Горький и Италия

Л. П. Быковцева, Горький в Италии, «Советский писатель», М. 1975, 384 стр.

Как ни велика и многообразна критическая литература о Горьком, есть в горьковедении еще немало тем и проблем, требующих как нового, так и дальнейшего изучения. Казалось бы, их меньше в изучении научной биографии художника, а что касается, например, работ, посвященных творческим связям Горького с теми или иными городами и краями, то (даже не считая многочисленных статей и исследований в периодике и научных изданиях) из одних только книг на эту тему можно составить целую библиотечку. Здесь такие книги, как «А. М. Горький в Нижнем Новгороде» и «А. М. Горький в Казани», «Горький в родном городе» и «М. Горький и родной край», «Максим Горький и Самара» и «Горький в Самаре», «Горький в Москве» и «М. Горький в Арзамасе», «Горький в Петербурге-Ленинграде» и «А. М. Горький в Крыму», «Максим Горький и Кавказ» и «М. Горький в Грузии»…

Нет необходимости скрупулезно продолжать весь список, напомню только, что в этот перечень входит Каспий и Азербайджан, Царицын – Сталинград и Нижнее Поволжье, Сибирь и Харьков, Север и Заполярье, Саратов и Старая Русса, Смоленск и Борисоглебск и еще много других городов, областей, краев.

Словом, литературная карта горьковских маршрутов богата и пестра. Но как это ни покажется странным, до последнего времени у нас отсутствовала обобщающая работа, посвященная итальянскому периоду жизни и творчества Горького, хотя в Италии, как известно, Алексей Максимович прожил в общей сложности полтора десятилетия, ознаменовавшиеся активной и очень плодотворной общественно-политической и творческой работой. Больше половины всего написанного им создано было в Италии. С этой страной у него были глубокие и прочные литературные, творческие связи. В Италию сходились нити многочисленных связей писателя с отечественной художественной интеллигенцией, с деятелями русского революционного, освободительного движения, с Лениным, большевистской прессой, а в послеоктябрьские годы – с советской литературой, искусством, наукой, со всем советским обществом.

Впрочем, так ли уж удивительно, что итальянский период жизни и творчества Горького – тема, казалось бы, лежавшая на поверхности, – не нашел своего всестороннего освещения в горьковедении. Для того чтобы написать такую книгу, недостаточно быть специалистом по Горькому. Может быть, поэтому К. Д. Муратова в своей глубокой и интересной книге «М. Горький на Капри», вышедшей несколько лет тому назад, исследуя творчество Горького каприйского периода (трех последних лет – 1911 – 1913), не ставила перед собой задачи осветить особенности жизни Горького в Италии и связи его с этой страной.

Сама тема «Горький в Италии» предполагает, по меньшей мере, сочетание двух слагаемых: знания Горького и знания Италии. По счастливому совпадению эти два слагаемых соединились в авторе рецензируемой книги – Л. Быковцевой.

Л. Быковцева выступает в своей книге тонким, наблюдательным и тактичным гидом, ведя читателя не просто по горьковским местам Италии, но, раскрывая страну «глазами Горького» и показывая, как это преломлялось в его творчестве.

Только человек, досконально изучивший жизнь и творчество Горького и сам лично видевший то, что видел Горький, мог отважиться вместе с читателем буквально по пятам последовать за писателем по Неаполю в первый день его приезда туда 26 октября 1906 года, или по Капри во время его встречи там с Лениным, или по достопримечательным местам Флоренции, Генуи, Сиены, Венеции, Падуи, или по улицам Рима. По монографии Л. Быковцевой можно составить, так сказать, «маршрутную карту» Горького в Италии и удостовериться в том, как много сумел он увидеть, узнать, познать…

Все подчинено в книге раскрытию внутреннего мира Горького, его взглядов, эстетических вкусов, литературно-художественных оценок, показу того, как расширялось у писателя познание жизни Читатель увидит, как многогранны, широки были интересы и художественные вкусы Горького. Показывая, как жизнь и мир искусства Италии входили в жизнь и мир чувств, мыслей и творчества Горького, Л. Быковцева подмечает это и в самых, казалось бы, незначительных деталях (вроде связи впечатлений от римской «Пьеты» Микеланджело с рисунком образа бабушки в «Детстве», или упоминания Джордано Бруно в «Разрушении личности», или использования ассоциации с Цирцеей в «Заметках о мещанстве»), и в широком воплощении итальянской темы в ряде произведений, и прежде всего в «Сказках об Италии».

О «Сказках об Италии» в критической литературе написано много, обстоятельно проанализированы идеи, художественная форма, стиль, композиция, язык произведения. Л. Быковцева подошла к произведению по-своему, в соответствии с темой своей книги. Остановлюсь здесь только на одной очень близкой мне мысли: конкретности художественного мышления Горького, которая в сочетании с богатой фантазией писателя позволила ему создать яркие художественные образы, поражающие реальной достоверностью и типическими обобщениями.

Изыскания автора книги покажут, например, читателю, что фабульная ситуация первой сказки цикла – о забастовке неаполитанских трамвайщиков – прямо совпадает с реальным событием, о котором широко сообщала печать. Увидит он также, что извещения газет о солидарности рабочих в дружной заботе о детях бастующих, – этих характерных явлениях итальянского рабочего движения, – соотносятся со сказкой третьей – о встрече детей Пармы в Генуе. Убедит читателя предположение автора, что судебное дело двух итальянцев в Америке – организаторов забастовки текстильщиков, – о котором сообщалось в газетах, могло послужить Горькому сюжетом двадцатой сказки о старом Чекко, преисполненном гордости за своих сыновей-социалистов. Многие факты из произведения Горького автор подтверждает мемуарами современников – Ю. А. Желябужского, А. А. Золотарева, Н. Е. Буренина, К. П. Пятницкого, близко общавшихся с писателем. Так, очень интересны примеры из документально точного описания Горьким праздничного ритуала рождества с участием дзампоньяров в двадцать первой сказке. Немало творчески трансформированных реальных фактов вошло в художественную ткань и других сказок – идет ли речь о «забавном Жане» (сказка шестнадцатая), за которым стоит конкретное лицо – И А. Родионов, автор реакционной, клеветнической книги «Наше преступление», или о некоронованной королеве рынка Нунчи (сказка двадцать вторая), или о топографических приметах Неаполя, Генуи, Капри с точным обозначением места действия.

Совершенно ясно, что Горький не самоцельно фиксировал явления и факты действительности, не срисовывал их со скрупулезной точностью художника-копииста. Все это подчинено у писателя высшей, художественной задаче. Он отбирал типичные, жизненно важные приметы времени, чтобы запечатлеть их в образах искусства. Поэтому с особенной убедительностью звучит вывод автора книги: «Богатейший опыт познания страны, накопленный в Италии, глубокое и разностороннее понимание итальянской культуры позволили Горькому изобразить жизнь чужого народа необыкновенно приближенной и объемной. Еще никогда до него Италия не занимала такого места в творчестве русского писателя, не преломлялась так широко и многообразно»

Так связываются в книге А. Быковцевой итальянская жизнь Горького, «туристские маршруты» писателя с его творчеством, получая свое завершающее воплощение в «Жизни Клима Самгина». Горький в романе часто оглядывается на далекую историю Италии, ее давние времена, вспоминает Юлия Цезаря и Клеопатру, религиозного реформатора Савонаролу и средневекового основателя монашеского ордена Франциска Ассизского, древнеримского врача Галена Клавдия и античного философа Агриппу, римского прокуратора Иудеи Понтия Пилата и библейского Ирода… Какую же нагрузку, художественную и идейную функцию несут эти имена в романе, для каких исторических сопоставлений и выводов вводятся они в художественную ткань произведения?

Именно в устах такого персонажа, как Иноков, революционера, начавшего уже свои скитания по тюрьмам, естественно и органично звучит имя Кампанеллы – утописта-коммуниста, который просидел в заключении двадцать семь лет и не только не отрекся от своих взглядов, но укрепился в них и оставил потомкам свой «Город Солнца».

Любопытно в романе сравнение крупного финансового воротилы Захара Бердникова с Тиберием, Клавдием, Вителлием – римскими императорами I века. Только на первый взгляд оно может показаться неожиданным. Эдуард Гиббон в своей «Истории упадка и разрушения Римской империи» (книгу, кстати, Горький высоко ценил, с многочисленными пометками она хранится в его личной библиотеке) причислял их всех к «недостойным преемникам Августа», к тем, кто покрыт «вечным позором», а Тацит (книга его «Сочинений» тоже несет следы горьковского карандаша) изображал лицемерными, жестокими, коварными и бесчеловечными. Уподобление Захара Бердникова римским тиранам служило писателю дополнительным средством образной характеристики этого цепкого, изворотливого и жестокого капиталиста.

А вот другой пример, где Горький прибегает к ассоциации «итальянского происхождения», чтобы оттенить душевную сухость, эмоциональную бедность своего героя. Юноше Климу, например, «скучно» читать книгу, в которой опоэтизирована большая, возвышенная любовь Овидия и Коринны, Петрарки и Лауры, Данте и Беатриче, Боккаччо и Фьяметты. Зато физиологическое влечение к мучающей его Лидии, которым подменяется у него чувство любви, заставляет его размышлять о Мессалине – жене римского императора Клавдия, чье имя стало нарицательным обозначением развращенности и жестокости.

В работе над образами своего «прощального романа» Горький находил опору в итальянской живописи, как, впрочем, и в искусстве других стран. Он вспоминает любимых художников XIV и XV веков, а также лучшую вещь Рафаэля – «Сикстинскую мадонну» в «Кающуюся Магдалину» Тициана.

Таким образом, исторические события, реальные жизненные факты, подлинные имена, литературно-художественные ассоциации, насыщавшие сознание писателя, переплавляясь в горниле творчества, входили органическими элементами в ткань повествования его произведений, участвуя в создании художественного образа. «Под пером большого мастера совершалось таинство приобщения прошлого к настоящему, соединялись знания и искусство слова», – как справедливо пишет автор монографии.

Своей работой Л. Быковцева на примере Горького приводит читателя к более широким выводам: о значении в творческой работе знаний, высокой культуры. Об этом настойчиво напоминал сам Горький в своих многочисленных статьях, советах начинающим.

Ценность книги Л. Быковцевой состоит, в частности, в том, что из нее мы видим, как культура, знания впитывались Горьким в процессе неустанного самообразования, упорного труда, благодаря неиссякаемой любознательности, святой любви к книге, произведениям литературы и искусства. Но знания эти не оставались мертвым грузом. Непосредственные, живые впечатления от жизни, дополненные сведениями и знаниями, почерпнутыми из книг, в процессе чтения, проходили у писателя дальнейшую «переработку», обогащая его творчество, ум и сердце. Горький не просто потреблял, но активно воспринимал богатства культуры, много размышлял, часто шел своим самостоятельным путем к умозаключениям и выводам.

«Вам смешны мои «изыскания» и все это мое метание?» – спрашивал Горький в письме из Флоренции К. П. Пятницкого, рассказывая о спорах специалистов вокруг «Благовещения» Леонардо да Винчи и портрета Боттичелли и излагая собственные соображения на этот счет. Пятницкий рассказывает, как они с Горьким в Риме засиживались допоздна, рассуждая о Микеланджело, Боттичелли, Веронезе.

Как свидетельствуют специалисты, горьковские познания и суждения в вопросах изобразительного искусства достигали профессионального уровня: с ним не раз консультировались при атрибуции недописанных картин итальянских мастеров. Об эрудиции Горького, хорошо разбиравшегося во всех вопросах искусства, писали художник И. Бродский, скульптор И. Гинцбург, актер Л. Леонидов, литературовед В. Десницкий.

Ф. Богородский, который не раз в обществе Горького бывал в музеях, вспоминает о том, как писатель учил смотреть изобразительное искусство – «видеть» его. Он воспроизводит в своих мемуарах любопытное высказывание Горького во время одной из бесед: «Между прочим, жалко, что я рисовать не умею! Кабы я знал перспективу, мне бы описывать пейзажи или интерьеры куда легче было. А потом, имейте в виду, ежели вы литературой займетесь, не рассказывайте, а изображайте: пишите картинами. Понятно? Сцепляйте эти картины, как звенья в цепь. Картинами, батенька мой, картинами пишите».

Увлечение живописью, несомненно, способствовало образности мышления писателя. Художник И. Бродский, прочитав «Городок Окуров», будто собственными глазами увидел, как «волнистая равнина вся исхлестана серыми дорогами», как «уходит мелкий лес густым широким строем в серовато-синюю даль», как «маячат в бледном небе старые, побитые грозами деревья».

Вот один из примеров, приводимый автором книги и показывающий, как легко и непринужденно выбирал Алексей Максимович из накопленного арсенала знаний и впечатлений нужную деталь для создания образа. «Нравится мне его строгое лицо и голова флорентинца эпохи Возрождения», – писал Горький в очерке «А. А. Блок». Вместо пространного описания внешности, костюма, манеры держаться писатель точно и лаконично – единым штрихом – воссоздал идейно-психологический портрет поэта. Комментируя эту ассоциацию, Л. Быковцева пишет: «Горький видел сам и предлагал читателю увидеть в этом сравнении поэта-современника с флорентинцем эпохи Возрождения, может быть, «Автопортрет» Филиппо Липпи или «Человека с медалью» Боттичелли. Давал возможность воочию представить бледное, тонкое, нервное лицо в контрастном обрамлении плотной шапки темных волос, почувствовать одухотворенность и утонченную интеллектуальность». Так историко-культурная ассоциация плодотворно участвовала в образном мышлении писателя.

В творчестве Горького сказалось воздействие разных искусств; ассимиляция громадных пластов мировой культуры необычайно эффективно обогащала художественную палитру писателя, его воображение. Автор рецензируемой книги в соответствии со своей темой, естественно, ограничился «итальянским материалом». Но зато уж этот материал представлен в книге широко и полно.

Работа Л. Быковцевой написана на большом фактическом материале: исторических трудах, документах Архива А. М. Горького, мемуарных источниках, итальянской периодике, книгах личной библиотеки писателя с его пометами и т. д. Нельзя без волнения читать многие из впервые публикуемых материалов, говорящих об искренней любви и глубоком уважении итальянцев к великому пролетарскому писателю. Широко прослеживаются в книге связи и дружественные отношения Горького с различными представителями итальянского народа, общественными, партийными, профсоюзными деятелями – Артуро Лабриолой и Энрико Ферри, лидером социалистической партии Джованни Амендолой, писателями, художниками, артистами, в том числе Матильдой Серао, драматургами Акилло Торелли и Роберто Бракко, писательской четой Сибиллой Алерамо и Джованни Ченой, известным римским скульптором и художником Дуилио Камбеллотти, неаполитанским художником Винченцо Мильяно и скульптором Доменико Трентакосте, поэтессой Адой Негри и скульптором Итало Кампаньолли, актрисой Элеонорой Дузе и театральным деятелем Эдоардо Скарпеттой, профессором музыки Маскарди, издателями, переводчиками, журналистами и многими другими. Так в книге начинает звучать тема интернационализма, что делает ее остросовременной и актуальной. Мы видим, какую огромную работу проделал Горький по развитию литературных взаимосвязей, по взаимообогащению, культурному обмену и сближению народов СССР и Италии.

Страницы жизни писателя в чужой стране, так глубоко и всесторонне освещенные в книге Л. Быковцевой, и сегодня сохраняют для нас силу примера подлинного патриотизма и интернационального братства.