«…Гёте приводит к Ленину»
Эти слова содержатся во введении Роллана к его сборнику «Спутники»1. Под введением дата – октябрь 1935 года. Стоит вдуматься в это утверждение, на первый взгляд парадоксальное. Для этого надо рассмотреть его не только в непосредственном контексте, но в плане более широком – в связи с творческой биографией автора «Жан-Кристофа».
В апреле 1985 года умерла на девяностом году жизни Мария Павловна Роллан. За сорокалетие, истекшее со времени смерти Ромена Роллана, она подготовила к печати в общей сложности не менее тридцати томов материалов из неопубликованного наследия писателя – письма, воспоминания, фрагменты дневников. Эти книги, взятые вместе, дают немало нового, подчас неожиданного для познания личности Роллана, трудных путей его исканий, приведших его к солидарности с силами социализма. И теперь мы конкретнее, чем при его жизни, представляем себе его отношение к классикам мирового искусства. Выясняется, в частности, что одним из постоянных спутников его духовной жизни – наряду с Толстым, Бетховеном, Шекспиром, Руссо – был Гёте. Следы размышлений Роллана над Гёте мы находим чуть ли не в каждой из его посмертно опубликованных книг.
Мне уже доводилось говорить и писать о том, что влияние одного писателя на другого или преемственная связь писателя с его предшественником далеко не всегда проявляются в прямых подражаниях или заимствованиях. Не всегда такая связь может быть подтверждена и типологическими чертами сходства. Гораздо более существенно встречное движение мысли, которое предшественник вызывает у своих литературных потомков. В этой связи важны прямые свидетельства, суждения, оценки, непосредственное присутствие предшественника в произведениях (статьях, письмах и т. д.) того, кто у него так или иначе учился. Конечно, такие свидетельства требуют критической проверки, а главное – изучения на фоне творческой судьбы, условно говоря, последователя. В таком плане интересует нас и отношение Роллана к Гёте. Учеником Гёте в прямом смысле он, конечно, не был, но Гёте много значил и для него.
Казалось бы, само собой напрашивается сопоставление: «Жан-Кристоф» и «Вильгельм Мейстер». М. Бахтин с полной уверенностью относил «Жан-Кристофа» к образцам «романа воспитания». Однако роман-эпопея Роллана по широте и остроте поставленных в ней кардинальных проблем эпохи перерастает привычные рамки «романа воспитания», во всяком случае отклоняется от классических моделей, в том числе и от модели гётевской.
Так или иначе тезис о близости «Жан-Кристофа» к немецкой классической традиции довольно долго держался в западной критике. В 1909 году известный австрийский прозаик и критик Гермаи Бар писал Ролла ну по поводу первых томов «Жан-Кристофа»: «Я нахожу, что это произведение наиболее немецкое из всего, что существует в наше время, более глубоко немецкое, чем все, что выходит в нынешней Германии». Имеется запись самого Роллана, сделанная в 1914 году – явно до начала первой мировой войны: «Меня заинтересовали суждения немецкой прессы по поводу «Жан-Кристофа», появившегося в переводе. Как правило, поражаются, что перед нами такая чисто немецкая вещь, echt deutsch, alt deutsch, вышедшая из Гёте более прямо, чем какая-либо немецкая книга»2.
Подобные высказывания Роллан читал и слышал не раз. И опроверг их, очень весомо, в письме к литературоведу Пьеру Лобрие от 5 ноября 1939 года: «…исследование «германских влияний» на «Жан-Кристофа» рискует оказаться для вас довольно обманчивым… Идею «романа-потока» я тоже почерпнул не в Германии, не в «Вильгельме Мейстере»; чтобы оценить значение последнего, мне понадобились многие годы. – Если у меня и была «модель», я бы посоветовал вам искать ее скорей у Толстого. – Но, честно говоря, Жан-Кристоф явился ко мне уже в этой именно форме, которая составляла с ним одно целое. В нем была уже заранее предрешенная гармония с гётевским «Stirb und werde» («Умри и возродись». – Т. М.). Но тогда я этого еще не знал и обнаружил гораздо позднее»3.
Это письмо напоминает: преемственные связи Ролла на с Гёте необходимо изучать в развитии. Они складывались постепенно и не без противоречий.
Ромен Роллан сам говорил, что приобщался к мировой литературе еще школьником благодаря библиотеке своего деда. Он читал многое в переводах – и Шекспира, и Шиллера. Вероятно, он и Гёте первоначально читал в переводах, неизбежно несовершенных. Однако начиная с 1880 года, то есть с четырнадцати лет, он занимался немецким языком. В Архиве Роллана хранится тетрадка, относящаяся предположительно к 1885 году, с записями о прочитанных произведениях Гёте; здесь называются «Гец фон Берлихинген», «Клавиго», «Ифигения», «Фауст».
В Высшую Нормальную школу двадцатилетний Роллан пришел, уже будучи элементарно знакомым с немецкой классикой. В студенческие годы он читал, судя по дневнику, преимущественно русскую и английскую литературу, помимо своей родной французской. Однако в дневнике зафиксировано недовольство Роллана-студента лекциями известного в ту пору литературоведа Брюнетьера, который с шовинистическим пренебрежением отзывался о Гёте, Шиллере, Лессинге, Гейне. В свое философское «Кредо», написанное в 1888 году, юноша внес суммарную, довольно традиционную, характеристику Гёте, определив его идейную суть словами «царственное равновесие подлинно человеческих душ» (4, 377)4.
В свете «царственного равновесия» Роллан видел Гёте и в 90-е годы, когда он, живя вначале в Италии, дружески общался, а потом, живя в Париже, переписывался со старой немецкой писательницей Мальвидой фон Мейзенбуг, ставшей его первой литературной наставницей. Мальвида фон Мейзенбуг прожила большую и бурную жизнь, была другом Герцена, Вагнера, Мадзини, Ницше. Она постаралась передать молодому французу свой богатый жизненный опыт, свои познания в области немецкой культуры, – все это впоследствии отозвалось на страницах «Жан-Кристофа». Мальвида, говорит о ней Роллан, «знала больше, чем написала. Но, по примеру ее учителя Гёте, она создавала свою гармонию мира. Как и Гёте, она избегала диссонансов…»5.
Но критический разум будущего писателя восставал против этой гармонии, его чуткое ухо музыканта остро воспринимало диссонансы европейской действительности конца XIX века. В письмах К Мальвиде отразилось и крепнувшее в Роллане ощущение порочности, непрочности буржуазных устоев, и предчувствие грозных исторических потрясений, и смутное тяготение к социализму, и желание стать ближе к «миру действия». Все это побуждало его спорить со старой приятельницей, в частности и о ее любимых немецких классиках. Роллан сурово критиковал Шиллера за идеалистическую отвлеченность, а Гёте – за «олимпийскую» холодность. «Мне не нравится, что Шиллера так неотвязно занимают вопросы эстетики и совершенства формы. Мне не нравится, что Гёте так погружен в философию, науку и придворные заботы. – И кроме того, мне положительно не нравится пресловутая «созерцательность» Гёте. Его безмятежный взгляд – как декабрьское солнце: светит, но не греет… Как многого не замечает в современном мире этот великий язычник!» А в конце письма любопытная оговорка: «В сущности, я лишь потому так плохо отзываюсь о Гёте, что он один из тех людей, которые всегда оказывали на меня наиболее сильное гипнотическое действие… вот я и восстаю против этого внушения» (стр. 78, 79).
В письмах к Мальвиде Ромен Роллан, так или иначе, щадил чувства «дочери Гёте» (как он ее называл) и высказывался в корректном тоне. Гораздо более резкий тон по отношению к немецкому классику в его письме к матери от 13 ноября 1890 года. «Читаю на досуге книгу о лирике Гёте, с большим количеством цитат. До чего же неудобоварим для меня этот человек! Ничего более мне антипатичного и не сыскать… Его холодная чувственность, артистическое себялюбие, невозмутимая натура, превратившаяся в машину для художественного изложения своих чувств, – все это не в моем вкусе… Меня всюду привлекает драматизм и игра страстей. Гёте так глубоко и безраздельно любил самого себя, что почти не умел видеть характеры других» (стр. 80 – 81).
Но мало-помалу назревал пересмотр подобных суждений: сложная личность Гёте яснее, полнее раскрывалась перед Ролланом. В «Воспоминаниях» (вышедших посмертно) он пространно цитирует запись из своего дневника от 31 мая 1896 года, когда он узнал, что его пьеса «Святой Людовик» принята журналом «Ревю де Пари».
Этот первый литературный успех дал ему повод задуматься над тем, как необходимы писателю сосредоточенность и одиночество, чтобы похвалы публики не сбили его с первоначально намеченного пути. Попутно Роллан замечает: «Как это часто бывает в подобных случаях, как это со мною случается постоянно, подтверждение своим мыслям я нашел у одного из моих великих наставников и друзей. Гёте говорил мне…»6 – за этим следуют три выдержки из «Поэзии и правды», где речь идет о пользе одиночества и вреде успеха для подлинного художника.
Значит, часто упоминаемое «олимпийство» Гёте было, в сущности, формой самозащиты гения, который даже на вершине славы ревниво берег свою творческую свободу? К такому выводу Роллан пришел не сразу, он шел к нему постепенно. Однако любопытно, что в статье «Яд идеализма» (1900), работе в некотором смысле программной, резко направленной против иррационалистнческих течений искусства и мысли, Роллан ссылается на слова Гёте: «Дух реальности и есть настоящий идеал»7. Выдержку из этой своей давней статьи, включая и приведенное там изречение Гёте, Роллан воспроизвел и в самой поздней из своих работ, биографии Шарля Пеги, подтверждая тем самым, что обращение к немецкому классику не было у него случайным.
Мы, так или иначе, можем поверить Роллану: «Жан-Кристоф» сложился у него независимо от влияния Гёте и в решительном противостоянии духу артистической исключительности. Роллану и его герою было близко то понимание долга художника, которое он нашел у Толстого: «Мыслитель и художник никогда не будут спокойно сидеть на олимпийских высотах…»8 Страницы трактата Толстого «Так что же нам делать?», где речь идет о жизненном назначении деятелей культуры, подробно цитируются в книге Роллана «Жизнь Толстого», вышедшей незадолго до завершения его первого большого романа.
Роллановский Жан-Кристоф презирает пошлую толпу торгашей и потребителей искусства, завсегдатаев «ярмарки на площади», но хочет творить для народа, для человечества. Гордый дух артистической независимости (но не «олимпийства»!) сочетается у него с пафосом «добровольного служения» (этой формулой Жан-Ришар Блок определял то главное, что воспринял от Толстого и Роллан, и он сам). Мы можем сказать, пользуясь современным термином, что Жан-Кристоф, как и его создатель, пренебрегая внешними формами успеха, похвалами, богатством, высоко ценит обратную связь, радуется сочувственным, дружеским откликам, которые находит его искусство у многих и разных рядовых, безвестных людей, духовно ему родственных.
Вместе с тем именно в годы работы над «Жан-Кристофом» Ромен Роллан перечитывает Гёте, кое-что, видимо, читает впервые и постепенно осознает значение немецкого классика именно в свете тех идей и стремлений, которые дороги ему самому.
Об этом говорят, в частности, многочисленные письма, которые Роллан писал в десятилетие перед первой мировой войной своему близкому другу – итальянке Софии Бертолини. Прочитав «Разговоры с Гёте» Эккермана, Роллан утверждает, что эта книга «значительно укрепила его спокойствие и озарила его волю» (10, 19). Ему, естественно, пришлась очень по душе гётевская идея всемирной литературы. «Нужно создать новый, расширенный Веймар, интеллектуальное и нравственное отечество, где зародится, наконец, европейскаядуша» (там же). Роллан мечтал о «маленькой гармоничной Европе», о «симфонии, объединяющей все самое великое и самое задушевное, что есть у каждого народа, – именно такова была мечта Гёте и его друзей»; он и сам хотел создать в лице Жан-Кристофа образ «великого Европейца» (10, 165).
Мы видим, что мысли о Гёте не оставляли Роллана в годы работы над «Жан-Кристофом».
- Ромен Роллан, Собр. соч. в 14-ти томах, т. 14, М., 1958, с. 604.[↩]
- Romain Rolland, Weltburger zwischen Frankreich und Deutsehland, Munchen, 1967, S. 50.[↩]
- Ромен Роллан, Статьи, письма, М., 1985, с. 343. Ссылки на это издание в дальнейшем приводятся в тексте.[↩]
- Здесь и далее ссылки на цитаты из французских «Тетрадей Ромена Роллана» («Cahiers Romain Rolland», Paris) приводятся в тексте с указанием тома и страницы.[↩]
- Ромен Роллан, Воспоминания, М., 1966, с. 135.[↩]
- Ромен Роллан, Воспоминания, с. 456.[↩]
- Ромен Роллан, Собр. соч. в 14-ти томах, т. 14, с. 88.[↩]
- Л. Н. Толстой, Полн. собр. соч. (Юбилейное), т. 25, с. 373.[↩]
Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.
Статья в PDF
Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №11, 1987