«Гроссман к Гроссману летит…»

В Вологде его звали Виктором Азарьевичем, но первый же из его знакомых по московской литературной жизни 1920–1930-х годов — Дмитрий Дмитриевич Благой, к которому я обратился с вопросом о Гроссмане, — даже с некоторым возмущением меня поправил: «У него красивое библейское отчество — Азриэлевич. Конечно, помню: он был заметной фигурой».

Наводить справки среди старых московских литераторов, признаюсь, я начал после нескольких мемуарных бесед с Виктором Азриэлевичем Гроссманом (1887–1978) года за два до его смерти, когда ему было под девяносто. Память изумительная, адвокатская — сыпал именами, фактами, читал стихи, отдавая дань возрасту, кажется, только в повторах. Прежние знакомства были разнообразными и блестящими, начиная с соучеников и друзей по одесской гимназии на рубеже XIX и ХХ веков: Борис Житков, Коля Корнейчуков (Корней Чуковский), Владимир (Зе’ев) Жаботинский (который, по словам Гроссмана, придумал Коле его великий псевдоним)… Первый свой рассказ принес Короленко… Затем бурная московская жизнь адвоката и литератора вплоть до первого ареста в марте 1938-го: припомнили, что еще до октября 1917-го он был гласным в Московской думе от партии эсеров. Осудили за «контрреволюционную деятельность» в Московской коллегии защитников (адвокатов)¹.

С Гроссманом я был знаком буквально с первых дней своей жизни, чего, конечно, помнить не могу. Он вместе с освобождением из лагеря в мае 1946-го получил «минус» — запрет жить в столицах. Выбрал Вологду, приехал, женился (на дочери своего солагерника — адвоката Б. Бердичевского, из-за чего жестоко с ним рассорился), родил дочь Ольгу, начал преподавать в пединституте. И поселился в одной квартире с моими родителями в общежитии пединститута на Лермонтова, 9.

Тогдашнее знакомство не затянулось: в мае 1948 года Гроссмана арестовали повторно. Он вернулся спустя ровно семь лет и уже окончательно поселился в Вологде. Снова преподавал и был деятельным участником вологодской культурной жизни и одним из трех отцов-основателей (вместе с В. Гурой и С. Викуловым) вологодской писательской организации, породившей (но это без его участия) известную литературную школу.

Выпущенный вологодским издательством двухтомник [Гроссман 2023] представляет жизнь и творчество писателя с небывалой ранее подробностью, хотя в нем и отсутствует прижизненно изданный роман о Пушкине — «Арион».

Материал по томам распределен в отступление от традиции, когда в первом томе — произведения, в последнем — документальные материалы. Первый том здесь — документальный. Обширный биографический очерк составителей (во втором томе он дополнен заключающей его «основными датами» своего рода летописью; II, 594–613). За очерком следуют воспоминания Гроссмана «Минувшие дни» (с. 56–204), предваряемые текстом «Из предисловия» К. Чуковского к первой (далеко не полной) их публикации (журнал «Север», 1966, № 4). Затем — раздел «Документы к биографии В. А. Гроссмана» (с. 228–285) и «Воспоминания» о нем.

Узнав, что я пишу свои мемуары, кое-кто из близких спросил:

— Ты пишешь воспоминания, что же ты особенное видел?

Я мог бы ответить, что видел Сталина и Максима Горького, Станиславского и Немировича-Данченко, Луначарского и Отто Юльевича Шмидта, Вахтангова и Леонидова, Демьяна Бедного и Есенина, Короленко и Гольденвейзера, что к этому перечню я мог бы прибавить длинный ряд имен… (I, 89–90)

Мог бы Виктор Азриэлевич добавить и о тех, кого не просто видел, а общался, был связан общей работой. Он пишет не для того, чтобы обогатить известные биографии новыми материалами, «а потому, что видел на протяжении десятков лет жизнь обыкновенных людей в необыкновенных (выделено автором. — И. Ш.) обстоятельствах» (I, 90).

Разделы воспоминаний Гроссмана посвящены годам учения: гимназия в Одессе (окончил в 1905 году с золотой медалью), поучился на филологическом и юридическом факультетах Новороссийского университета, на философском — в Лейпциге (декабрь 1905-го — декабрь 1907 года), летом 1906-го в течение трех месяцев посещал семинар по Бальзаку в Сорбонне… Несколько фрагментов из московской жизни — «Встречи с Горьким. Год 1932-й»… Наиболее подробная часть — «Московский Художественный театр. Его основатели, деятели и последователи…».

Подробность театральной части воспоминаний объясняется тем, что, постепенно отходя от адвокатской практики, Гроссман профессионально занимается Пушкиным и делает несколько театральных инсценировок к юбилею 1937 года, которые идут на сцене: по «Повестям Белкина», наиболее удачную и часто привлекающую театры — по «Дубровскому». Афиша этой постановки в театре Вахтангова (1937) включена в подборку фотографий, завершающую второй том, в котором впервые (если не считать их текстов, размноженных для театров) эти инсценировки напечатаны.

Половину первого тома составляет обширная (хотя далеко не полная) «Переписка» Гроссмана с писателями и издателями (с. 306–667). Несколько ранних писем из 1930-х: записка Гроссмана Евдоксии Федоровне Никитиной; несколько ее писем из более позднего времени — из 1960-х.

Затем переписка по поводу архива А. Сухово-Кобылина, им Гроссман занимался в основном с юридической стороны: его книга «Дело Сухово-Кобылина» появилась в Гослитиздате в 1936-м. В полемике со своим давним приятелем, еще по Одессе, и однофамильцем Леонидом Гроссманом Виктор отстаивал невиновность Сухово-Кобылина в деле об убийстве француженки. Полемика получила резонанс, засвидетельствованный «пушкинским» экспромтом Э. Кроткого, произнесенным в доме у Е. Никитиной («Никитинские субботники») после доклада Леонида Гроссмана и ответа ему Виктора Гроссмана:

Гроссман к Гроссману летит,
Гроссман Гроссману кричит:
«Гроссман! где б нам отобедать?
Как бы нам о том проведать?»
Гроссман Гроссману в ответ:
«Знаю, будет нам обед;
В чистом поле под ракитой
Труп француженки убитой».

Первое письмо К. Зелинскому также помечено 1936-м. Оно — по поводу гранок книги В. Вересаева «Спутники Пушкина», присланной Гроссману на проверку и как автору предисловия (книга вышла в 1937-м). Последующая переписка с Зелинским из 1950–1960-х посвящена роману Гроссмана «Арион».

Эта длинная история растянулась почти на десять лет — с конца 1950-х годов, когда роман был представлен в издательство, до его публикации («Советский писатель», 1966). Сама по себе довольно обычная история издательского процесса советского времени с рецензированием, обсуждением, включением в план и исключением из плана то по художественным, то по идеологическим причинам, то потому, что исчерпан лимит бумаги на этот год… Ее особенность, возможно, лишь в том, что данная история ввиду проживания автора вне Москвы задокументирована и теперь опубликована. Может быть, еще потому, что речь идет о некогда известном литераторе, спустя двадцать лет возвращающемся в литературу, которого готовы поддержать патриархи издательского процесса или руководители Совписа: Е. Книпович, Зелинский, Л. Левин. Каждый читает, пишет рецензию или заключение, одобряет в целом, делает замечания или предлагает правку…

Текст им кажется интересным, чтение его даже увлекательным, но теперь уже старый литератор не во всем отвечает изменившимся требованиям. Нет, Гроссман вполне знает идеологические правила и принимает их. Когда-то он сам ими оперировал, скажем, в рецензии на книгу Н. Ашукина «Живой Пушкин» (1936). В целом он согласен с подходом; он сам тогда и позже стремился говорить о «живом Пушкине», погружаясь в его эпоху и язык.

1. О лагерной одиссее Гроссмана см. ниже в публикации Л. Солодухиной.[↩]