№11, 1987/Публикации. Воспоминания. Сообщения

Статьи. Письма. Дневники. Публикация А. Чаренц

В течение всего своего сложного и трудного жизненного и творческого пути великий армянский поэт Егише Чаренц (1897 – 1937) находился в горниле важных исторических событий. Он всегда жил судьбой своего народа и всего человечества, он пережил тяжелые личные испытания и трагические противоречия, но никогда не покидала его вера в дело революции, в которой он видел единственный путь спасения армянского народа. Чаренц, как и его великие современники – Блок, Брюсов, Терян, пришел к идее исторической необходимости революции. После Октября для поэта начался новый этап творчества, его муза была захвачена волнующей героикой, в нем пробудилась огромная внутренняя сила, и, прежде страдавший от одиночества, поэт начал петь песни борьбы и победы.

Проблема судеб страны Наири привела поэта к русской революции, которая и стала в дальнейшем основным средоточием связей Чаренца с Россией.

В 1921 году по специальному направлению Центрального Комитета Компартии Армении Егише Чаренц и Геворг Абов выезжают на учебу в Москву. Они рекомендуются ректору московского литературного института В. Я. Брюсову как молодые революционные поэты. Чаренц встречается в Москве с русскими писателями и деятелями культуры, в 1922 году на армянском языке здесь издается двухтомник его сочинений.

Чаренцу довелось жить «на рубеже двух миров», когда каждому из деятелей поэзии и искусства предстояло самому найти истинный путь, опираясь лишь на свою творческую интуицию и логику времени. На этом пути поисков истины, когда еще смешивались и переплетались уже обнаруженные тропы, вполне закономерно и понятно было влияние конструктивистских, футуристских, пролеткультовских, рапповских и других идеологических и литературных течений, направлений – влияние, обусловленное прежде всего непосредственным восприятием Чаренцем интеллектуальной атмосферы, царящей в России в те годы. Для Чаренца всегда были образцом традиции и опыт русской литературы: «Русская литература была тем живительным источником, из которого наша литература вбирала соки своего развития… Иначе, конечно, не могло быть, поскольку наша экономическая и общественная жизнь была неотрывной частицей российской жизни».

Чаренц исключительно глубоко осознал характер переживаемой им переходной эпохи. Стремясь решить проблемы, важнейшие для данного этапа развития армянской советской поэзии, он сыграл в армянской действительности и литературной жизни роль, аналогичную роли Маяковского в России. И Чаренц, и Маяковский пришли в литературу с революцией, мобилизованные для одной цели, полные нетерпимой ненависти к старому.

Известно, что в этих условиях стремление к отрицанию и отречению от старых традиций распространилось и в область литературы и искусства. Это явление, наиболее выпукло очерченное в России после победы революции, впоследствии переместилось и на армянскую почву, облекаясь при этом в национальные тона.

Какой должна быть современная литература? Никто, пожалуй, в Армении тех лет не занимался поисками ответа на этот вопрос с той страстностью и тем воодушевлением, с какими занялся им Чаренц. В поисках этого ответа был период, когда Чаренц отказался от многовековых традиций родной литературы и стрелы этого отрицания были направлены им против Теряна, Туманяна, Исаакяна, которые, казалось ему, остались по ту сторону красной черты, начертанной революцией, «на рубеже двух миров». Однако отказ этот не был так уж безболезнен для Чаренца, чьи строки питались традициями Теряна, Туманяна, Исаакяна, Саят-Новы…

Новый, послеоктябрьский период творчества Чаренца, связанный и с отходом его от символизма, стал одновременно периодом формирования армянской советской литературы. Свою эстетическую программу тех лет, частично выраженную в его требовании, согласно которому «мы должны попытаться найти новые художественные формы, соответствующие характеру и психологии наших трудящихся», Чаренц осуществлял в своей бурной практической деятельности. Летом 1922 года вместе с армянскими поэтами Азатом Вштуни и Геворгом Абовым Чаренц издал «Декларацию трех», в которой провозглашалось: «Современная армянская поэзия – туберкулезник, обреченный на неизбежную смерть… В нас творит темп масс, и мы до масс спускаем наше творчество. Пусть сгинут аристократические школы, кабинетные писатели – дремлющие в библиотеках книги, салонные женщины…»

В 1924 году в Москве вместе с архитекторами Каро Алабяном и Мвкаелом Маэманяном Чаренц издал журнал «Стандарт», в котором, объясняя курс, которого они придерживались, писал: «Литература, искусство должны не отображать, а самым активным образом, практически и непосредственно бороться за осуществление этого дела. В этот переходный период наиважнейшим литературным жанром должна стать агитка. Нам известно, что слово «агитка» может возмутить многих. Но, чтоб успокоить их, мы напомним прежде всего слова Генриха Гейне о том, что «бедра тициановской Венеры, выполнили исторически ту же роль, что и Виттенбергские тезисы Лютера, попросту первые – в завуалированном виде, вторые – открыто».

Практически воплощал свои теоретические положения, в 1922 – 1923 годах Чаренц написал ряд произведений, представляющих совершенно новые явления в поэзии как по форме, так и по содержанию и резко отличающихся от написанных им в предшествующие годы (1915 – 1922), «Декларация трех», «Стандарт», поэма «Романс без любви», изданная отдельной книгой в Москве в 1922 году, вызвали бурные споры в армянской критике. Против позиций Чаренца выступили Арт. Каринян, Ц. Ханзадян, П. Макинцян, А. Сурхатян и др. Чаренц ответил своим оппонентам статьей, написанной по поводу «Романса без любви».

И все же эти произведения Чаренца, при всех оговорках о том, что сегодня многое в них мы не принимаем и не разделяем, что сам автор вскоре отказался от своих нигилистических деклараций и эстетических установок, по сей день представляют огромный интерес как исторические документы периода формирования армянской советской литературы.

И русский, и мировой художественный опыт чрезвычайно быстро привел Чаренца к иным заключениям. В письмах 1925 года, написанных из-за рубежа, он излагает свои новые позиции. Он увидел, что в мире «накопилась огромная, исполинская материальная культура» и наша задача не в том, чтобы предать ее мечу и огню. По-новому анализируя и оценивая ценности, выработанные мировой литературой, и истинную суть сдвигов, происходивших в то время в русской действительности, поэт приходит к убеждению, что искусство каждой эпохи является не следствием произвола и желаний отдельных личностей, а результатом всего комплекса общественных и человеческих взаимоотношений данной эпохи и что вовсе не легко понять, где в этих произведениях кончается «классовое» и начинается «общечеловеческое».

Новая книга Чаренца «Эпический рассвет», в которой он выступил и как крупный художник, и как теоретик социалистической эстетики, будучи издана в 1930 году, явилась одной из вех этого развития. В ней он впервые в армянской действительности выдвинул девиз: «Вперед – к Пушкину».

Свои новые эстетические критерии Чаренц изложил в 1934 году, в известной своей речи на Первом всесоюзном съезде советских писателей: «Сегодня в основном перед всей советской литературой как одна из самых трудных проблем стоит вопрос о создании синтетического… искусства… Выход в том, чтобы все советские поэты, образуя идейно сплоченную, неразрывную армию, стремились совместно создать то великое искусство, которое было бы и сложно как таковое и соответствовало бы великолепной духовной конструкции человечества, строящего социализм… Советское искусство должно создать свое сложное, но понятное широчайшим массам… синтетическое искусство».

Выступление Чаренца на Первом съезде советских писателей во многих своих положениях удивительно актуально и созвучно духу сегодняшней перестройки в нашей стране.

В последнем своем сборнике «Книга пути» поэт в своих философских раздумьях пытается по-новому осмыслить историю своего народа как в далеком, так и в сравнительно недавнем прошлом.

Жизнь Чаренца прервалась на середине творческого пути. Он не успел осуществить свои многочисленные замыслы. В рукописях поэта сохранились лишь наброски его новой книги, которой не суждено было получить свое завершение. О труднейших условиях жизни и творчества, сложившихся в обстановке непрерывных обвинений и несправедливой критики, свидетельствует ниже публикуемое письмо Мариэтте Шагинян.

Что послужило поводом для написания письма? Осенью 1933 года уже отпечатанный тираж сборника «Книга пути» был запрещен. Автору предложили изъять из него драматическую интермедию «Ахиллес или Пьеро?». Вместо нее Чаренц поместил в сборник поэтические циклы «Книга познания» и «Поэтическое искусство».

В этом виде книга вышла в 1934 году. В результате этих событий Чаренц вновь остро ощутил ту нездоровую атмосферу, которая сложилась вокруг него и которая на сей раз проявилась в особо враждебной и опасной форме. Секретариат ЦК КП(б) Армении 14 ноября 1933 года принял постановление «Об идеологической неустойчивости продукции Армгосиздата», где книга Е. Чаренца расценивалась как «контрреволюционно-троцкистская клевета… в которой идеалистически трактуется история Армении, открыто проявляется армянский воинствующий национализм».

Согласно этому же постановлению, Чаренц освобождался от должности заведующего отделам художественной литературы Армгосиздата. Одновременно налагался заорет на роман М. Армена «Эривань», хрестоматию по истории армянской литературы, в которой были помещены стихотворения Гамар-Катипы и Шахазиза, характеризовавшиеся в постановлении как «крайне шовинистические».

Непосредственно после описанных событий, 1 декабря 1933 года, Чаренц и пишет свое письмо М. Шагинян.

Дружба между Е. Чаренцем и А. Ханджяном (1901 – 1936) возникла в 1930 году, когда А. Ханджян был избран первым секретарем ЦК КП(б) Армении. Чаренц высоко ценил А. Ханджяна как государственного деятеля, видел в нем руководителя, горячо любимого народом, человека, живущего его интересами.

Поэт постоянно ощущал покровительство и защиту секретаря ЦК, и, как видно из письма, «предательство» по отношению к Чаренцу состоялось в отсутствие А. Ханджяна. По возвращении А. Ханджян сумел ликвидировать опасность, и в середине декабря, новым решением ЦК Чаренц был восстановлен в прежней должности.

Мы не знаем, к каким шагам прибегла М. Шагинян, получив письмо Чаренца, но вне всяких сомнений, что другое письмо, о котором упоминает поэт, дошло до адресата. Характерно, что Чаренц просит Шагинян послать ответ по адресу Мартироса Сарьяна, указав на конверте адрес художника.

Невзирая на усиливающуюся изоляцию и атмосферу давящего одиночества, Е. Чаренц продолжал творить с неослабевающей энергией. Однако его новые произведения не публиковались. Достаточно отметить, что из многочисленных произведении, написанных в последние три года жизни поэта и составивших объемистый том в 800 страниц, при жизни автора было напечатано всего шесть стихотворений. И не случайно, что изучение творческого наследия поэта до последнего времени завершалось сборником «Книга пути».

В 1962 – 1967 годах на армянском языке вышло Собрание сочинений Е. Чаренца в шести томах (Ереван, Изд. АН АрмССР). Однако в него вошли не все произведения писателя. В 1983 году в том же издательстве увидел свет сборник неопубликованных произведений Чаренца: Егише Чаренц, Неизданные и несобранные сочинения. Подготовка текста и примечания Анаит Чаренц. Изучение этих материалов показывает, что в последние годы жизни Чаренц не прекращал своих теоретических разработок по проблемам искусства и разрешал их, опираясь на глубокое знание опыта русской и мировой культуры.

Тексты настоящей публикации (кроме письма М. Шагинян) печатаются по названным изданиям Чаренца: шестому тому Собрания сочинений и сборнику «Неизданные и несобранные сочинения». Переводы с армянского – Р. Папаяна. Если перевод не обозначен – публикуемые материалы написаны по-русски.

«НА РУБЕЖЕ ДВУХ МИРОВ»1

(Отрывок)

Сколько тебе еще мук предстоит

На рубеже двух миров!2

 

Ваан Терян

Ованес Туманян…

Не о прожитых днях и заслугах его захотелось мне написать, услышав весть о его смерти. Все, что можно было сказать о высочайших художественных достоинствах его сочинений, сказано давно; давно продемонстрирована общественная значимость и социальное содержание его сочинений3. Мало что нового остается сказать о нем даже грядущему критику, и если это «новое» будет сказано, оно будет следствием долгих и упорных разысканий туманяноведов. В сегодняшний номер газеты, посвященный его памяти, я хотел бы вписать несколько воспоминаний о прошедшем дне нашей поэзии – размышлений, проснувшихся в душе моей в миг, когда я представил воочию, что Туманяна нет. Говоря «прошлое», мы сегодня представляем все то, что осталось по ту сторону Октября 917-го Разящий меч пролетарской революции провел в тот грозный год некую красную черту между днями и временами – и все то, что осталось по т у сторону сей черты, для стоящих по эту сторону стало давним прошлым – далеким и непричастным, видением мрачных лет, бредом веков. И далее, на протяжении пяти бурных и все перевернувших лет, углублялась и непроходимой стала эта черта – и многие остались на этом разделяющем два мира рубеже, уже ставшем пропастью.

Самым великим и самым трагичным из этих «оставшихся на рубеже двух миров» был Ваан Терян – «последний поэт»4 старого – нашей дооктябрьской поэзии, – тот, который одной ногой упирается в старое, а другую протянул, желая перейти «рубеж», но не перешел, оставшись на весу над «пограничной» пропастью, подобно «на кресте распятому Христу».

Из древности, из тьмы годов, скудными страницами нашей поэзии протянулась к новому цепь из трех звеньев – от мглы годов до Октября. На этом конце цепи находился самый близкий нам и самый любимый нами Терян, на том конце, у начала нашей так называемой «новейшей поэзии», – Ов. Туманян.

Посреди был Аветик Исаакян – родной и «соседствующий» с обоими – слева и справа.

Первым ушел самый молодой, Терян, – тот, кто был нам ближе и роднее, чем остальные двое: с его смертью оборвался и пал тот период нашей вчерашней поэзии, одна из сторон которого стремилась объединиться с нами и сохранить сопричастность со старым – Исаакяном и Туманяном.

Сегодня уходит на вечный покой самый великий из них, самый заслуженный, патриарх армянской новейшей поэзии и выдающийся ее мастер – Ов. Туманян. Остается лишь Исаакян, осиротевший и слева и справа – ныне единственный живой призрак старого, который, пребывая в Берлине5, и сегодня мечтает о родном роднике, о пери Алагяза и вечной любви, словно не ведая, не чувствуя, что уже нет того мира, испарившегося, ставшего туманом и воспоминанием… Многие и сегодня не ведают или не хотят понять эту, может и горькую для них, истину, однако не прислушивается к ним и не всматривается в их «настроения» крылато мчащееся время, строгое и неумолимое,

Конечно, близки и любимы нами они, эти три ярчайшие звезды нашей вчерашней поэзии, но, думается, не было бы неуместно и излишне, если бы мы сегодня обратили свой взор назад – на этих троих, чтобы ясно представить, чтб же удаляется от нас вместе (со смертью Ов. Туманяна, глас какого мира умолк вместе с лирой Ваана Теряна и чему вторит Аветик Исаахян по сей день.

Это не было бы лишним особенно потому, что еще раз показало бы нам, сколь изменилась жизнь сегодня, сколь удалились МЫ от них и сколь трудно сегодня нам, пришедшим после них, «продолжать» их дело, как нам наивно «советуют» многие. И этот взгляд в прошлое, возможно, покажет многим, сделает для них Понятным, почему сегодня наш взор, взор новых, блуждает в горизонтах других литератур, где, преимущественно на берегах русской литературы, ищет пути и тропы нашей завтрашней поэзии…

1923

Перевод с армянского.

 

ПИСЬМА

К ЛЕЙЛИ6

На сей раз пишу «любимая Лейли» с такой тоской, как будто пишу Солнцу, Миру и Человеку – то есть тем, кого люблю более всего, и люблю так, как люблю детство. <…>

Положение сейчас более чем безвыходное: с одной стороны, притягивает Москва, стремишься учиться, писать, возникают большие замыслы, грандиозные планы; с другой стороны… общежитие, жена – голодная, ни единого знакомого лица… в Армению возвращаться я не хочу, оставаться здесь – не могу – что же делать?.. Представь, Лейли, положение столь безвыходно, что я даже письмо написал… кому?.. – Макинцяну!!7 Человеку, которому менее всего хотел бы написать; но… написал, потому что люблю жену, а жена голодает; знаешь ли, что значит, когда жена голодает? – да ведь они, наши наиряне, наплевали мне в душу, испачкали все, что было святого. Они не имеют права оставлять меня голодным, Лейли, – и…

Всего доброго, Лейли. Сердце мое бьется учащенно, больше не хочу писать. С огромной тоской из тьмы общежития до Кавказа протягиваю уста свои, чтоб поцеловать Лейли, —

Чаренц.

Прошу, напиши письмо. Очень хочу. Адрес: Москва, Рождественка, 3. Представительство] ССР Армении, вручить Ч.

Лейли, хотел бы написать, что более всего действует на меня и печалит… Русская современная литература. Эта великая, могучая, огромная литература ныне стала мелкой, бездарной, пошлой; с одной стороны, какие-то бездарные, бессодержательные имажинисты (среда которых есть лишь один способный человек – Сергей Есенин), с другой – пролетарские писатели, среди которых нет ни одного способного… Но беда в том, что даже их вечера я не могу посещать, потому что… входной билет стоит 1000 р.!!! Однажды пошел – думал, знают ли эти люди, что, будь я среди них, у них был бы настоящий пролетарский поэт. Когда у человека нет ничего, великое зазнайство – не помеха!!!

Вновь приветы и вновь – жду письма.

Твой Чаренц.

[1]921. 21. VIII, Москва.

Приветы от жены.

Перевод с армянского.

 

Ал. МЯСНИКЯНУ8

Многоуважаемый Александр Федорович!

Прежде всего, позвольте принести Вам глубокую благодарность за то, что Вы предоставили мне возможность увидеть заграницу. Далее, позвольте сказать, что сделал и чтб намерен сделать.

Уже более месяца я жду здесь получения визы для поездки в Америку, до сих пор получить визу не смог9 и не надеюсь получить ее, если даже буду продолжать ожидать. Поэтому я решил наложить крест на идею поездки в Америку и попутешествовать по Европе, увидеть ее. Отсюда завтра и отбываю в Афины, после чего – в Рим, покружу по разным итальянским городам, потом – Париж, Лондон, Берлин, Вена, Москва10 – такова моя программа.

Удастся или нет – зависит от тех учреждений, у которых есть божественное право давать визы!.. Как раз эти визы и оскандалили меня: я сперва прибыл в Москву, а после месячного пребывания здесь – обратно в Тифлис, и здесь более месяца. А следствием явилось то, что из наперед полученных мною 2000 рублей у меня осталась лишь 1/3 и я вынужден был просить дополнительную сумму, и безгранична была моя радость, когда получил!..

Как только я добрался до Константинополя, хотел было организовать пару лекций, но Шахвердян11 явно… не рекомендовал: никто не придет, сказал он, и объяснил свое предположение тем, что здесь нет того интеллектуального слоя в нашем понимании, который интересовался бы культурной жизнью Советской Армении. И я согласился с ним. И вскоре убедился, что и впрямь здесь нет буквально никакой общественной жизни (речь об армянской колонии): только дашнаки, которые так или иначе фигурируют на арене, но и они, вообще говоря, влачат жалкое, серое существование… В прошлом году, прочитав фельетоны Паоло Макинцяна12, я полагал, что он сгустил краски, но здесь я убедился, что не только не сгустил, но даже разбавил – и значительно. Сколь жалка здесь жизнь армянской колонии, трудно представить: люди попросту влачат призрачное существование, работают столько, сколь нужно, чтоб угодить турецким властям, подхалимничают, каются, а правительство и турецкое общество, пресса и пр. стараются держать их в такой атмосфере презрения, правового террора, провокаций и брани, что волосы могут, как говорится, встать дыбом! И не удивительно, что в подобной атмосфере армянская колония утратила даже самые элементарные атрибуты, превращающие ее в общественный организм: ни собраний, ни лекций, излишне говорить о наличии партийных организаций… Я здесь встретил ряд «интеллигентов»: это жалкие, побитые, призрачные существа, в чьих глазах ужас и угодничество сверкают и просят, просят, просят… Когда я только что прибыл, пришли ко мне редакторы двух газет и задали такие идиотские вопросы, что я не знал, как ответить… К примеру, редактор «Нор лура»13 спросил, армянин ли г. Мясников или… притворяется армянином?! Или – есть ли в России армяне, занимающие крупные государственные посты?! И все такое. В вопросах этих высокочтимых редакторов изрядное место занимал… П. Макинцян: что он делает? является ли должностным лицом или нет? есть ли у него престиж и т. д. и т. п. И еще нечто, что ошеломило меня, – это то, что эти господа, именуемые редакторами (!!!), не имеют самых элементарных понятий о структуре Советской власти, к примеру, никак не могут взять в толк, что такое ЦИК и что такое Совнарком, и подобные элементарные вещи. Словом, явились ко мне два таких «редактора», я дал им некоторые сведения, но только газета «Жаманак» напечатала ничтожную часть моего интервью, и то в довольно искаженном виде; а газеты «Нор лур» и «Аветис»14 сообщили Шахвердяну, что, к сожалению, не могут «украсить свою газету моим интервью, потому что… полиция запретила». Редактор газеты «Нор лур» еще раз пришел ко мне и сообщил то же самое, Словом, здесь меня приняли как «большевистского агента», и я горжусь этим!..

Я, конечно, везде и всем сообщаю, что путешествую в качестве литератора, безо всякой «миссии», и не послан никаким учреждением. Но мне не верят. Вообще надо сказать, что по Европе ходит не «призрак коммунизма», как принято говорить, а – ужас от коммунизма: такой ужас охватил эти страны от коммунизма, что невозможно описать; в каждом маленьком движении, в каждом волнении, в самом мелком, здесь усматривают перст большевиков и гремят в барабаны, чтобы правители бдили. Устрашенный буржуа, подобно обалделому быку с налитыми кровью глазами, везде и во всем видит красный цвет и мычит от страха и бьет тревогу. Эта самая тревога сформировалась в мистере Чемберлене и Ко и желает образовать «фронт» против большевистской опасности. И вот в этой атмосфере я брожу здесь, наблюдая жизнь «вселенского буржуа», и сердце мое выпячивается от гордости: что я большевик, коммунист, член ленинской организации…

Что касается моих литературных работ – я надеюсь, что в этой сфере я лицом в грязь не ударю, оправдаю себя. Думаю написать роман, в котором будет изображена нынешняя заграница – с нашей точки зрения15. Написал ряд поэм16, из которых две послал в «Хо-. рурдаин Айастан», а одну, озаглавленную «Стамбул», издал отдельно и послал Вам: мне очень интересно узнать Ваше мнение об этой поэме… «Страну Наири» хочу издать в Вене или в Париже17, но без предисловия не осмеливаюсь. В письме Макинцяну я просил об этом, но ответа не получил; если бы Вы написали и послали Шахвердяну, он мне доставил бы – и я был бы очень благодарен.

Примите мое глубочайшее почтение.

С ком. приветом – Ваш Чаренц.

P. S. Хотел бы также сообщить, что я здесь вообще держусь далеко от колонии, не вступая в какие-либо отношения с так называемой «национальной интеллигенцией»; так же подальше держусь от всякого алкоголя, с глубочайшей горечью вспоминая тифлисский скандал, последствия которого, опасаюсь, отразятся после моего возвращения в моем партбилете, согласно известной записи контрольной комиссии!

Он же. Константинополь, 8 января, 1925 год.

Перевод с армянского.

 

[ИЗ ПИСЬМА А. СУРХАТЯНУ]18

Нахожусь за границей. Должен подчеркнуть: то, что именуется «заграница», есть нечто такое, подобного чему мы не видели даже в дореволюционной России: разнузданное царство златобрюхой буржуазии, дошедшее до своего рода совершенства. Представьте всяческие вещи, вещи, вещи: великолепные отели, витрины, театры, магазины, манекены, женщины, лакеи, журналисты, священники, муллы, дипломаты, писатели, газеты, книги, авто, животные – и вад всем этим некто с жирной шеей, который властвует, жрет и владеет. И все пресмыкаются перед ним, своим верховным хозяином, вселенским буржуа, который, восседая в шикарных отелях, ест устриц и танцует фокстрот. Это, конечно, первое общее впечатление, ошеломляющее человека, но постепенно взгляд привыкает, и человек начинает хладнокровно смотреть и видеть различные стороны этой картины. Во-первых, вызывает восхищение тот высокий уровень материальной культуры, в отношении которого наша страна находится еще в патриархальном или почти патриархальном состоянии. Надо хладнокровно признаться, что этот сегодняшний толстосумый дегенерат, этот всемирный буржуа, на протяжении столетий своего правления сумел создать такую материальную культуру, что если бы мы из ее щелей смогли бы вытащить это паразитирующее животное, – жизнь стала бы райской. Большая, огромная, ошеломляющая материальная культура накоплена здесь, в Европе. Человек ошарашен ее блеском и удобствами, но когда видит, когда физически ощущает, что этими благами пользуется пока лишь дошедший до дегенерации, тормозящий прогресс этой культуры буржуй, – он по меньшей мере становится… коммунистом, если до того им не был… Знаете ли, какое гордое чувство возникает во мне от мысли, что я коммунист, большевик, член ленинской организации? То есть той, чье одно имя ввергает здесь в ужас самого благовоспитанного буржуа. Такой ужас, такой животный страх испытывают здесь к большевизму, что невозможно описать.

  1. Впервые опубликовано в газете «Хорурдаин Айастан» («Советская Армения») 3 апреля 1923 года.[]
  2. Из стихотворения В. Теряна «Сколько еще жалоб, сколько грусти…».[]
  3. Имеются в виду очерк П. Макинцяна «Ованес Туманян» (альманах «Гарун» («Весна»), М., 1912, кн. III) и книга Ал. Мартуни (Ал. Мясникяна) «Социальное значение творчества Ованеса Туманяна» (Тифлис, 1923; на армянском языке).[]
  4. Цитата из стихотворения В. Теряна «Ужель поэт последний я…» (цикл «Страна Наири»).[]
  5. В 1923 году Ав. Исаакян находился в Венеции. Ошибочные сведения были получены Чаренцем из литературного приложения к газете «Хорурдаин Айастан»-«Пайкар» («Борьба»), 1923, N 6 – 7.[]
  6. Лейли – Парандзем Тер-Мкртчян (1884 – 1951) – поэтесса. Чаренц познакомился с ней в Ереване в 1920 году. Письмо хранится в Музее литературы и искусства АрмССР им. Е. Чаренца, фонд Чаренца. Впервые опубликовано Г. Азнавуряном в газете «Гракан терт» («Литературная газета»), Ереван, 16 марта 1962 года.[]
  7. П. Макинцян (1884 – 1938) – армянский советский государственный и партийный деятель, литературный критик, переводчик, публицист; в то время был зампредом Совнаркома Армении.[]
  8. А. Ф. Мясников (Мясникян; 1899 – 1925) – советский государственный, партийный деятель, в те годы – первый секретарь Заккрайкома РКП (б). Рукопись хранится в архиве Армянского филиала ИМЛ, ф. 4004, N 3, д. 7, лл. 570 – 574. С некоторыми сокращениями письмо впервые опубликовано М. Мнацаканяном в газете «Гракан терт» 22 сентября 1954 года.[]
  9. 17 ноября 1924 года Чаренц в Тифлисе получил курьерский лист для поездки в Турцию и Италию через Трабзон и Константинополь (курьерский лист хранится в Музее литературы и искусства им – Е. Чаренца, фонд Чаренца). Выехал из Батуми 21 ноября, а 23 ноября был уже в Трабзоне; в Константинополь прибыл в начале декабря.[]
  10. Из перечисленных городов Чсчренц не побывал в Лондоне и Вене.[]
  11. Даниел Шахвердян (1882 – 1938)-в 1925 году был торговым представителем Армении и Закавказской Федерации в Константинополе, занимался вопросом репатриации зарубежных армян,[]
  12. Имеется в виду цикл очерков П. Макинцяна «Год в Константинополе» (армянская газета «Мартакоч» («Призыв к борьбе»), Тифлис, 1924, N 89 – 91).[]
  13. »Нор лур» («Новая весть») – политико-экономическая газета, издававшаяся в Константинополе в 1924 – 1931 годах (на армянском языке).[]
  14. »Аветис» («Благовест») – ежедневная газета, издававшаяся в Константинополе в 1925 году (на армянском языке).[]
  15. Такого романа Чаренц не написал.[]
  16. Это поэмы «К Стамбулу», «Ленин и Али», «Стамбул» – Последняя была издана отдельно в Константинополе в 1924 году[]
  17. »Страна Наири» за рубежом опубликована не была.[]
  18. Впервые опубликовано в газете «Мартакоч» 18 февраля 1925 года под заглавием: «Мимолетные впечатления (Из письма поэта Е. Чаренца из-за рубежа)». Адресат не отмечен, отсутствует и дата. Предположительно адресовано А. Сурхатяну (1882 – 1938)-литературоведу, критику, публицисту, переводчику. По свидетельству жены А. Сурхатяна, Екатерины Туманян-Сурхатян, Чаренц написал Сурхатяну письмо из Константинополя на десяти объемных страницах, которые вместе с другими рукописями исчезли в 1938 году (см.; Воспоминания Е. Сурхатян, – Музей литературы и искусства им. Е. Чаренца, фонд Сурхатяна).[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №11, 1987

Цитировать

Чаренц, Е. Статьи. Письма. Дневники. Публикация А. Чаренц / Е. Чаренц // Вопросы литературы. - 1987 - №11. - C. 225-257
Копировать