение или хотя бы картину украинской эстетической мысли в ее историческом развитии от эпохи Киевской Руси и до сегодняшнего дня.

Трудно не воздать – в тонах возвышенных – дань уважения автору, предпринявшему и осуществившему столь смелый замысел. Ныне такие работы принято выполнять коллективными усилиями, и, например, подготовленный к изданию новый, двухтомный вариант «Истории украинской литературы» писали в Институте литературы имени Т. Г. Шевченко АН УССР почти 50 авторов, а тут один человек наедине с множеством фактов, концепций, источников (включая иногда малоизвестные, даже рукописные).

Цель исследования, однако, оправдывала затраченный труд, несмотря на то, что пятитысячный тираж книги заметно «погасил» ее функциональный эффект. Работа уже получила много откликов, она стала, без преувеличения, явлением для литературоведов и эстетиков, хотя высказываются и критические замечания в ее адрес, которые в конце концов понятны и закономерны, ведь застраховать от них исследование полностью значило бы никогда не увидеть его законченным…

Полезно после прочтения всей книги вернуться еще раз к ее «Введению», дабы четче представить себе авторскую установку, исходные принципы исследования. Во главу угла здесь выдвигаются связи эстетики с социально-экономической жизнью народа, а также историзм и партийность как методологические критерии. Определяется материал, принадлежащий к кругу эстетики и подлежащий изучению (фольклористика, авторские концепции, воплощенные в произведениях, критика, наконец, научные сочинения), обусловливается периодизация. «Введение» содержит надлежащую часть авторских оговорок относительно неизбежной предварительности, именно очерковости предлагаемой читателю книги с принятыми в таких случаях заверениями, что, мол, «очерк не претендует…». Все это понятно. И еще одно: внимание в работе акцентируется «прежде всего на прогрессивных идеях и концепциях» (стр. 15), хотя автор отдает себе отчет в необходимости учитывать их противоположности.

Впрочем, И. Иваньо, кажется, и сам не заметил, сколько слов употреблено именно на критику, на разоблачение этих «противоположных» взглядов, особенно в области «эстетизации идеалов прошлого, стремления к национальной самоизоляции» (стр. 16). Так что указанная оговорка носит скорее стилистический характер: все в основном стоит на своих местах, полемический пафос автора вполне реален.

Однако на проблеме критицизма, на полемическом потенциале рецензируемой книги следует остановиться особо.

Дело в том, что И. Иваньо пришлось идти по первопутку на многих участках истории украинской эстетики. Но еще сложнее приходилось ему там, где дорога хоть и наезжена, да не всегда в правильном направлении. Надо было в меру возможностей исправлять колею, то есть делать попытки переоценок, более справедливого истолкования или хотя бы более осмотрительного подхода к явлениям исторического прошлого. С особым интересом читаются части «Очерка», в которых чувствуется новая проработка первоисточников, их соотнесенность с историческими условиями (например, характеристика так называемых «сложных фигур» – от Б. Гринченко до Гната Хоткевича и М. Вороного, роль барокко в украинской литературе, некоторые тенденции в советской эстетической мысли конца 20-х – начала 30-х годов).

Вместе с тем нередко распознаешь в тексте суждения и даже оценки компромиссные, обтекаемые – знак сознательного или вынужденного «соблюдения приличий». Особенно чувствуется это в некоторых суждениях о современном состоянии эстетических разработок. Понятно, что нехватка печатной площади сильно стесняла автора, но многие эстетические проблемы современности в освещении «Очерка» выглядят слишком уж общо. Теория народности, например. Автор дает читателю самые общие сведения о ней: «Украинские исследователи рассматривают народность искусства и литературы как одну из основных категорий эстетики социалистического реализма, органически связанную с партийностью и правдивым отражением жизни народа. Выражение глубокой правды народной жизни с учетом прогрессивных тенденций ее развития – такое понимание народности становится важным методологическим инструментом раскрытия диалектики национального и интернационального в художественной культуре развитого социализма. С этой точки зрения представляют интерес работы В. Антоненко, Н. Гончаренко, Н. Иордатия, И. Ляшенко, А. Мороза, В. Передерия и других» (стр. 396).

Нужно знать эти работы, чтобы представить себе, сколь осторожен И. Иваньо в оценке их принципиальной новизны по части теории народности. Форма, конечно, соблюдена, но пытливый читатель несомненно останется к ней в претензии.

Если сравнить эти слишком суммарные характеристики с опытом украинской эстетической мысли хотя бы прошлого столетия, заметим, что она порой была и более основательна, и более жизненна. Горячее обсуждение той же проблемы народности по существу сопровождало становление новой украинской литературы, теоретически поддерживало ее в сложных социальных условиях. Прогрессивное и консервативное направления здесь резко размежевывались и были в центре общественного внимания: «Писатели прогрессивного крыла романтизма (Т. Шевченко раннего периода, М. Максимович, М. Шашкевич) связывали принцип народности не только с защитой национальной самобытности, но и с освободительными идеалами народа. У представителей консервативного романтизма (И. Кулжинский, А. Метлинский) принцип народности наполняется консервативным содержанием, совпадая с уваровской концепцией официальной народности» (стр. 137- 138).

«Постромантическое» развитие украинской литературы и искусства также обозначено пристальным вниманием к этой проблеме, размежевывая (и это хорошо показано в книге И. Иваньо) сторонников и противников ее справедливого решения. Читательский адрес художественных произведений, языковые трудности, объект изображения (крестьянин, интеллигент, рабочий; село, город и т. п.) – все это для украинской эстетической, а точнее – художественной мысли представляло ряд отнюдь не простых задач и теоретического и практического характера. Думается, что частично эти задачи и ныне еще нуждаются во внимании, они порой усложняются новыми объективными обстоятельствами. И скажем, дискуссия о массовости и народности литературы, которую ведет в этом году «Литературная газета», – ближайшее по времени (да и по существу) доказательство тому.

Вообще, читая «Очерк», то и дело ловишь себя на мысли о том, что опыт предшествующего, к сожалению, не часто становится реальным уроком современнику. Много споря в последние годы о сельском и урбанистическом как мировоззренческих ориентирах литературы, в частности украинской, мы как бы не учитываем того же XIX века, когда прогрессивные писатели, начиная от Г. Квитки-Основьяненко и Марко Вовчок, кончая И. Франко, Лесей Украинкой, С. Васильченко, много усилий прилагали, решая эту проблему в национально-социальном плане. То же можно сказать об исторической тематике. Значение ее для каждой из национальных литератур трудно переоценить. Но когда эта тема подменяет собой решение текущих, остросовременных задач, когда, так сказать, воспоминание становится заменой деятельности, полезно было бы опять же вспомнить кое-что из прошлого, но в интересах актуальных. Так, в 70-е годы XIX века О. Терлецкий критиковал увлечение некоторых галицийских писателей историческими сюжетами, так как видел в этом способ уйти от остросоциальных, насущных нужд народа. «По мнению критика, – пишет И. Иваньо, – в этом и заключается причина отчуждения их от вопросов современности, актуальных проблем народной жизни, а значит, и источник безжизненности их картин и образов, ориентирующих народ не на движение вперед, а на отжившие идеалы прошлого» (стр. 239).

Конечно, нельзя понимать и воспринимать опыт прошлого, в том числе и только что упомянутые примеры, буквально, но академичность как урок, как знание отнюдь не всегда достойна снисходительного отношения, которое, как уже говорилось, иногда проявляется у некоторых «практиков «.

Не исключено, впрочем, что может процветать и порой процветает эстетика неживая, далекая от потребностей и творчества, и жизни. Когда брат и соавтор Панаса Мирного И. Билык вслед за русской революционно – демократической критикой выступал против критики эстетствующей, против оценки произведений «бездушным аршином эстетики», – он заботился именно о литературе социально активной, национально ответственной. Или вспомним, как пренебрежительно отзывался Шевченко об одном из «мертвых» эстетиков – К. Либельте…

Прогрессивная эстетическая мысль всегда отстаивала действенность искусства, его живую связь с действительностью. Слово должно быть делом. Это – убеждение писателей, пришедших к нему через тернии трудной борьбы за литературу как отражение коренных интересов народа. Эстетические принципы должны быть и политическими. Уже Леся Украинка, «едва ли не единственный мужчина», по определению Франко, во всей украинской литературе своего времени, скажет – как завяжет: «Отказаться от всякой политики в литературе… – не только убеждения, но и темперамент мой этого не позволяют… Тогда нужно отречься мне и от моей поэзии, моих самых искренних слов, ибо выговаривать и ставить их на бумаге, отказавшись от того дела, к которому они призывают других, мне будет стыдно» (стр. 276).

Интересно вообще проследить в историческом развитии становление писательского самосознания именно в гражданском плане. Рецензируемая книга, не предполагая эту задачу специально, дает здесь для наблюдений и обобщений богатейший материал. Лаврский писец, чье служение творчеству делилось между богом и людьми. Страстный полемист, борец против католицизма и унии, выступавший не только письменно, но и устно – в церкви или прямо на площади. Странствующие дьяки и «скудей», совмещавшие вынужденное попрошайничество с популяризацией поэзии. Дворянская интеллигенция, представители которой встают на защиту гуманистических идеалов, выражавшихся во внимании к «низшим слоям»… Вплоть до современного писателя, «истолкование» творческой сущности которого эстетиками достигает самых сложных (иногда, кажется, даже слишком усложненных) уровней: «Что касается субъекта эстетической деятельности, то он, по мнению исследователя (В. Иванова. – Г. С), выступает не как обобществленное человечество, а как коллективизированный индивид, который и является носителем специфически человеческой способности «психически аккумулировать внешний мир во всей его предметной естественности» (стр. 393).

Таким образом, если правомерно говорить об ориентации литературы, писателя на читателя, на адресата, то, наверное, в историю этих взаимоотношений следует включать также «обратную связь», то есть и то, каким представляет себе читатель этого «субъекта эстетической деятельности», имея при этом в виду прежде всего гражданскую его позицию, ответственность за само звание писателя и соразмерность слова с делом.

Каждая историческая эпоха, каждая социальная формация по-своему детерминирует общественную роль писателя, обусловливает его образ мыслей. И в этом отношении, несомненно, прав И. Иваньо, когда стремится, где только есть возможность, наново взвесить факты в их конкретно-историческом и социальном контексте, дабы глубже понять мотивы того или другого явления, взвесить за и против в оценке деятелей прошлого. При всей его старательности, конечно же, не все удалось увидеть непосредственно. Так что наряду с потребностью синтеза и сегодня не умаляется значение упорных фактологических исследований. Тем более, что многие факты имеют тенденцию постепенно терять свои четкие очертания под тяжестью устоявшихся, не всегда правильных, а то и вовсе неправильных репутаций. Почему-то существуют неизвестно кем установленные табу на личности, события, даже периоды в развитии творчества и его эстетического осмысления, обозначенные особой сложностью и противоречивостью. В изданиях, подобных рецензируемому, быть может, стоило более тщательно разобраться в таких фигурах, как, например, П. Кулиш и М. Грушевский, В. Винниченко и М. Хвылевой. Умолчание или упоминание вскользь – не лучший способ научного историзма.

А вот фигура совершенно другого ряда – замечательный украинский советский писатель Юрий Яновский. Совсем недавно К. Волынский справедливо писал («В ітчизна», 1982, N 1), что долгое время обвиняемый в грехах социального и национального плана роман Ю. Яновского «Четыре сабли» вовсе не «злодейский», наоборот, он подчеркнуто выдержан в принципах социалистического реализма и стал жертвой обстоятельств, чтобы не сказать – личных заблуждений и предубежденности некоторых критиков, эти обстоятельства усугублявших.

Нужно сказать, что в «Очерке» довольно смело говорится об определенных просчетах украинской критики, в частности и советского периода, нередко поддерживаемых соответствующими эстетическими концепциями. Успехи советской эстетической мысли от этого никак не кажутся умаленными, хотя, с другой стороны, даже по площади печатного текста советский период в рецензируемой книге занимает только… 50 из 400 страниц. Порой изложение здесь напоминает скороговорку.

«…Опубликованы десятки научных монографий и сотни статей в сборниках, в философских и литературно-художественных журналах, освещающих богатый спектр проблем марксистско-ленинской эстетики» (стр. 389 – 390), – убеждает нас автор, но содержание этих работ излагает суммарно, даже бегло. Не заметны сколько-нибудь оригинальные, принципиально новые концепции украинских эстетиков, которые вызывали бы ощутимый резонанс. Одно из двух. Или расстояние до характеризуемых явлений столь близко хронологически, что «лицом к лицу лица не увидать». Или… сама эстетическая мысль не отличается научной отвагой, не предлагает творческой практике (художественной и теоретической) новаторских решений. И тогда читатель «Очерка» начинает понимать, что автор «успокаивает» его, предваряя возможные претензии «ритуальными» фразами типа: «Здесь нет возможности проанализировать все работы названных и не названных эстетиков Советской Украины, в заключение отметим лишь то, что в данный период (после 1956 года. – Г. С.) значительно возрос теоретический уровень большинства работ» (стр. 397).

…Как видим, рецензия как-то сама собой тяготеет не к оценке «Очерка» с его успехами и просчетами, а к рассуждениям «по поводу». Что ж, воистину огромен материал рецензируемой книги, поэтапный ее разбор занял бы слишком много места. А то, что она предрасполагает к размышлениям попутным, лишний раз свидетельствует в пользу эстетических уроков прошлого.

«Очерк развития эстетической мысли Украины» появился как нельзя более своевременно. Работа оказывается именно на стыке стремлений к синтезу и аналитических потребностей науки о литературе и искусстве. Она как бы приглашает уже на новом, современном уровне вглядеться в факт, в эмпирику, чтобы прийти к более полным, глубоким и более справедливым концепциям истории украинской эстетической мысли и художественного сознания. Словом, выполненное И. Иваньо исследование, без сомнения, принадлежит к неординарным явлениям в нашей украинской науке. Вышла книга, дающая повод и даже обязывающая глубже задуматься над эстетическими и общественными уроками прошлого, еще раз и во многом по-новому осмыслить их, дабы претворить в художественно-творческую практику, по возможности свободную от издержек «стихийности» в поиске верных направлений ее развития.

г. Киев

Цитировать

Сивоконь, Г. Художественное сознание и эстетическая мысль / Г. Сивоконь // Вопросы литературы. - 1982 - №11. - C. 243-249
Копировать