«Горе от ума» в современном мире

Двадцать лет назад я опубликовал этюд о «Горе от ума» — «Драма одной комедии» («Вопросы литературы», 1988, № 1). Это был журнальный вариант задуманной, более обширной работы. Но ко второй части, в силу ряда причин, я смог приступить лишь через несколько лет — и она так и осталась неопубликованной в России. Честно говоря, я просто не решался печатать отдельно вторую — не представляя себе, как она будет выглядеть без первой. Ныне, по предложению журнала, я решился это сделать — основательно поправив ее — и, конечно, с необходимыми отсылками к первой части.

Еще о сюжете комедии…

Быстрое забвение главного в развитии времени затемнялось в изучении пьесы ложной точностью, касавшейся действующих лиц, и повело к полному непониманию пьесы, о котором писали уже в 1875 г.

Ю. Тынянов. «Сюжет «Горя от ума»»[1]¹

К постановке вопроса…

В сущности, весь спор о комедии, какой шел с давних пор, сводился к признанию или отторжению мысли, невесть когда и по какому поводу оброненной самим автором пьесы: «Первое начертание этой сценической поэмы, как оно родилось во мне, было гораздо великолепнее и высшего значения, чем теперь в суетном наряде, в который я принужден был облечь его…» [2] ²(Здесь и далее все выделения шрифтом в цитатах мои. — Б. Г.)

И сам спор тяготел — тяготеет по сей день фактически — к двум полюсам:

«Ни в одной из этих редакций, ни даже в самой ранней музейной (что особенно показательно) мы не встречаем и намека на то «высшее значение», которое Грибоедов хотел придать содержанию своей пьесы и на которое, по-видимому, намекает первоначальное название «Горе уму». С начала и до конца пьеса была и осталась бытовой и сатирической комедией, в которой психологическое содержание несложно, а философской идейности и совсем места нет. И если теоретически замысел был иной, то художественное выполнение разошлось с ним совершенно»[3]³ (Н. Пиксанов. 1912).

«»Горе от ума» — до сих пор неразгаданное и, может быть, величайшее творение всей нашей литературы» 4 ⁴И еще в другой статье: «…трагические прозрения Грибоедова <…> и Гоголя…»[5] ⁵(Александр Блок. 1919).

Заметим, что оба высказывания принадлежат одному и тому же времени.

Комедия «Горе от ума» никогда не могла пожаловаться на непризнание. Но… Есть счастливые произведения литературы: они попадают прямо к читателю с писательского стола, сразу оценены и поняты сразу. Есть несчастные творения, которых не замечают, — их подлинный свет доходит слишком поздно, уже к потомкам. И, наконец, есть счастливо-несчастные: их встречают, как желанных, ими клянутся, их чуть не душат в объятиях, но трактуют в силу разных причин слишком узко — в духе представлений или потребностей времени, — или время никак не может дорасти до них. К этим последним я отнес бы в русской литературе — два самых известных, самых «запетых» — «Горе от ума» и «Евгений Онегин».

«В «Горе от ума» точно вся завязка состоит в противоположности Чацкого прочим лицам; тут точно нет никаких намерений, которых одни желают достигнуть, которым другие противятся, нет борьбы выгод, нет того, что в драматургии называется интригою. Дан Чацкий, даны прочие характеры, они сведены вместе, и показано, какова непременно должна быть встреча этих антиподов, — и только» [6]⁶( В. Кюхельбекер. 1833).

Если так понимать, и впрямь — «психологическое содержание несложно…».

К «Горю от ума» — как, впрочем, и к «Евгению Онегину» — возможно, следует применить когда-нибудь тот способ постижения, какой в свое время предложил для «Гамлета» великий психолог Л. Выготский. Метод, так называемой «читательской критики». Без сносок, ссылок и оглядки назад… Начать заново. С чистого листа…

Психологизм художественной литературы — не та площадка, где толпами толкутся литературоведы[7]⁷, «если под психологизмом понимать исследование душевной жизни в ее противоречиях и глубинах…» [8]⁸. Психологизмом драматургии вообще вне театра кто-либо перестал заниматься — а там он отдан всецело на откуп режиссерским концепциям и режиссерскому волюнтаризму[9]⁹. Ну, а психологизм исторический — это вообще темное место… область вовсе неразработанная.

Двадцать лет назад я пытался трактовать сюжет комедии следующим образом: «Горе от ума» это пьеса Софьи, — опираясь при этом на единственное — и основополагающее — высказывание самого автора пьесы: «Ты находишь главную погрешность в плане: мне кажется, что он прост и ясен по цели и исполнению: девушка сама не глупая предпочитает дурака умному человеку (не потому, чтоб ум у нас грешных был обыкновенен, нет! И в моей комедии 25 глупцов на одного здравомыслящего человека); и этот человек, разумеется, в противуречии с обществом его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немножко повыше прочих…» (Ответ Катенину. С. 508).

Кто на первом месте в этой конструкции сюжета, начертанной автором? Девушка «…сама не глупая»…

«Пьеса Софьи» — вовсе не означает, что только Софьи или о Софье преимущественно. Просто Софья прокладывает собой «магистральный сюжет» комедии.

Все прочие, включая Чацкого, — существуют по отношению к ней лишь в «страдательном залоге». К этому приходил еще Гончаров. Он писал: «Главная роль, конечно, — роль Чацкого, без которой не было бы комедии, а была бы, пожалуй, картина нравов», но замечал далее: «Только при разъезде в сенях зритель точно пробуждается при неожиданной катастрофе, разразившейся между главными лицами, и вдруг припоминает комедию-интригу»[10]¹⁰. Какую «интригу»? Да любовь Софии к Молчалину — что открывает собой пьесу! И те ситуации, в какие эта любовь поставлена изначально.

Ибо все события в пьесе нанизываются на одно, данное в завязке: любовь, запретную и странную для всех. И на боязнь Софьи, что может случиться с этой любовью… Потому все силы девушки отданы борьбе за нее.

А уж в эту кутерьму сваливается, «как с облаков», другой человек. Со своим чувством к Софье (ненужным ей сейчас — «вот нехотя с ума свела!»), со своими страстями и заодно своим недовольством миром, и это недовольство еще горше оттого, что он не любим, как ему хочется (или не любим вовсе). С точки зрения «интриги» и самой любви Софьи к Молчалину — Чацкий как бы мог вообще не приезжать. Действие развивалось бы без него. Но, приехав, он стал невольно катализатором, окончательно превратившим комедию в драму.

«И литература не выбьется из магического круга, начертанного ей Грибоедовым, как только художник коснется борьбы понятий, смены поколений…»[11]¹¹. А что это за «магический круг»?

Пушкин, конечно, многое разобрал в пьесе. Хоть воспринимал на слух — «и не с тем вниманием». «Недоверчивость Чацкого в любви Софии к Молчалину прелестна! — и как натурально!» Нo о самой героине он высказался без обиняков: «Софья начертана не ясно: не то б……, не то московская кузина»[12]¹²…

Ну, почему Софья Грибоедова так раздражила автора «Онегина», в принципе, понять можно. Он только что сочинял письмо Татьяны. И буквально выдерживал бой с самим собой, представляя себе нападки читателей. Он заранее оправдывался. Он перед письмом почти десять строф потратил на оправдания:

За что ж виновнее Татьяна,

За то ль, что в милой простоте,

Она не ведает обмана

И верит избранной мечте?

За то ль, что любит без искусства,

Послушная влеченью чувства,

Что так доверчива она,

Что от небес одарена

Воображением мятежным,

Умом и волею живой,

И своенравной головой,

И сердцем пламенным и нежным?

Ужели не простите ей

Вы легкомыслия страстей?

Но Татьяна только пишет письмо, а не «просиживает глаз на глаз» с любимым так, что «служанка (то бишь няня. — Б. Г.) в другой комнате на часах» [13]¹³И лишь одно справедливо: в самом деле, «начертана неясно». И тут мы видим, что она — эта «неясность» — главная удача драматурга, его звездный час — как писателя. А Пушкин считает недостатком — потому, что это не соответствует его художественным убеждениям.

Никому не нравился выбор Софьи и с ним — сама Софья. «Без сомнения, ей в этом улыбалась роль властвовать над покорным созданием…»[14]¹⁴. Но Гончаров повторяет слова Чацкого. Сама-то она ни разу, нигде не высказала подобного намерения — властвовать.

Непонимание Софьи невольно оборачивалось непониманием комедии — а в итоге и самого ее автора.

«Драматического писателя должно судить по законам им самим над собою признанным» (Пушкин, письмо А. Бестужеву). «Грибоедову я писал насчет «Горя от ума», он не соглашается и оправдывается всеми обыкновенными софизмами авторов, то есть сочиняет новую пиитику» — Катенин[15]¹⁵. Заметьте! И Пушкин говорит о каких-то особых «законах», драматургом «самим над собою признанным», и Катенин во втором письме к Бахтину — о «новой пиитике». И, вероятно, оба — об одном и том же. О каких-то законах драмы, впервые выдвинутых Грибоедовым. И непривычных для них. Или о новом изображении чувств — и непривычности самих чувств.

«…говорит много, бранит все и проповедует некстати» — Катенин[16]¹⁶. «Но кому говорит он все это? Фамусову? Скалозубу? На бале московским бабушкам? Молчалину? Это непростительно», — вторит ему Пушкин. Оба так и не поняли, кажется, что автор как раз именно это и имел в виду. Неуместность речей Чацкого. Главную слабость героя.

«Комедия между ним и Софьей оборвалась; жгучее раздражение ревности унялось, и холод безнадежности пахнул ему в душу»[17]¹⁴.

Чацкий, каким он выведен в пьесе, — странный гибрид: героя-резонера и героя-любовника.

До Грибоедова любовь была всегда права. Если она, конечно, истинная… Грибоедов показал нам неправоту любви. Ее изнанку. Ее ложь самой себе. Ошибку любви…

Он изобразил странность нашего «избирательного сродства», странность выбора. Особенно женского. Напомним… «Он не любил женщин — так по крайней мере уверял он, хотя я имел причины в этом сомневаться. «Женщина есть мужчина-ребенок» — было его мнение»[18]¹⁷.

«Пушкин занял собою всю свою эпоху, сам создал другую, породил школы художников, — взял себе в эпохе все, кроме того, что успел взять Грибоедов».

Среди того, что не «взял Пушкин, а взял Грибоедов», — на первом месте самое понятие «абсурда бытия». «Какой мир! Кем населен! И какая дурацкая его история!» (с. 507) — ощущение, какого не было у Пушкина.

Еще остановимся на слове «тайна». Тайна чувства.

Это слово мелькает в пьесе на каждом шагу. То внутренне, несказанно — а то и вслух, открыто…

Бог знает, в нем какая тайна скрыта…

Бог знает, за него, что выдумали вы…

Чем голова его ввек не была набита…

Или…

Вот он, на цыпочках и не богат словами…

Какою ворожбой умел к ней в сердце влезть!..

Или…

— Зачем же вы его так коротко узнали?..

— Я не старалась, Бог нас свел!..

Или еще:

— Бог с вами, остаюсь опять с моей загадкой!..

И то, что томит Чацкого в пьесе — и томит нас, — это тайна чувства. Загадка. То, что выводит его из себя. То, что заставляет его быть на каждом шагу жестоким к той, кого любит… Тайна.

«Тайну надо принять, как тайну. Разгадывание — дело профанов. Невидимое — вовсе не синоним непостижимого: оно имеет другие ходы к душе. Невыразимое, иррациональное воспринимается неразгаданными доселе чувствилищами души. Таинственное постигается не отгадыванием, а ощущением, переживанием таинственного. «Остальное» постигается в молчании трагедии. В этом тайна искусства трагического поэта»[19]¹⁸.

И чем Молчалин менее привлекателен для нас — тем очевидней эта тайна. Может — странная мысль или страшная? — сама фамилия — знаковая, значащая, — возможно, дана автором не только потому — или совсем не потому, что герой — такой весь «на цыпочках и не богат словами»? Но затем, что он олицетворяет собой — «молчание трагедии», открытое в русской драме Грибоедовым. В комедии, про которую считали некоторые, что в ней — «психологическое содержание несложно, а философской идейности и совсем места нет».

«Человек из чуланчика», или В защиту Молчалина

Никто не верит Софьиной любви. Самой возможности любить Молчалина.

Тынянов убежден, что очень реально отношение Молчалина к Софье. На деле — притворная любовь служащего «в угодность дочери такого человека» и реальные мучения от режима сдержанности, к которой он принуждается во время насильных наслаждений музыкой, которой он не понимает. У Софьи Павловны своя система воспитания будущего мужа. Скажем из чувства справедливости: неизвестно любит ли Молчалин музыку или его принуждают слушать ее; песенки новые списывал, знаем, — может, вправду, любил?

«Я не старалась — Бог нас свел!..» Кстати, в «сне», который сочиняет Софья для отца и пересказывает ему в их утреннюю встречу, — про то, как ее могут разлучить с неким любимым человеком, — ей это рисуется так:

Тут с шумом распахнулись двери,

Какие-то не люди и не звери,

Нас врознь — и мучили сидевшего со мной.

Он будто мне дороже всех сокровищ!

Слово «мучили» здесь вряд ли случайно — оно входит в связь и корреспондирует с «мучителей толпой», обрушившейся на Чацкого. Чем не «мильон терзаний» — но уготованных, по мнению Софьи, Молчалину? И это — та же толпа, те же люди! Как бы мы ни пытались объяснить любовь Софьи к Молчалину, Софья — единственный человек в пьесе, кто понимает мучительное положение Молчалина в доме и в обществе, собирающемся здесь, и от всей души сочувствует ему. Так и Чацкий оказывается для нее одним из лиц этой «толпы мучителей» ее друга.

Но строгий критик говорит: «Софья Павловна приручает вкрадчивого и «робкого» Молчалина, приучая его, нового, делающего карьеру через угождение и послушание, к женщинам, к особенному подчинению в любви. У ее любви есть своя поэзия. По этой поэтической ложной картине ее любви Молчалин, вкрадчивый и умный, но робкий, делец и бюрократ, начинает свою карьеру, которой предстоит, конечно, блестящее будущее (недаром Салтыков выводит его позднее видным и преуспевающим чиновником)»[20]¹⁹.

(Господи! Но это ж — Салтыков «выводит»! Не Грибоедов! И это ж Молчалин вовсе не Грибоедова — а Салтыкова-Щедрина! И много поздней по времени!)

В своих нападках на любовь Софьи Тынянов явил какое-то пристрастное напряжение (в известной статье о сюжете «Горя от ума» — правда, дошедшей до нас в рукописи и, стало быть, не правленной автором): «Действующие лица комедии, обладающие влиянием на всю жизнь и деятельность, обладающие властью, — женщины, умелые светские женщины. Порочный мир императора Александра, не уничтожившего рабство народа, одержавшего историческую победу в Отечественную войну 1812 г., этот мир проводится в жизнь Софьей Павловной и Натальей Дмитриевной»[21]²⁰. Забавно! Забавно наблюдать, как даже замечательные исследователи оказываются в плену собственных надуманных доктрин. «Чацкий, который едет к женщинам не за покровительством, уже непонятен». Кстати, гениальная реприза, данная герою: «Я езжу к женщинам — да только не за этим», — в контексте безумной любви Чацкого к Софье — некоторое снижение. Ну, Бог с ним! Но как понять исследователя? Разве кроме Чацкого, в ту пору просто к женщинам («только не за этим») — уже никто не ездил? Боюсь, в этих перехлестах сказалось в полной мере преувеличенное представление исследователя и романиста о конфликте Грибоедова с властью и «декабризме» комедии — в ту пору, когда он писал ее.

Хлестова. Молчалин, вот чуланчик твой,

Не нужны проводы, пойди, Господь с тобой.

«Чуланчик!» Вот — истинное место Молчалина в доме! «Чуланчик»! Хлестова при всем желании не могла бы разглядеть в этом «человеке из чуланчика» возможного хозяина этого дома и мужа Софьи. Прекрасная девушка полюбила «человека из чуланчика»! И никто не понимает ее — не хочет понять!

В конце концов… В какую схему заключено было изначально наше представление о Молчалине? С самого появления комедии на свет?.. Пылкий роман с барышней в целях карьеры — и шашни с Лизой, в параллель, и в удовлетворение собственной похоти… Но все дело в том, что никакого пылкого романа с барышней нет! То есть с его стороны… Хоть суд присяжных — читателей, зрителей комедии — с самого начала вынес другой вердикт из одной лишь неприязни к персонажу, чем полностью видоизменил в нашем сознании всю истинную ситуацию пьесы.

Но драма как жанр на то и существует почти два с половиной тысячелетия, чтоб каждый человек был в ней выслушан! И Молчалин тоже. И даже кто-нибудь похуже Молчалина.

Вернемся снова к сцене — где сильней всего, ярче выражена истинная любовь Софьи. Сцена после падения Молчалина с лошади… Лиза уговаривает хозяйку отправиться к тем двоим — Чацкому и Скалозубу и как-то утишить дурное впечатление, произведенное обмороком Софьи…

Вот кабы вы порхнули в дверь

С лицом веселым, беззаботно…

Улыбочка и пара слов,

И кто влюблен — на все готов!

И это — при Молчалине, конечно.

Молчалин. Я вам советовать не смею! (Целует ей руку)…

…и преспокойно отправляет ее к тем двоим — другим претендентам на ее руку. Когда Лиза в другой сцене спрашивает у него:

Скажите лучше, почему

Вы с барышней скромны, а с горничной повесы?

Он обещает:

Приди в обед, побудь со мною,

Я правду всю тебе открою…

Лиза выступает героем-резонером:

Ну! Люди в здешней стороне!

Она к нему, а он ко мне!

Молчалин «откроет правду» ей позже — уже в финале. Но прежде… Софья добивается, чтоб Чацкий поговорил с Молчалиным и убедился сам в достоинствах его — и правомерности ее любви. (А может даже стал союзником?) И Чацкий во имя собственной любви — ставит этот опыт… Знаменитое:

Нам Алексей Степаныч с вами

Не довелось связать двух слов…

Ну, образ жизни ваш каков?

Вопрос такой, что мало кого порадует. Право, чуть издевательский! Молчалин тоже не прост — не мог не усомниться: с чего это вдруг Чацкий явил такой интерес к нему? Линия Чацкий — Молчалин выводит нас к другим проблемам комедии. Не только лирико-психологическим, но и социальным. Отношение Чацкого к «какому-то Молчалину» — это особая статья! Оно никак не вяжется с прославленным «демократизмом» его идей. Но Молчалин, Молчалин!..

Ну, право, что бы вам в Москве у нас служить?

И награжденья брать, и весело пожить?

А не знаете, зачем ему Чацкий в Москве? Если в самом деле ему нужна Софья? (Хотя бы — из корыстных соображений?) Он еще советует Чацкому, к кому надо съездить здесь — чтоб обзавестись покровительством. Тогда не будет «неуспеха по службе», сложится карьера, и что тогда? Не будет никаких препятствий браку Чацкого с дочерью Фамусова?

Но того Молчалина, какого любит Софья, мы с вами не знаем. Мы с ним так и не встретились в этой пьесе!..

Возьмет он руку, к сердцу жмет,

Из глубины души вздохнет…

«Злой» Катенин понял все сразу: «Еще хуже то, что Молчалин вовсе не любит Софъи…» [22]²¹.

Нигде в пьесе не говорится, что он как-то искал этой любви.

Не знаю. А меня так разбирает дрожь,

И при одной я мысли трушу,

Что Павел Афанасьич раз

Когда-нибудь поймает нас,

Разгонит, проклянет!

А что если это — искренний текст? Но и потерять эту любовь — он тоже страшится… Для него это значит — потерять положение, добытое с таким трудом. Софья вовлекла его в эту любовь своей «энергией заблуждения». Он боится утратить расположение хозяйки дома — дочери повелителя и благодетеля. Это ее каприз, он вынужден подчиняться… Вся так называемая любовь его к Софье есть страх, страх, страх!.. Маленького, ничтожного… «человека из чуланчика».

…Мне завещал отец:

Во-первых, угождать всем людям без изъятья —

Хозяину, где доведется жить,

Начальнику, с кем буду я служить,

Слуге его, который чистит платье.

Швейцару, дворнику — для избежанья зла,

Собаке дворника, чтоб ласкова была…

Противно, конечно! Кто спорит? — противно. Только… Ничего хорошего, между прочим, если человек поставлен в такую социальную нишу. Ну не случилось ему родиться от Фамусова — как Софье. Или быть внуком Максима Петровича. Можно пожалеть — честное слово!.. Мы ведь жалеем Башмачкина?

И вот любовника я принимаю вид

В угодность дочери такого человека…

В угодность, слышите? В у-год-ность! Он же вам все сказал!.. Почему ж вы не хотите услышать его?..

Да что? Открыть ли душу?

Я в Софье Павловне не вижу ничего

Завидного. Дай Бог ей век прожить богато.

Любила Чацкого когда-то,

Меня разлюбит, как его…

Зачем говорится все это?.. Чтоб только понравиться горничной?.. Ну, а если это и есть — правда?..

И что если?.. Все эти его «саморазоблачения» перед Лизой, которые мы всегда принимали за цинизм, верх цинизма, Бог знает, за что, — если это, всего лишь, объяснение себя? И своей истинной ситуации в доме? Психологическая правда образа?

Правда человека, который хочет выбиться любой ценой… Но не хватает слишком высоко и не завышает своих возможностей. С Лизой они ровня. Роман с Лизой ничем ему не грозит!.. (Сам начальственный Фамусов, застукав случайно, только похлопает по плечу.) Зыбкая эта почва — психология чужого времени. Но благодатная — для раздумий…

Лиза — это возможное для Молчалина! А Софья — то, что недоступно! В этом смысле — сама свобода, с которой Софья любит, должна раздражать Молчалина и делать чуть не импотентом. А с другой стороны, это ж она говорит: «Какие-то не люди, и не звери, Нас врознь — и мучили сидевшего со мной…»

Повторим — Софья — единственная, кто способен понять «мучительность» самого его положения в доме! Недаром она так взбесилась, когда увидела на миг глазами Чацкого, как Молчалин оглаживает чьего-то шпица. Почему, в итоге — и ославляет Чацкого сумасшедшим.

Пушкин предложил исправить ошибки драматурга: «Молчалин не довольно резко подл; не нужно ли было сделать из него и труса? старая пружина, но штатский трус в большом свете между Чацким и Скалозубом мог быть очень забавен…» (то же письмо А. Бестужеву).

Пружина, действительно, старая! Молчалин и вправду трус! Но только не в «большом свете». (До «света» он не дорос — только мелькает там.)

И что, если он вовсе не подл? Только несчастен и жалок? Тогда резко меняется масштаб пьесы. Грибоедов более опытный драматург, чем Пушкин, — или принципиально иной драматург. У него другие координаты в пьесе! Молчалин — трус, но трус не между Чацким и Скалозубом — а между Фамусовым и Софьей — в чем все дело!

«Молчалины блаженствуют на свете!» — с досады крикнет Чацкий… И будет прав. Но лишь в метафизическом плане.

«На очень холодной площади, в декабре месяце тысяча восемьсот двадцать пятого года перестали существовать люди двадцатых годов с их прыгающей походкой. Время вдруг переломилось; раздался хруст костей у Михайловского манежа <…> Лица удивительной немоты появились сразу, тут же на площади <…> и остзейская немота Бенкендорфа стала небом Петербурга». Так начинается замечательный роман Тынянова, посвященный автору «Горя от ума». И получалось, что Чацкие пали и победили Молчалины.

Будущим Молчалина станут заниматься после долго. Как тип, он будет тянуть на то, чтоб все продолжали его жизнь в будущее, как могли, — и забавлялись на его счет. Но метафизика остается метафизикой! И не мешает тому, что конкретный Молчалин Алексей Степаныч из пьесы Грибоедова — а пьеса всегда конкретна! — может и не выскочить в чины. Даже если Чацкого, его антипода, и впрямь упекут в сибирские рудники. По пьесе ведь Софья изгоняет Молчлина: «Но чтобы в доме здесь — заря вас не застала!» Так что… Для этого Алексея Степаныча — путь наверх оборвался. И ему, скорей всего, не стать членом Государственного совета. И его ждет возвращение в Тверь. Письмоводителем. После неудачи, постигшей в Москве…

Таковы правила игры — времени Молчалина и Чацкого. И все, что наговорили нам о его будущем — Салтыков-Щедрин или Тынянов, — касается не его. А кого-то другого. (И к комедии отношение имеет малое!) А значит, был он прав по-своему — считая любовь Софьи катастрофической для себя. Не несущей ему ничего хорошего — в его понимании! И если какая-то шинель и ждала его — то, скорей, не генеральская, а шинель Башмачкина.

И, как бы нам ни был неприятен Молчалин, — нам некуда деться от этой его правоты!

«Характер моего дяди», или Тайна Фамусова

«- Откуда ты? — Я — из моего детства!..»

В самом раннем списке действующих лиц — «Бехтеевской копии» — сказано o Чацком: «Молодой человек, воспитывавшийся в доме Фамусова и влюбленный в Софъю» [23]²²

…Чацкий вырос в этом доме. Это поясняет многое или почти все — в самом поведении Чацкого. Редкостную свободу, веселое чувство безнаказанности — почти до самого конца он вовсе не ждет ничего дурного. Тем больней потом! И это бесконечное удивление в финале — тем, что случилось… Потому и наше представление о некой изначальной враждебности Чацкому этого дома — и шире, этого круга, — еще один из мифов о комедии… «Откуда ты? — Я — из дома Фамусова!» — мог сказать о себе Чацкий. Ну что ж!.. В конце концов, сам автор — тоже был «из дома Фамусова» — то есть своего дяди. Имение Хмелита под Вязьмой. Там, кстати, воспитывалась барышня — Элиза, — которая была влюблена в кузена Александра, а после вышла замуж за генерала Паскевича. Главнокомандующего, при котором придется служить Грибоедову.

Есть отрывок у Грибоедова: «Характер моего дяди» (с. 372) — происхождение которого так же смутно, как и отрывка о «высшем значении сценической поэмы» (см. выше),но который столь же несомненно несет в себе «зерно замысла» пьесы — как письмо с дороги Степану Бегичеву от 18 октября 1818-го (о котором поздней).

«Вот характер, который почти исчез в наше время, но двадцать лет тому назад был господствующим, характер моего дяди. Историку предоставляю объяснить, отчего в тогдашнем поколении развита была повсюду какая-то смесь пороков и любезности; извне рыцарство в нравах, а в сердцах отсутствие всякого чувства <…> всякий пылал непреодолимой страстью обманывать женщин в любви, мужчин в карты или иначе; начальник по службе уловлял подчиненного в разные подлости обещаниями, которых не мог исполнить, покровительством, не основанным ни на какой истине; но зато как и платили их светлостям мелкие чиновники, верные рабы-спутники до первого затмения! Объяснимся круглее: у всякого была в душе бесчестность и лживость на языке. Кажется, нынче этого нет, а может быть, и есть; но дядя мой принадлежит к той эпохе. Он, как лев, дрался с турками при Суворове, потом пресмыкался в передних всех случайных людей в Петербурге, в отставке жил сплетнями. Образ его поучений: «я, брат!..»»

Подчеркнем, что возможно, — хотя, в принципе, следовало так подчеркнуть весь текст. Но дело не в этом… Отрывок чуть-чуть помогает нам разобраться в той странности, что наиболее колоритная внешне и наибольше вся напоказ — фигура Фамусова — едва ли не главная неопределенность комедии!..

Ну, в самом деле… Утренняя встреча Фамусова и Чацкого по приезде его — необыкновенно тепла! И здесь ничто не предвещает вечернего расставания…

Фамусов. Ну выкинул ты штуку!

Три года не писал двух слов!

И грянул вдруг как с облаков. (Обнимаются.)

Здорово, друг, здорово, брат, здорово…

И все было бы прекрасно, но… Фамусов перед тем почти застукал дочь с Молчалиным. И невольно подозрителен. И Чацкий, с порога, начинает расплачиваться за чужие грехи! Это вовсе не то, что его плохо встретили! Отнюдь нет! Просто… Фамусов не знает, что происходит в его доме, но носом чует — что-то есть! А Чацкий для него (и для него тоже!) — куда более верный объект для подозрений, нежели Молчалин! А тут еще Софья, как нарочно, «подставляет», как говорят нынче, Чацкого, своим таинственным — «Ах батюшка, сон в руку!» — чтоб покрыть Молчалина и себя… И что делать прикажете? А Чацкий, как на грех, — чуть не с первой сцены — только и говорит, что о Софье!..

Как Софья Павловна у вас похорошела!

Психологический нюанс… если внимательно читать пьесу… Может, Чацкий и вовсе все три года разлуки мало думал о ней. Или вовсе не думал.

Татьяна Юрьевна рассказывала что-то,

Из Петербурга воротясь,

С министрами про вашу связь,

Потом разрыв…

(Скажет после Молчалин.)

Ну, не за границей же была у него связь с российскими министрами! — В Петербурге! И, стало быть не так далеко он был. (И Софья это знала — куда спрячешься!) Мог приехать. Не приехал… Может, только и вспомнил про нее, подъезжая к Москве. Дай загляну ненадолго!.. В молодости люди полагают, что у них все главное — за поворотом. И не слишком дорожат юношескими связями. Заехал нечаянно и увидел — этакое чудо. У мужчин бывает так: тут же решил, что три года перед тем — провел зря. Или три года только и думал о ней… И всегда был влюблен в нее. Вот Фамусов и охолаживает его:

Сказала что-то вскользь, а ты,

Я, чай, надеждами занесся, заколдован…

— сам бывший бонвиван — и даже не совсем бывший, судя по «вдове-докторше», которая должна родить, да и шашням с Лизой… так что он эту схему хорошо знает!

И с этого момента он ставит свой опыт на Чацком! Начинает испытывать Чацкого. На роль вполне определенную: жениха собственной дочери. И у него одна задача: вытащить из Чацкого — его правду, его новый взгляд на жизнь — с чем он вернулся?.. Напомним еще раз: желанный или нежеланный — но Чацкий для него — кандидат! Возможный! В отличие от Молчалина…

«Пусть я посватаюсь, вы что бы мне сказали?» — спрашивает Чацкий. Между прочим, ему никто не отказывает. Ему говорят вещи, вполне обыденные — в контексте времени:

Сказал бы я во-первых: не блажи,

Именьем, брат, не управляй оплошно,

А главное, поди-тка послужи…

Вот и все! Это что — отказ?.. С него ж не потребовали справки о политической благонадежности, какую, спустя немного лет, потребует от Пушкина матушка Натальи Николаевны (и Пушкин, между прочим, вынужден будет на это условие пойти!).

А Чацкий в ответ:

Служить бы рад — прислуживаться тошно!

И Фамусов — ему в пику:

Вот то-то, все вы гордецы!

Спросили бы, как делали отцы,

Учились бы, на старших глядя:

Мы, например, или покойник дядя…

…и дальше знаменитый рассказ про Максима Петровича… «Как не в войне, а в мире брали лбом. — Стучали об пол, не жалея…»

Все верно. Только… Все эти «саморазоблачительные» в открытую монологи Фамусова — не что иное, как попытка вызвать Чацкого на откровенность. А все для чего? Да для того же самого! Чтоб решить… Годен в женихи — или не годен? Как иначе вытянуть из Чацкого его правду — не взбесив его?..

В итоге — они ссорятся! Кстати, и ссора, и знаменитое фамусовское — «Ах, боже мой, он карбонари!» — идет после вполне верноподданнической фразы Чацкого о льстецах: «Недаром жалуют их скупо государи…» — и это обстоятельство сразу придает ссоре, скорей, иронический лад…

Тебя уж упекут

Под суд, как пить дадут… —

…пророчествует Фамусов. И тут докладывают о приходе Скалозуба…

Не слушаю, под суд!

1. Тынянов Ю. Н. Сюжет «Горя от ума» // Пушкин и его современники. М.: Наука, 1968. С. 379.[↩]
2. Грибоедов А. С. Сочинения. М.: Художественная литература, 1988. С. 371. Здесь и далее цитаты из Грибоедова приводятся по этому изданию, ссылки на него даются в тексте. Вероятно, следует согласиться с теми исследователями, кто считает, что «заметка представляет собою набросок предисловия к неосуществленному изданию «Горя от ума»» (см.: Грибоедов А. С. Сочинения. М., 1956 / Прим. В. Н. Орлова. С. 716). Возможно, это предисловие должно было быть предпослано к первой публикации отрывков из комедии в альманахе Ф. Булгарина «Русская Талья» (СПб., 1825).[↩]
3. Пиксанов Н. К. Писательская драма Грибоедова // Грибоедов: Исследования и характеристики. Л.: Издательство писателей в Ленинграде, 1934. (Статья впервые опубликована в журнале «Современник», 1912, № 11 под названием «Душевная драма Грибоедова».)[↩]
4. Блок А. А. Собр. соч. в 8 тт. Т. 6. М.-Л.: Художественная литература, 1962. С. 145-146.[↩]
5. Блок А. А. Указ. изд. Т. 6. С. 290.[↩]
6. Кюхельбекер В. К. Дневник // Кюхельбекер В. К. Путешествия. Дневник. Статьи. Л.: Наука, 1979. С. 228.[↩]
7. Считанные труды, среди которых особо выделяются: «Психология искусства» Л. Выготского (1915-1922) и «О психологической прозе» Л. Гинзбург. В целом — немного.[↩]
8. Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. Л.: Советский писатель, 1971. С. 334.[↩]
9. »По мнению некоторых знатоков, на смену традиционному театру текста и мизансцен уверенно идет другой. Назовем его «театром сквозного действия», где абсолютная актерская самоотдача адекватна четкой режиссерской заданности. Сюжет, текст — все это вторично, третично, десятично, это лишь смутное очертание тропинки, по которой должны пробиться к зрителю труппа и ее поводырь — худрук» (журнал, как ни странно, «Современная драматургия» — 2008, № 1. С. 69. Статья Г. Григорьева). Добавим только: при «вторичном, третичном, десятичном значении текста», к чему так стремится постоянно сегодняшний театр, — «Горе от ума» уж точно должно умереть.[↩]
10. Гончаров А. И. Мильон терзаний // Гончаров А. И. Собр. соч. в 8 тт. Т. 8. М.: Художественная литература, 1955. С. 13.[↩]
11. Там же. С. 21.[↩]
12. Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 10 тт. Т. 10. Л.: Наука, 1975. С. 96 (письмо А. Бестужеву. Конец января 1825 года). Цитаты из произведений Пушкина даются по этому изданию.[↩]
13. Катенин П. А. Размышления и разборы. М.: Искусство, 1981. С. 252 (письмо Н. И. Бахтину от 17 февраля 1825 года).[↩]
14. Гончаров И. А. Указ. изд. Т. 8. С. 28.[↩][↩]
15. Катенин П. А. Указ. соч. С. 256 (письмо Н. И. Бахтину от 18 марта 1825 года).[↩]
16. Там же. С. 252.[↩]
17. Бестужев А. А. Знакомство мое с А. С. Грибоедовым // Грибоедов в воспоминаниях современников. М.: Художественная литература, 1980. С. 102.[↩]
18. Выготский Л. С. Трагедия о Гамлете, принце датском Шекспира // Психология искусства. М.: Искусство, 1968. С. 371.[↩]
19. Тынянов Ю. Н. Указ. соч. С. 376.[↩]
20. Тынянов Ю. Н. Указ. соч. С. 377.[↩]
21. Катенин П. А. Указ. соч. С. 252.[↩]
22. Грибоедов А. С. Бехтеевский список (комедии) // Грибоедов А. С. Полн. собр. соч. Т. 2 / Под ред. Н. К. Пиксанова. СПб., 1913. С. 230-231.[↩]