«Глашатай истин вековых…»
Новаторство лирики Некрасова тесно связано с новаторством ее тем. Новые лексические пласты, новые образы, введенные в поэзию автором стихотворений «На улице», «В деревне», «В больнице», «Забытая деревня», «Дума», «Дешевая покупка» и других, прозаизм «неуклюжего» некрасовского стиха – все это зарождалось вместе с новыми темами, во многом определявшими своеобразие творческих позиций поэта-демократа. Однако было бы серьезной ошибкой оставить без внимания, как что-то малосущественное, тот факт, что Некрасов на протяжении всего своего творческого пути, и особенно в последние годы, разрабатывал и традиционные, и так называемые «вечные» темы (любви, природы, родины, судьбы, жизни и смерти и т. д.), причем особенности их разработки не менее красноречиво характеризуют своеобразие и новаторство лирики Некрасова, чем новые темы, введенные им в литературу.
Естественно поэтому, что в последнее время эта сторона наследия Некрасова все больше привлекает внимание исследователей.
Взаимодействие «вечных» тем с новыми, их переплетение и взаимообогащение представляет собой малоизученную и интересную сторону поэтического своеобразия Некрасова. Пристальное внимание к этим процессам позволило бы глубже и с новых сторон оценить его место в истории русской поэзии.
Тема любви, какой она возникает после перелома, пережитого Некрасовым в середине 40-х годов, связана с новыми проблемами и новыми героями, входившими в демократическую литературу той поры, с эстетическими принципами «натуральной школы». Определяя тогда свой подход к отбору литературного материала, Некрасов писал: «…Я должен предупредить читателя, что я поведу его по грязной лестнице, в грязные комнаты, к грязным людям… Не великие страсти, не возвышенные порывы и не аристократические страдания намерен я изобразить здесь, но я хочу ввести читателя [в мир людей] обыкновенных и бедных, каких всего больше на свете и которые всегда останутся такими, если мы будем пробегать мимо них, зажав нос и отвернувши лицо» 1. Но здесь же были сказаны очень важные и очень характерные для Некрасова слова, что эти люди, обыкновенные и бедные, для него не просто бессильные и беспомощные жертвы и объект сострадания, это «люди, в которых также закинута искра божественная, может быть, не совсем погасшая» (VI, 332). Вот эту «искру божественную» Некрасов постоянно искал и видел в своих «обыкновенных» и «бедных» героях. Такой «искрой божественной» была для него способность на подлинное, высокое чувство.
Трагедия некрасовской «Тройки» – нечто иное и большее, чем только описание «грязного» быта, хотя уйти от такого описания поэт и не хотел, и не мог. Это история чувства, несвершившегося, без времени угасшего, но прекрасного. Это жизнь человека, способного на любовь и достойного любви, но обреченного погибнуть, не найдя ее. «Полюбить тебя всякий непрочь». Но не полюбит никто. Твой взгляд не «кинет любовь»»в сердце юноши», Будет совсем иное: «отцветешь, не успевши расцвесть», —
И схоронят в сырую могилу,
Как пройдешь ты тяжелый свой путь,
Бесполезно угасшую силу
И ничем не согретую грудь.
Именно эту тему несвершившейся, в зародыше удушенной любви продолжил спустя несколько десятилетии Блок в стихотворении «На железной дороге». В. Орлов справедливо отмечал стилевую близость этих стихов некрасовской «Тройке» – «вплоть до очевидных реминисценций («В цветном платке, на косы брошенном…» – «Вьется алая лента игриво/ В волосах твоих, черных как ночь…»; «Нежней румянец, круче локон…» – «Сквозь румянец щеки твоей смуглой…»)» 2. Может быть, правомерно сказать и о большем: обращение к сходной проблематике повлекло за собой сходство в образах, в ситуациях, в элементах сюжета. Героиня Некрасова бежит торопливо за промчавшейся тройкой, «жадно глядит на дорогу»: «знать, забило сердечко тревогу». Героиня Блока, «всю обойдя платформу длинную, ждала, волнуясь, под навесом», кидала «жадные взоры» в пустынные глаза вагонов.
У Некрасова:
На тебя, подбоченясь красиво,
Загляделся проезжий корнет.
У Блока:
Лишь раз гусар, рукой небрежною
Облокотясь на бархат алый,
Скользнул по ней улыбкой нежною…
Блоковский поезд умчало, как и некрасовскую тройку. И гусар у Блока, верно, мчится к другой, как и корнет у Некрасова, Блок не воссоздает реалий быта своей героини, ему достаточно сказать: она раздавлена грязью. А как грязь давила человека, давила на его лучшие чувства – об этом сказал Некрасов. Сказал в «Тройке», сказал в «Свадьбе». К конфликту чистой любви и грязи окружающего мира он возвращался неоднократно на протяжении всего своего творчества.
Но любовь в лирике Некрасова – не только «божественная искра», залетевшая в грудь «обыкновенных и бедных» людей.
Я за то глубоко презираю себя,
то потратил свой век, никого не любя,
Что любить я хочу… что люблю я весь мир,
А брожу дикарем – бесприютен и сир…
В этих строках истоки иной темы любви, Любви с большой буквы, темы, которая с Течением времени занимает все более значительное место в некрасовской лирике. В 1851 году, создавая свою «Музу», поэт видел ее «неласковой и нелюбимой». Она
…Не явилась вдруг восторженному взору
Подругой любящей в блаженную ту пору,
Когда томительно волнуют нашу кровь
Неразделимые и Муза и Любовь…
Некрасовская Муза – «озлобленная», но «любящая и нежная», в ее «скорбном стоне» поэту слышится воспоминание о «погибшей любви».
А четыре года спустя, обращаясь к творению своей Музы, к своему «суровому, неуклюжему стиху», поэт сказал:
Нет в тебе творящего искусства…
Но кипит в тебе живая кровь,
Торжествует мстительное чувство,
Догорая, теплится любовь…
Что же это за любовь? Романтическое чувство, «томительно волновавшее кровь» бесчисленных авторов «унылых» элегий? Любовь, чуждая некрасовской Музе? Словно ответом на незаданный вопрос звучит следующая строфа:
Та любовь, что добрых прославляет,
Что клеймит злодея и глупца
И венком терновым наделяет
Беззащитного певца…
«Та любовь», высокая и самоотверженная, прямо противопоставлена у Некрасова любви мелкой, любви-утехе, миру низменных и эгоистических чувств. Гражданин, убеждающий поэта, что не время воспевать «ласки милой», говорит;
Будь гражданин! служа искусству,
Для блага ближнего живи,
Свой гений подчиняя чувству
Всеобнимающей Любви.
«Всеобнимающая Любовь» в стихах Некрасова – явление значительное, своеобразное и интересное. Это не фейербахианский «универсальный закон разума и природы». И не всесильное чувство, организующее социальную жизнь на основах коллективности и справедливости, как считали социалисты-утописты. И не космическая сила, объединяющая в одно целое человека и природу, земное и небесное, конечное и бесконечное и раскрывающая истинное назначение человека и смысл природы, как учили немецкие романтики, воззрения которых получили широкое распространение у русской интеллигенции 30-40-х годов.
«Любовь» у Некрасова – всеобъемлющий символ доброго и светлого, а прежде всего – социального освобождения, справедливости и прогресса, тех стремлении, на служение которым звала отдаться «Песня Еремушке», высшая мера ценностей, ради которых стоит жить, за которые стоит бороться. Такова она в «Рыцаре на час»:
От ликующих, праздно болтающих,
Обагряющих руки в крови,
Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви!
Тот, чья жизнь бесполезно разбилася,
Может смертью еще доказать,
Что в нем сердце неробкое билося,
Что умел он любить…
Эта Любовь далека от христианского всепрощения. Она соседствует с «мстительным чувством» и недоступна сердцу, «которое устало ненавидеть». Ее прибежище – «честные мысли»:
Те честные мысли, которым нет воли,
Которым нет смерти – дави не дави,
В которых так много и злобы и боли,
В которых так много любви!
В «страшный год»»газетного витийства» и «проклятой резни» поэт восклицает:
О любовь! – где все твои усилья?
Разум! – где плоды твоих трудов?
Жадный пир злодейства и насилья,
Торжество картечи и штыков!
Этот год готовит и для внуков
Семена раздора и войны.
В мире нет святых и кротких звуков,
Нет любви, свободы, тишины!
Но, гоня «сомненья роковые», он не теряет веры в силу «святой поэзии». Ведь поэзия – «дочь счастья и любви». А поэты – «певцы любви, свободы, мира и доблести».
- Н. А. Некрасов, Полн. собр. соч. и писем, т. в, Гослитиздат, М. 1950, стр. 331-832. Далее ссылки на это издание даются в тексте.[↩]
- В. Орлов, Александр Блок и Некрасов, «Научный бюллетень Ленинградского государственного университета», 1947, N 16-17, стр. 61.[↩]
Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.