Город и человек

Полистаем историю градостроительства монголов-кочевников на их необъятной суровой земле. Ясно, что кочевники не имели возможности строить на своей территории – темени Центральной Азии – города, подобные тем, что строят, скажем, в богатых оазисах Средней Азии. Военно-феодальное государство, основанное Чингисханом, предпочитало захватывать чужие города, а не строить свои. Было ли время заниматься градостроительством у монголов, прикованных к седлам в смутные годы военных походов? Главным городом кочевников тогда был привал «десятитысячников», на месте которого раскидывалось множество войлочных юрт и палаток знатных ханов, поставленных прямо на запряженные быками телеги. Вполне возможно тем не менее, что у преемников Чингисхана, когда они завоевывали Хорезм, Бухару, Самарканд и другие города, возникала мысль создать какой-либо город, который прославил бы их ханское государство. Великолепие и высокая культура захваченных ими городов, несомненно, должны были произвести на них сильное впечатление.

В годы, когда территория монгольской империи неимоверно расширилась и когда с новой силой разгорелось неутоленное стремление завоевать весь мир, желание построить «город-очаг» могло, вероятно, осознаваться как необходимость. Итак, столица монгольской империи Каракорум была основана сыном Чингиса – Угэдэем в центре его улуса, на берегу реки Орхон. Как отметил в свое время Марко Поло, в архитектуре города причудливо сочетались культурные достижения Китая и Персии, Греции и Рима. В этом как раз и сказалось упоминавшееся выше влияние чужих культур. Этот богатый и своеобразный город впоследствии был захвачен китайцами и уничтожен дотла. На его месте в начале XVI века возник центр буддийской религии Эрдэнэ-Цзу. Ныне на земле первой монгольской столицы стоит гигантская каменная черепаха, которая была некогда символом несокрушимости и сделалась затем всего лишь знаком былого могущества.

Триста лет назад был заложен фундамент города Улан-Батора, нынешней нашей столицы. Новая монгольская столица, основанная одним из последних потомков Чингиса – Тогон-Тимур-ханом, явилась самым крупным городом после Каракорума, в дальнейшем он стал известен европейцам под названием Урги. Факт возникновения новой столицы – свидетельство давнего стремления монголов строить города и их созидательных потенций. Руками потомков тех мастеров, которые в свое время вытесали из гранита Орхонской долины гигантскую черепаху, были воздвигнуты резиденции монгольских богдов, построены дворцы, изваяны каменные львы у входов в храмы, покрыты синей и зеленой эмалью их кровли, отлиты тысячи золотых ганжиров (ганжир – отличительный знак буддийских храмов) или же созданы замечательные фигуры богов. Однако все эти искусные творения, являясь орудием в руках угнетателей, использовались в целях религиозной проповеди покорности человека перед всевышним.

Создатели города, таким образом, превратились в его рабов, город оказался построенным не для жизни, а для закрепления религиозной кабалы. Дореволюционная столица – в действительности была городом десятков тысяч лам, городом бедняков, живших исключительно сбором подаяния у храмов и церквей.

Богатыми жителями города были китайские торговцы, мастера и ростовщики. Китайцы занимались буквально всем, начиная с ковки лошадей и изготовления гробов и кончая снабжением крупных лам, феодалов и чиновников самыми лучшими товарами. Это было время, когда монгольский народ еще не знал пути освобождения от чужеземных эксплуататоров, от внутренних феодалов, в руках которых находился священный центр религии, столица государства. Влияние китайской культуры на столицу Монголии с течением времени углублялось, и, соответственно, мещанские традиции жизни крупных городов Китая начали проникать в образ жизни нашего юрода. Хотя в плане исторической перспективы обращение кочевников к градостроительству было явлением прогрессивным, монголы, не успев сформировать самобытную городскую культуру, столкнулись с опасностью подпасть под нездоровое влияние культуры китайских городов. Лишь революция поставила преграду этой опасности.

Приход на смену частной торговле – государственной, создание в Улан-Баторе современных промышленных предприятий, давших возможность народу не смотреть в руки чужеземцев, – все это уже само по себе сыграло огромную роль в освобождении от упомянутого гнилостного влияния. В процессе вытеснения старой культуры новой культурой город Маймачен, где хозяйничали китайцы, утратил какую-либо притягательность, и ныне весь он с его глинобитными домишками превратился в неприятное воспоминание. Я пишу об этом потому, что в свою пору наша передовая интеллигенция была весьма встревожена мещанским влиянием оседлых китайцев. В творчестве старших представителей нашей литературы Д. Нацагдоржа, Ядамсурэна, Буяннэмэха, Намдага и других в 20 – 30-е годы нравы городской буржуазии подвергались острой критике. После 40-х годов у нас выросли города нового типа, достойными хозяевами которых стали люди, рожденные новым социальным укладом, активные и любознательные, обуреваемые неугасимым стремлением познавать современный мир, строить новую жизнь.

Сегодня процесс формирования культуры нового города, или культуры социалистического города, представляет для нас значительный интерес. Изучение этого процесса помогает глубже понять и осознать величайшую роль нашей революции как движущей силы перехода народа к оседлому образу жизни, революции, превращающей пастухов в рабочих.

В годы народной власти появились у нас новые города. Сосредоточение населения в них имело большое значение не только для развития промышленности, но и для распространения новой культуры. Сегодняшние города могут вызвать удивление у тех, кто представлял себе нашу страну только скотоводческой. У нас действительно можно увидеть сочетание самой современной городской культуры и культуры кочевого хозяйства. Весьма показательны в этом отношении города Улан-Батор, Чойбалсан и другие, имеющие длинную биографию.