Год 1990 – что дальше?

Литературоведы, изучавшие новейшую литературу стран Центральной и Юго-Восточной Европы, до последнего времени гордо именовавшихся социалистическим содружеством наций, попали сегодня в довольно щекотливое положение. Нам приходится на ходу пересматривать не только основные теоретические постулаты, на которых базировалось изучение этих литератур (например, положение о социалистическом реализме как высшей ступени в развитии мировой литературы или учение о двух культурах, на которые якобы неизбежно должна распадаться каждая национальная культура), но и отбрасывать многие стереотипные оценки, методы и подходы, которые, казалось бы, уже прочно закрепились в многочисленных коллективных трудах, статьях и монографиях. Разумеется, и в застойные годы не все писали одинаково «застойно», но все же существовали некоторые общие идеологические табу, практически исключавшие разностороннее научное изучение историко-литературного процесса в странах названного региона: к примеру, мы не могли объективно анализировать идеологию и культурную политику и не могли издавать произведения внутренних и внешних эмигрантов и «диссидентов»и писать о них, хотя в их разряд нередко попадали и самые крупные писатели (как правило, мы не могли даже упоминать их имен). Таким образом, даже самые глубокие, искренние наши работы прошлых лет в той или иной степени несут на себе печать застойного времени/Ситуация эта далеко не сразу изменилась и после апреля 1985 года, когда у нас постепенно стала набирать силу гласность. Ведь в ГДР до самого конца 1989 года все еще процветал «развитой социализм», а на груди Н. Чаушеску сверкали два ордена Ленина и немало других советских наград…

При всей национальной специфике социально-экономических и политических процессов, развернувшихся сейчас в странах Центральной и Юго-Восточной Европы, направление у них все же во многом общее: смещение тоталитарно-партийных режимов и сопутствовавших им административно- бюрократических командных систем. В Польше необратимые процессы начались раньше и привели к тому, что власть в стране практически перешла к находившейся в подполье Солидарности. В Венгрии коммунистическая партия оказалась почти полностью удаленной с арены серьезной политической борьбы. Но наиболее неожиданная ситуация сложилась, пожалуй, в ГДР, которая как самостоятельное социалистическое государство в настоящее время больше не существует. Все эти, в основном, как представляется, уже необратимые, процессы создали в странах Центральной и Юго-Восточной Европы совершенно новую культурно- политическую и историко-литературную ситуацию, которая еще не установилась и находится сейчас в состоянии интенсивного брожения, но которую тем не менее пора начинать анализировать.

Предлагаемые размышления являются скорее приглашением к разговору, чем претензией на окончательность суждений и оценок. Претендовать на окончательность было бы сейчас неразумно не только из-за неустойчивости и переходности текущего момента, но прежде всего, может быть, потому, что при сегодняшней полярности мнений важнее всего для исследователя высказать и точнее сформулировать свою собственную точку зрения, не укрываясь за общими фразами и не уповая на поддержку той или иной литературно- идеологической группы.

ЛИТЕРАТУРА ГДР. ЕЕ ИСТОКИ И ПРОБЛЕМЫ

Несмотря на то, что ГДР и ФРГ уже воссоединились в одном государстве, все равно феномен ГДР не только остается важным объектом для всяких дисциплинарных и междисциплинарных исследований, но постоянно будет притягивать внимание как некий капризный сфинкс, не пожелавший подтвердить на практике великую бумажную правоту теории марксистского прогресса. Ведь ни в одной стране не было сразу столь многих и одновременно взаимодействующих условий для создания единой и монолитной демократической и пролетарской социалистической культуры, как в ГДР. Каковы же были эти исходные условия?

Германия не только родина теоретического марксизма, но и страна, где начиная с середины XIX века реально и быстрыми темпами развивалась – в рабочих кружках, объединениях, театрах – пролетарская и социалистическая культура. В ее рядах были такие крупнейшие теоретики, как Франц Меринг, Вильгельм Либкнехт, Роза Люксембург и многие другие. В ее рядах были и многие действительно крупные таланты: Иоганнес Р. Бехер и Бертольт Брехт, Эрвин Пискатор и Ганс Айслер; созданный в 1928 году Союз пролетарско- революционных писателей Германии насчитывал 150 литераторов и по численности был вторым после СССР. После разгрома фашизма вся эта разросшаяся количественно и исполненная решимости группа литераторов вернулась из эмигрантских странствий в советскую зону оккупации и сразу же приступила к самой активной работе по созданию пролетарской демократической и социалистической культуры. Уже летом 1945 года И. Р. Бехер возглавил созданный им Культурбунд (Союз работников культуры за демократическое обновление Германии), вскорости объединявший уже многие десятки тысяч человек, имевший свой журнал и издательство. Очень быстро возникли и другие социалистически ориентированные издательства, газеты и журналы.

Представители Советской военной администрации в Германии (СВАГ) всячески поддерживали курс на создание единой пролетарско-демократической и социалистической культуры: быстро и решительно была проведена денацификация – большой и разветвленный комплекс мероприятий по очищению всех областей жизни и культуры от элементов нацистского прошлого. Активно переводилась и издавалась советская литература, вообще социалистическая или близкая ей по направленности литература, соответствующим образом выстраивался репертуар театров, подбор кинофильмов и т. д. В первые послевоенные годы (а фактически до возведения пограничной стены в Берлине в 1961 году) каждый немец волен был выбирать себе место жительства: на Западе или на Востоке. Самим ходом исторических событий были созданы благоприятные условия для дифференциации населения по вполне определенной схеме: естественно, что антифашисты и коммунисты и подавляющее большинство им сочувствующих предпочли остаться в восточной зоне оккупации. Тем более что обстановка в западных зонах их деятельности явно не благоприятствовала, о чем сегодня не без горечи свидетельствуют и многие западногерманские исследователи. В западных зонах весьма настороженно встречали антифашистов-эмигрантов: Б. Брехт не получил даже въездной визы в 1948 году, а С. Хермлин, В. Краус и некоторые другие, обосновавшиеся было на Западе, быстро поняли, что им с их марксистской или социалистической ориентацией там делать нечего, и перебрались в восточную зону. Короче говоря, все, кто тяготел к капиталистическому укладу жизни, могли до августа 1961 года сравнительно свободно перебраться в ФРГ, те же, кто хотел строить светлое социалистическое, будущее, могли найти свое место в ГДР.

Уже и названных моментов (а я перечислил их далеко не все – ведь есть своя специфика и в культурной политике в западных зонах), по-моему, вполне достаточно, чтобы в расчлененном развитии культуры и литературы в двух зонах, а затем в ГДР и ФРГ, увидеть наглядную иллюстрацию того, как в реальной исторической практике (причем при весьма способствовавших тому внешних и внутренних условиях) единый организм национальной культуры, каким он мыслился еще в Веймарской республике, постепенно разделяется на две культуры – почти в точном соответствии с известной ленинской схемой. Более того, эта схема сработала, и на каком-то этапе показалось, что действительно возникли две совершенно разные культуры и литературы. Не будем вникать, что говорили по этому поводу партийные функционеры и политики (ведь в ГДР возникло даже учение о социалистической немецкой нации), гораздо важнее в данном контексте, что думали по этому поводу сами писатели. Уве Йонзон на одной из дискуссий уже в 1964 году заявил, что в двух немецких государствах «господствует полное различие во мнениях о простом немецком предложении; писатели не могут сойтись даже в том, какая фраза хорошо сделана в литературном смысле» ¹. Генрих Белль подчеркивал не менее решительно: «Едва ли есть две литературы, столь удаленные друг от друга, чем литературы в обеих половинах Германии, о которых лишь в порыве сентиментальности можно сказать, что они говорят на одном языке» ².

Конечно, несмотря на столь благоприятно, казалось бы, поначалу складывавшиеся обстоятельства, схему двух культур приходилось постоянно поджимать с двух сторон: в ФРГ была в 1956 году запрещена Коммунистическая партия Германии, да и позднее – уже в 70-е годы – немало шума наделали так называемые «запреты на профессию»(Berufsverbote), с помощью которых консервативные силы старались изолировать или по крайней мере свести до минимума силы левые или леворадикальные. И все же «левый вакуум»в общественной жизни и в культуре ФРГ так или иначе постепенно заполнился: с середины 1960-х годов здесь постепенно укрепляется обширная рабочая («Мастерские рабочей литературы»), социалистическая и вообще левоориентированная литература. «Правого вакуума», собственно, никогда в ФРГ и не было – наша пресса, во всяком случае, всегда сообщала о разного рода собраниях и шествиях неонацистов. Таким образом, в ФРГ – пускай и не без осложнений – восстановилась многосложная и многоярусная культура: группы, кружки, направления, течения, «измы»– все это до некоторой степени у нас известно³.

В ГДР же постоянно правящая партия СЕПГ неуклонно и до самой осени 1989 года проводила политику усеченного развития культуры, отдавая абсолютный приоритет социалистическому направлению, которое трактовалось как безусловная и безоговорочная поддержка всеми деятелями культуры всех экономических и культурно-политических программ и указаний партии или даже отдельных ответработников. Подобная модель культуры может функционировать только в тоталитарном государстве, да и то с помощью постоянных жестких мер, репрессий и отсечений неугодных, то есть не укладывающихся в жестко заданную схему, деятелей культуры. Что на практике и происходило в ГДР вплоть до осени 1989 года, когда «развитой»и на все лады восхвалявший мудрость Э. Хонеккера и ведомой им партии социализм вдруг – словно бы по мановению чьей-то волшебной, палочки – рухнул. Здесь нет возможности воспроизводить драматическую борьбу СЕПГ с собственной интеллигенцией (в том числе и непосредственно в ее – СЕПГ – радах) со всеми подробностями. Гораздо важнее уяснить самое главное.

Жизнь и культура в своем саморазвитии естественно порождают все более сложные, многослойные и многоярусные структуры, отражая возрастающее многообразие жизненных и культурных запросов различных социальных прослоек, групп и отдельных личностей. Пытаться уложить все это непредсказуемое заранее многообразие в какое-то одно раз и навсегда установленное русло – задача бессмысленная во всех отношениях. Хотя бы потому, что на практике это невозможно. Если уж из среды дворян, фабрикантов и обеспеченных интеллигентов вышла целая армия убежденных и неистовых революционеров, взявших на себя смелость (никогда не работав на заводах и шахтах) теоретически разработать пролетарскую идеологию и даже внедрять ее в рабочий класс, то точно с такой же закономерностью рабочая и крестьянская среда всегда порождала и будет порождать людей талантливых и высокоинтеллектуальных, которые будут тянуться к общечеловеческим культурным ценностям и рано или поздно оторвутся от любого нормативного, но бесплодного ствола, – вспомним хотя бы о таких крестьянах, как Н. Клюев, С. Есенин, Н. Рубцов и А. Прасолов, и о таких рабочих, как А. Платонов. Но даже если постоянно отсекать слишком уж «высовывающихся»в общечеловеческую сферу культуры крестьян и рабочих, то все равно даже самое унифицированное и униформированно-однопартийное государство не обойдется без определенного количества разнообразной интеллигенции (учителей, инженеров, ученых и т. д.). А это уже совсем иная прослойка, и сколько ее ни унижай, она все равно – естественно, тоже не всей массой, а в лице отдельных представителей – будет уходить от узкоклассового и тянуться к общечеловеческому. В ненависти к интеллигенции сталинская гвардия и гитлеровская клика успешно соперничали друг с другом. Ведь в обеих странах строился «социализм»– только у нас интернациональный, который в конечном итоге должен был осчастливить весь мир, а в Германии – национальный, который должен был осчастливить одних немцев и принести им заслуженное (и «теоретически обоснованное») мировое господство. Но в государстве есть еще и конторщики, и управленческий аппарат., и торговые работники, и военная иерархия – искомому единообразию образа жизни, мысли и творчества отовсюду грозят неведомые опасности. Очень соблазнительно было бы именно отсюда – из самой жизни – выводить истоки шизофренической подозрительности И. В. Сталина: враги единообразия и единой «партийно-пролетарской»культуры действительно выпирали отовсюду – даже из лагерей и из аппарата НКВД, не говоря уже о партии и народе. Поэтому когда я сейчас читаю книги и материалы о сталинских репрессиях и некоторые авторы поражаются избыточности и якобы бессистемности этих репрессий, то для меня это выглядит вовсе не так: основным врагом тоталитарной системы является сама жизнь, порождающая многообразие форм и их проявлений, и в борьбе с таким могущественным врагом, как жизнь, никакая подозрительность не может быть излишней, никакое количество репрессированных не может быть слишком большим – скорее уж наоборот!

Но вернемся к Германии. Среди не названных мною причин довольно-таки безболезненного вхождения ГДР в строительство социализма есть еще одна немаловажная, хотя и весьма деликатного свойства. Дело в том, что в принципе, по существу поведения и отношения к власти, многим немцам не так уж сильно нужно было меняться, переходя от социализма национального (ведь партия Гитлера так и называлась – Национал-социалистическая немецкая рабочая партия) к социализму интернациональному. Переход из тоталитарного режима «третьего рейха»в тоталитарный режим Вальтера Ульбрихта имел одно несомненное и решающее для обыденного сознания сходство: и там и здесь нужно было четко и беспрекословно выполнять очередное указание партии и непосредственно руководящих тобой функционеров, и если там нужно было находить и разоблачать врагов народа и национал-социализма, то и здесь тоже нужно было разоблачать врагов народа и социализма. И здесь и там нужно было самозабвенно работать во благо немецкого народа и социализма. Этот парадоксальный процесс «перековки сознания»в литературе ГДР еще по-настоящему не описан. Когда Вернер Гайдучек в романе «Смерть у моря»(1978) попытался искренне показать, как можно было, ничего не меняя по существу в мировоззрении, переходить от национал- социалистического сознания к социалистическому (поскольку в формах поведения и в требованиях послушания и исполнения было много общего), то роман этот (по моим данным, ибо официально меня лишь вызвали в соответствующий кабинет и по соответствующим правилам отчитали за попытку издать эту книгу на русском языке) – не без вмешательства нашего тогдашнего посла в ГДР П. А. Абрасимова – из планов был выброшен. Роман этот на русском языке так и не издан…

И все-таки «роман перевоспитания»так или иначе был одним из ведущих жанров в литературе ГДР. Было создано немало тривиальных произведений, но глубоко и всерьез проблему осознали лишь немногие писатели: Хайнер Мюллер, Франц Фюман, Криста Вольф… Франца Фюмана эта тема терзала до самой смерти. Криста Вольф еще надеется что-то написать на эту тему, видит здесь свой неосуществленный писательский долг. Ведь в ее романе «Образы детства»(1976; русский перевод 1989) при всей его многослойности все-таки момент «перековки сознания»как раз и опущен: есть девочка Нелли Йордан, жившая своей относительно счастливой жизнью в «третьем рейхе», и есть трезво и глубоко размышляющая обо всем этом современная писательница Криста Вольф. Но нет граней, переходов из одного состояния в другое. Приведу здесь одно, на мой взгляд, очень важное суждение самой К. Вольф в речи при вручении ей антифашистской премии сестры и брата Шоллей в Мюнхене в 1987 году: «В пятнадцать- шестнадцать лет мы должны были пытаться возродиться заново – милость судьбы, бесспорно, но прежде всего – обязанность ко второму рождению, которое продолжается всю жизнь. Быстрее и легче могли мы разглядеть ошибочное учение, идеологию бездуховности, чем преодолеть нашу глубокую неуверенность, нашу доверчивость к власти, склонность к черно-белому мышлению и к завершенным интеллектуальным построениям. Мне кажется, что у многих представителей моего поколения – по-разному сформировавшихся в зависимости от различных свобод и принуждений на Востоке и Западе – от их прежних стереотипов осталась тяга к растворению в массе и к подчинению, привычка к четкому исполнению своих функций, вера в авторитет, стремление к согласию с большинством, но прежде всего – страх перед выражением своего несогласия и сопротивлением, перед конфликтами с большинством и перед возможностью исключения из группы. Нам было очень трудно стать взрослыми, обрести самостоятельность и независимость, а также социальную позицию в самом хорошем смысле. Все это известно мне изнутри и до сих пор никем не описано – еще один невозмещенный писательский долг».

«Невозмещенный писательский долг»– так сурово и честно сказала Криста Вольф, многие годы разрушавшая в себе самой, а затем в своем творчестве и общественной деятельности примитивные клише, иллюзии и стереотипы, то самое «черно-белое мышление», которое до сих пор почти непреодолимым препятствием стояло на пути всяких действительно великих реформ, и не только в ГДР. Да разве и сейчас оно совершенно уже ушло из нашей действительности?..

НАДЕЖДЫ И РЕАЛЬНОСТИ: КРАТКИЙ ЭКСКУРС В 50-е ГОДЫ

В 1950 году известный немецкий поэт-антифашист Эрих Арендт, возвращаясь на родину после восемнадцати лет эмиграции, написал на борту польского теплохода «Ян Собеский»поэму «Приветствие Европе», исполненную оптимизма и веры в будущее:

…Европа,

приветствую твой ясный

новый лик…

Поэту тогда казалось, что теперь-то уж «улыбка Ленина вечно сберегать будет сердце народов».

Но, вернувшись в саму Европу, а конкретно – в ГДР, поэт на несколько лет замолчал, то есть он публиковал стихотворения, написанные в Испании и Колумбии, и пристально вглядывался в окружавшие его реальности. А реальности были таковы, что творческая интеллигенция ГДР под соответствующим идеологическим и административным нажимом превращалась в своего рода сферу обслуживания текущих нужд политики СЕПГ. В рамках двухлетнего плана (1949 – 1950) СЕПГ ставила, например, перед писателями следующие конкретные задачи: «Прогрессивные писатели могут своими произведениями содействовать тому, чтобы развить у рабочих на предприятиях и у сельского населения радость труда и оптимизм. Своими произведениями они могут разъяснить всему народу смысл и значение двухлетнего плана и всех связанных с ним общественных проблем…»Какое искусство могло рождаться из подобных призывов и лозунгов? Но настоящие трагедии начинались тогда, когда подобные призывы превращались в жесткие требования и сопровождались соответствующими оргвыводами и волюнтаристскими административными мерами.

Избранный на Третьем съезде СЕПГ (1950) Генеральным секретарем партии, В. Ульбрихт в одной из своих первых речей провозгласил в качестве показательного образца новой прогрессивной литературы «Кантату Сталину»Кубы (Курта Бартеля). Партийное указание было понято, и славословить Сталина (или посвящать ему книги) принялись И. Р. Бехер, С. Хермлин, А. Фюрнберг, А. Зегерс и многие другие. Возможно, что часть этих произведений и посвящений была вполне искренней. Эрих Арендт молчал и вглядывался в реальности.

С 1951 года в ГДР – вслед за нами – развернулась борьба против «модернизма и формализма». Кампания была спровоцирована резкой статьей «Пути и заблуждения современного искусства», подписанной псевдонимом Н. Орлов и опубликованной в газете «Тэглихе рундшау»– органе советской военной администрации в Германии. «Модернистами»и «формалистами»оказались в том числе и такие крупные художники, как Кэте Кольвиц, Ганс Грундиг и Эрнст Барлах. В таких условиях лишь отдельным писателям, пользовавшимся особым авторитетом и умевшим отстаивать свою независимость, удавалось порой оберегать свои творческие установки и не попадать в разряд неугодных авторов. Так, например, окончательная судьба готовой постановки оперы Пауля Дессау и Бертольта Брехта «Допрос Лукулла»решалась в многочасовой дискуссии, проходившей на квартире президента ГДР В. Пика, в которой помимо авторов оперы участвовали О. Гротеволь и целый ряд лиц из ЦК СЕПГ, ответственных за культурную политику. В данном конкретном случае было изменено название оперы на «Осуждение Лукулла»и сделан ряд незначительных поправок в тексте произведения, но подобные случаи – увы! – можно пересчитать по пальцам.

В ГДР в 50-е годы, по сути, не было даже того, что мы у нас называем «оттепелью». В. Ульбрихт предусмотрительно провел в 1956 – 1958 годах различные репрессивные «мероприятия»против своих политических и идеологических противников: из деятелей культуры в тюрьмы были посажены, например, писатель Эрих Лест, философ и литературовед Вольфганг Харих и другие; некоторые были отстранены от работы или подверглись административной критике (Альфред Канторович, Эрнст Блох, Ганс Майер и др.). Все названные литераторы и философы впоследствии покинули ГДР.

В обрисованной ситуации практически исключалось сколько- нибудь эффективное публичное сопротивление примитивно- утилитарной культурной политике. На принимаемые партийные решения крайне редко могли повлиять даже самые авторитетные и высокопоставленные деятели культуры ГДР. К примеру, И. Р. Бехер, ставший в 1954 году министром культуры ГДР, утверждал в «Поэтическом принципе»(1957): «Я, правда, убежден, что тот поэтический принцип, который я защищаю, предоставляет поэзии наилучшие возможности для развития и более совершенен, чем другие принципы, но только при одном условии: если он не обретает монопольного характера и гарантирует свободное соревнование различных принципов. Поэтический принцип, изложенный в «Защите поэзии», в «Поэтическом вероисповедании», во «Власти поэзии»и в моих стихах, может существовать и утверждать себя лишь наряду с другими принципами. Не следует забывать, что поэзия не терпит монополии или диктатуры и такие методы господства не признает ни один поэт» ## Цит. по:

1. «alternative», Oktober 1964, S. 97.[↩]
2. «Kulturbetrieb und Literatur in der DDR», Hrsg. von G. Rьther, Kцln. 1987, S. 8.[↩]
3. См. хотя бы книгу: «История литературы ФРГ», ответственный редактор И. М. Фрадкин, М., 1980.[↩]