Глазами текстолога
В. А. Жданов, От «Анны Карениной» к «воскресению», «Книга», М. 1997, 280 стр.
Новая книга В. Жданова продолжает начатое им исследование творческой истории произведений Л. Толстого («Творческая история «Анны Карениной», 1957; «Творческая история романа Л. Н. Толстого «Воскресение», 1960). Первая часть книги, озаглавленная «Трудные годы», представляет собой краткий очерк работы Толстого над замыслами исторических романов, которым так и суждено было остаться в рукописях. Вторая часть – творческие истории повестей, пьес, созданных Толстым в период между двумя его романами («Смерть Ивана Ильича», «Власть тьмы», «Крейцерова соната», «Дьявол», «Плоды просвещения», «Отец Сергий»). Автор не говорит подробно о принципах и методах исследования весьма широкого круга вопросов, охватываемых понятием «творческой истории» литературного произведения. Но уже с первых страниц книги становится ясной ее направленность, приемы систематизации, обработки материала. Книга написана рукой текстолога; творческая история произведений раскрывается преимущественно на анализе рукописных, черновых материалов, где основное внимание обращено на движение, динамику текста от ранних черновых набросков, фиксирующих первые творческие импульсы, до текста, ставшего достоянием читателя.
Таким образом, история текста оказывается здесь основой для исследования работы писателя, различных стадий становления художественного произведения. Это знакомые принципы и знакомая методика (ср. «Творческая история «Анны Карениной», стр. 6). Любопытная сторона этой книги заключается в том, что, оставаясь историей текста, пожалуй, даже в большей мере, чем в прежних работах автора, она вместе с тем выходит за пределы текстологических исследований. Проблемное™, по словам самого В. Жданова, отдается предпочтение перед полнотой анализа сохранившихся рукописных текстов, перипетий их движения. «Мы не ставили перед собой задачи, – пишет автор, – воспроизводить общеизвестную канву создания произведений, а старались сосредоточить внимание на характерном, проблемном в труде писателя над этими творениями» (стр. 6). Поэтому сфера наблюдений часто ограничена «локальными» по своему характеру целями: проследить судьбу отдельной мысли, образа, сюжетного или композиционного построения. Такая избирательность в отношении объекта исследования вполне естественна и даже неизбежна: рукописи Толстого столь обильны, авторская правка так сложна и существенна в каждом отдельном случае, что одно лишь эмпирическое описание их потребовало бы гораздо большего количества страниц, чем оставленные Толстым манускрипты.
Но кроме того, характерна и сама постановка проблем. «Не наша задача текстологически следить за судьбой (текста. – Н. Ф.)… – оговаривается автор в одном случае. – Нас интересуют мотивы, которые привели Толстого к последнему варианту» (стр. 147), то есть причинный ряд, объясняющий само движение текста. Такого рода вопросы уже не подвластны текстологическим анализам, они вторгаются в область психологии творчества, становятся исследованием самого творческого процесса, отдельных его стадий.
Поэтому, сосредоточив внимание на рукописи, В. Жданов то и дело отходит в сторону от нее. В поле зрения исследователя попадает обширная мемуарная литература, эпистолярное наследие Толстого и его корреспондентов, соотношение разных по времени замыслов, их внутренние связи и т. д. Иногда это краткие наблюдения, носящие характер лаконичного комментария, необходимой справки, порой – развернутые отступления со своей внутренней логикой и исследовательскими задачами. Таков, например, обстоятельный очерк А. Чернова, специально написанный по просьбе автора книги и включенный им в систему своих наблюдений, с тем чтобы объяснить своеобразие именно художественной трактовки болезненной, уязвленной психики человека на грани жизни и смерти и попутно опровергнуть ложные представления, возникающие при чтении «панегирических анализов», принадлежащих авторитетным ученым-медикам (речь идет о «Смерти Ивана Ильича»). Процесс творчества оказывается и проще и сложней, чем он рисовался иногда восторженным почитателям Толстого; во всяком случае, воспроизведение глубин потрясенной человеческой души не имеет ничего общего со своего рода «историей болезни», как временами трактовалась работа Толстого. Труд художника – творческий процесс и вместе с тем это мир искусства со своей спецификой, живущий своими законами. Правда, известно, что Толстой называл свою работу «опытом в лаборатории», но это слишком своеобразный опыт, своего рода эстетический эксперимент. Естественно, что и исследователь, принимаясь за рукопись шедевра, – если он не преследует целей «прикладной филологии», – неизбежно должен рассматривать движение, трансформацию, какие она претерпевает именно как проявление художественного творчества, как эстетическое явление. Круг проблем, ранее намеченный, неизмеримо расширяется, к прежним трудностям добавляются новые: приходится заниматься не только вопросами истории текста или творческого процесса, но и вопросами формы. С особенной настойчивостью автор прослеживает изменения в сюжете, образах, композиции. Он стремится показать, как Толстой ищет и находит внутреннее единство в психологических мотивировках характеров, естественность, взаимообусловленность различных моментов сюжетных построений, как воздвигаются композиционные «своды» произведений, поражающие своей законченностью. Чаще всего противоречия, возникающие на той стадии.работы, когда появляются соперничающие друг с другом варианты, оказываются устраненными на последующих этапах (нередко это происходит уже в гранках); иногда они так и остаются в тексте незамеченными, не режут глаз и почти неощутимы, но многое дают для понимания творческого процесса Толстого и для объяснения эффекта впечатления, испытываемого читателем. Таков, по мнению автора, опубликованный текст «Дьявола» и, может, не в меньшей мере – «Отца Сергия». Движение текста обычно рассматривается В. Ждановым на фоне законченного произведения. Вот почему можно полагать, что его работа вправе рассчитывать на интерес не только специалистов-текстологов.
В книге множество замечаний, касающихся публикаций рукописного наследия Толстого; всякий, кто хоть сколько-нибудь знаком с исследованием творческого процесса, поймет, как существенны сами по себе эти факты, сообщаемые текстологом: случайная небрежность или ошибка, допущенные при публикации текста рукописи, способны направить по ложному следу всю систему аргументации исследователя, лишить все его построения прочной опоры. Поэтому можно понять автора, когда он говорит о том, что именно в рукописи «с абсолютной точностью запечатлено движение мысли писателя, тончайшие ее оттенки» (стр. 5). Нельзя не согласиться с этим утверждением. Рукописи Толстого действительно фиксируют тончайшие изменения в авторских замыслах. Однако сложность заключается в истолковании того, что происходит в «душе писателя» (стр. 6). И здесь с сожалением приходится констатировать, что рукопись сама по себе еще не в состоянии держать в узде воображение исследователя, что наши выводы о причинах изменений, которые она «наглядно» фиксирует, все еще остаются весьма относительными, потому что процесс этот оказывается скрытым от нас. Перед нами лишь пунктиром намеченная прерывистая линия, которая воссоздает хоть и резко выраженный, как часто бывает у Толстого, но все же лишь общий контур движения авторского замысла. Проследить это движение, отразившееся в тексте, можно, объяснить же причины этих изменений оказывается трудным, почти невозможным при том состоянии, в каком находятся ныне вопросы психологии и теории творчества.
В. Жданову больше удается истолкование, комментирование изменений в сюжетных коллизиях, в психологии героев, формировании внутреннего композиционного единства произведения. Некоторые выводы оставляют впечатление неполноты или, напротив, излишней категоричности (особенно в первой части книги, где творческий процесс, его течение объясняются временами мировоззренческой позицией автора). «От титанических усилий осталась гора рукописных листков… Множество зачинов – и полнейшая неудача. Причина тому – одержимость в поисках веры» (стр. 8). Это и подобного рода заключения не вполне убедительны в качестве объяснений работы писателя: множественность психологических и эстетических мотивировок в них исчезает, хотя, кажется, должна приниматься в расчет, ибо, но сути дела, речь в таких случаях вольно или невольно заходит о процессах художественного творчества, которые требуют объяснений, соответствующих их природе. Область эта менее всего разработана в современном литературоведении, и автору книги пришлось испытать на себе противоречие, в какое невольно впадает всякий исследователь творческого процесса, принимаясь за свое дело. Чтобы проследить внутренние мотивы, побуждающие мысль художника к работе, не остаться в пределах простой классификации рукописей или случайных наблюдений над отдельными моментами в эволюции замыслов художника, нужно руководствоваться представлениями об общих законах художественного творчества, диктующих автору свою волю, а чтобы знать их, нужен анализ как раз этих конкретных фактов работы художника, конкретных проявлений творческого процесса. Можно полагать, что со временем, когда появится стройная система исследований, подобных книге В. Жданова, посвященных мельчайшим деталям возникновения, роста и становления произведений великого мастера (кстати, заметим здесь, что «творческие истории» произведений Л. Толстого последнего десятилетия его жизни почти не изучены), уточнятся и многие положения об особенностях и специфике его труда и мы приблизимся к пониманию сложнейших процессов рождения его тем, идей, образов, приемов.
г. Горький