№1, 2022/Публикации. Воспоминания. Сообщения

Георгий Эфрон: жизнь читателя

Георгий Эфрон (1925–1944), сын Марины Цветаевой и Сергея Эфрона, больше известный под домашним именем Мур, был «книжным» мальчиком в полном смысле этого слова. Почти вся его жизнь прошла между домашним чтением, газетным киоском и библиотекой. Его взгляды, знания о жизни, вкусы, интересы во многом определялись прочитанным. Не только книгами, но и прессой. Круг чтения Георгия Эфрона и его отзывы о прочитанном сами по себе позволяют реконструировать многие аспекты его личности: Мур интересен не только как сын Цветаевой, но и как юный и исключительно эрудированный интеллектуал, автор обессмертившего его дневника, бесценного источника по истории повседневности 1930–1940-х.

Георгий как читатель

Георгий Эфрон с детства был билингвом. Как ни странно, его не учили языкам специально. Русский он освоил так, как осваивают его все русские дети, — в общении с родителями и сестрой. Французский для него был языком улицы, языком школы, языком газет и кинематографа, языком радио, которое он слушал с детства, языком страны, где он вырос и прожил три четверти своей жизни.

Цветаева, помимо русского и французского, хорошо говорила и читала по-немецки и по-английски. Мур умел читать и говорить по-немецки, но Кафку и Гофмана знал во французских переводах. Также в переводах он читал Олдингтона, Кэрролла, Уайльда, Кронина, Стейнбека… Английским он не владел так свободно, как двумя родными языками. «Я бы страстно хотел изучать английский язык, я его очень люблю», — писал он 25 марта 1940 года. На английском он читал американские комиксы и газеты (достоверно известно про американские, но, возможно, читал и британские). Сохранились и его английские автографы. Осенью 1940-го он будет учить английский в 167-й московской школе, наравне с другими школьниками, однако в октябре перейдет в другую школу, где преподавали французский1.

Цветаева заметила, что читает Мур совсем не так, как она: Мур «перечитывать не любит: — «я уже два раза читал», он не живет в книге, он по ней скачет, ее ест — и дальше», — писала она о девятилетнем Муре.

Между тем со временем у Мура появятся книги, которые он будет перечитывать. Это «Посмертные записки Пиквикского клуба» Диккенса, «Фальшивомонетчики» Жида, «Богатые кварталы» Арагона, «Преступление и наказание» и «Бесы» Достоевского, «Дорога никуда» и новеллы Грина, рассказы Чехова, эссе и стихи Валери, стихи и проза Малларме. А будут и такие авторы, которых Мур очень хотел перечитать, но не всегда книга была в его распоряжении: Сартр, Колетт, Монтерлан, Сименон.

Мур читал быстро, много и лет до шестнадцати-семнадцати в общем-то бессистемно. Скажем, в январе 1941-го он читает «Как закалялась сталь» Николая Островского, «4 тетради» Семена Кирсанова, «Сон» Анри де Монтерлана, «Голем» Густава Майринка, «Пиквикский клуб» Чарльза Диккенса, «Шери» и «Кошку» Сидони-Габриэль Колетт, рассказы Марка Твена, «Алису в Зазеркалье» Льюиса Кэрролла (во французском переводе, конечно, как и Диккенса). Кроме того, он делал выписки из «Курса западной литературы» Ф. П. Шиллера, сборника «Сто поэтов XVII века» (на французском) и стихотворений Теофиля Готье. Это все он прочитал в основном за время зимних школьных каникул. Мур очень старательно учился, много времени тратил на трудно дававшиеся ему физику, математику, химию. Буквально изнемогал, готовясь к очередной контрольной по геометрии. Но все же и в трудном для него декабре 1940-го (конец второй четверти, много контрольных) он прочитал «Бесов» Достоевского и «Холостяков» Монтерлана.

Любопытно, что очень умный, эрудированный Мур сравнительно мало читал non-fiction. Из историков он интересовался Ипполитом Тэном, из философов — Анри Бергсоном. Ему понравились историко-философские эссе Поля Валери. Представление о марксизме Мур составил по коммунистическим газетам: русским, французским и даже американским.

Детское чтение

Книги окружали Георгия с детства, с того времени, когда он еще не умел читать. В семье было принято читать вслух. Об этом рассказывала сестра Георгия, Ариадна Эфрон, в своих воспоминаниях:

Счастьем были вечера, которые иногда проводили мы вместе, у стола, освобожденного от еды и посуды, весело протертого мокрой тряпкой, уютно и торжественно возглавленного керосиновой лампой с блестящим стеклом и круглым жестяным щитком — рефлектором; Сережа читал нам вслух <…> Марина и я, слушая, штопали, чинили, латали. С тех пор и навсегда весь Гоголь, Диккенсовы «Домби и сын» и «Крошка Доррит» слышатся мне с отцовского голоса и чуть припахивают керосином и вытопленной хворостом печкой [Цветаева… 2016: 584].

Вне всякого сомнения, Сергей Яковлевич читал сыну так же, как читал дочери и жене. Среди самых первых книг, прочитанных еще не Муром, а Муру, были русские сказки, которые показались ему слишком жестокими или печальными: «Не переносит намека на чужое страдание, и поэтому три четверти русских сказок для него непригодны (от дурных концов рыдает)» [Цветаева 2012: 334], — писал отец, вообще восхищавшийся и умилявшийся своим трехлетним сыном. За сказками последовала, очевидно, современная ему детская литература.

К шести годам в распоряжении Мура была «богатая советская детская библиотека» [Цветаева 2012: 352]. Об этом позаботился Сергей Яковлевич, который к началу 1930-х стал убежденным сторонником большевистской власти и любителем всего советского. А детские книги для Мура присылала из Советской России Анастасия Цветаева [Цветаева 2012: 352].

Детские годы Мура пришлись как раз на время если не расцвета, то стремительного развития советской детской литературы. Одна за другой выходили книги, которые сначала становились бестселлерами, а с годами превращались в нестареющую классику детского чтения. В 1927-м Григорий Белых и Леонид Пантелеев под редакцией Самуила Маршака выпустили первое издание «Республики ШКИД». В 1929-м советские школьники читали «Кондуит» Льва Кассиля, а в 1931-м выйдет и «Швамбрания» (в одну книгу писатель их соединит в 1935-м). В Ленинграде выходили журналы «Еж» (для детей до двенадцати лет) и «ЧИЖ» (для дошкольников), где подписи под картинками придумывал Евгений Шварц. Для «Ежа» писали Николай Олейников (один из редакторов), Даниил Хармс, Виталий Бианки. В «ЧИЖе» были в основном картинки, а «Еж» снабжал своих читателей даже сведениями об индустриализации и о достижениях первой пятилетки. Сергей Яковлевич этому умилялся, а Мур? По словам отца, Мур рвался в Россию и не любил французов. Между тем в дневниках и письмах Георгия нет воспоминаний о том советском детском чтении, о той богатой детской библиотеке, которую ему собрали Сергей Яковлевич и Анастасия Ивановна. Может быть, умный, рано повзрослевший (и внешне, и умственно) Георгий просто потерял всякий интерес к детскому чтению? Так нет же. В пятнадцать лет, уже прочитав «Замок» и «Братьев Карамазовых», он будет с удовольствием листать в библиотеке иностранной литературы журнал с комиксами о Микки-Маусе: «…я пошел опять в читальный зал и читал там последние номера «Mickey Mouse Weekly» и «Journal de Mickey» <…> В английском «M. M. Weekly» видел замечательные иллюстрации (из «dessin animé») Пиноккио, Уолта Диснея» [Эфрон 2005a: 92], — записал он в дневнике 23 июля 1940 года. Однажды, уже в декабре 1940-го, Мур пришел в библиотеку иностранной литературы со своим другом Дмитрием Сеземаном. Дмитрий «просматривал какие-то роскошно изданные произведения Валери», а Мур снова открыл Mickey Mouse Weekly [Эфрон 2005a: 250].

В бумагах Георгия Эфрона сохранились некоторые детские книжки. Русских ни одной. Зато встречаются вырезки из французских детских журналов. Обложка от альбома или иллюстрированной книжки «Кот Феликс» (о популярном персонаже комиксов и мультфильмов). Фотография Лорела и Гарди, известных американских комиков времен раннего Голливуда. Несколько страничек иллюстрированной книги «Микки-Маус и его друзья» с изображениями самого Микки, его жены Минни-Маус, собаки Плуто, Дональда Дака и прочих.

В восемь лет Мур пошел во французскую католическую школу. В те времена в младших классах французских школ была традиция: лучший в классе ученик получал особую награду — Крест чести (Croix d’honeur). Мур становился лучшим в классе неделю за неделей: «Первый ученик, не снимает креста», — с гордостью пишет Цветаева [Цветаева 2016a: 164].

Школа повлияла на чтение Мура в двух отношениях. Прежде всего, он начал знакомиться с французской литературой эпохи классицизма: в 1940–1941-м он назовет среди своих любимых авторов Пьера Корнеля и Жана-Батиста Расина. Это авторы, программные для французской школы. В СССР Мур их не читал, значит — прочитал их еще в Париже. В Москве у него будет возможность блеснуть своими французскими знаниями. В программу восьмого класса советской средней школы входил только Мольер. Мур в ноябре 1940-го напишет сочинение на шесть с половиной страниц о пьесах Мольера и о французском классицизме в драматургии. Учитель назовет это сочинение «замечательным и из ряда вон выходящим». Он даже решит, что Георгий Эфрон, должно быть, гораздо старше одноклассников, на что Мур с достоинством ответит, что ему только пятнадцать лет.

Во французской школе уделялось много внимания заучиванию наизусть и декламации. Цветаеву это раздражало (она делала уроки с Муром), но для восприятия и запоминания Расина и Корнеля такая система обучения как раз подходила лучше всего. Много лет спустя, в Ташкенте, Мур будет в своей каморке декламировать стихи Цветаевой и Малларме. Соседи за тонкой перегородкой его слышали и, случалось, просили прочитать Цветаеву на бис.

Школа — не только уроки, предметы, учителя. Видимо, на чтение Мура повлияли и одноклассники. К огорчению Цветаевой, он читал популярную литературу, прежде всего авантюрные романы, видимо, не самого лучшего качества. Макулатуру, выпущенную «для наживы — писак и издателей». «Le sang giclait de son crane fracasse» («Кровь брызнула из расколотого черепа»). «Какая гадость, — с отвращением комментировала Цветаева. — Мур пьет помои».

В Советском Союзе Мур увлечется писателем, которого принято считать именно юношеским, — Александром Грином. Грином Мура мог заинтересовать Корнелий Зелинский, большой любитель автора «Алых парусов», его исследователь и биограф.

Увлечение Грином — совершенно неожиданное. Холодный, ироничный, насмешливый Мур, настоящий мизантроп — и вдруг Грин, романтик из романтиков! А этого Мур вроде бы не любил и не искал в жизни, тем более — в советской. Он даже написал, что Советский Союз — не романтическая страна. Впрочем, «Алые паруса» Георгий не упоминает ни разу, зато он явно увлекся «Дорогой никуда», книгой «оригинальной и интересной». Осенью 1940-го Мур возьмет у Анатолия Тарасенкова еще и сборник рассказов Грина…

Александр Грин умер в 1932-м, умер в нищете. Нельзя сказать, что в забвении. Книги его время от времени издавали, читатель у него был, но все же он оставался в тени современников, во втором ряду, если не в третьем. Громовая слава придет позже, особенно во второй половине 1950-х — в 1960-е. А в 1940-м это чтение немодное и не слишком распространенное. Тем примечательнее интерес к нему Мура.

В 1942-м, в Ташкенте, заметно повзрослевший Мур будет читать Достоевского, Тургенева, Хемингуэя, Валери, Бодлера, Малларме и еще очень многих русских и европейских, прежде всего — французских писателей. Однако уже во втором своем ташкентском письме к тете Лиле (Елизавете Яковлевне Эфрон) попросит прислать ему «однотомники Чехова и Лермонтова <…> и, главное, Грин — «Избранное 1-й том» (1941 г. издания, голубая обложка с рисунком: белая чайка, дерево или что-то в этом роде)». Если книги не окажется на месте — «купите (стоит она пустяки)» [Эфрон 2018: 302]. А когда тетя не пришлет вовремя книгу, Мур напомнит ей не о Лермонтове и Чехове (тоже любимых, высоко ценимых авторах), а именно о Грине: «Послали ли посылку, Грина?» [Эфрон 2018: 304]. Между Шекспиром и Достоевским он читает «Золотую цепь» Грина.

Домашняя библиотека

Марина Цветаева писала, что у Мура в Париже «дивная (курсив Цветаевой. — С. Б.) детская (юношеская) библиотека». Это свидетельство как будто вступает в противоречие с известными словами Ариадны Эфрон: «Книг было мало; своих — раз-две и обчелся, и каждая, заполученная и прочитанная, оказывалась событием» [Цветаева… 2016: 584]. Но слова Ариадны относятся к чешскому периоду жизни семьи, который окончился для маленького Мура на десятом месяце жизни. В Париже семья Цветаевой прожила тринадцать с половиной лет. И далеко не все годы были связаны с бедностью, безденежьем, почти нищетой, как это может показаться читателям Ариадны Сергеевны. Дочь Цветаевой старательно создавала такой образ Цветаевой, которому читатель непременно должен был сочувствовать. А сочувствуют охотнее всего бедному художнику, который не может пробудить чувство зависти ни у читателей, ни у коллег.

Бедность семьи Эфронов, по крайней мере в 1930-е годы, была весьма относительной. Об этом говорят как ежегодные поездки с детьми на Средиземное море, на Атлантический океан или в Альпы, так и огромный парижский багаж Цветаевой, который произвел в Москве сильное впечатление2. В Париже удалось нажить не только много вещей, но и создать новую домашнюю библиотеку. Видимо, достаточно обширную. В марте 1938-го Цветаева начнет раздавать знакомым книги Георгия, больше ему не нужные: «целый ящик отдаваемых — детских и юношеских, старинных и современных» книг [Цветаева 2016b: 108]. Цветаева уже готовилась к будущему отъезду в СССР, состоявшемуся, впрочем, только в июне 1939-го. Постепенно распродавала и раздавала книги, которых оказалось очень много. Жаловалась, что приходится отдавать за гроши: «…за 17 томов (от 6 фр<анков> до 20-ти 6 фр<анков> бывшей стоимости) получила на С<ен->Мишель — 10 франков, из которых 4 франка 40 проездили на метро. А остальные 5 фр<анков> 60 я подарила Муру, п<отому> ч<то> книги были — его» [Цветаева 2016b: 110]. Эта запись показывает, что детская библиотека Мура составлялась не только из подарков родственников и друзей. Многие книги куплены в парижских книжных и букинистических магазинах. «У меня для вас много книг (старинных) <…> прошу Вас за ними заехать <…> если вам нужны — продавать не буду» [Цветаева 2016b: 134], — писала она Всеволоду Богенгардту, сослуживцу Сергея Эфрона по Марковскому полку. Тем не менее книг оставалось очень много. В 1938-м, когда Цветаева с Муром переезжали из Ванва в Исси-ле-Мулино, семейную библиотеку пришлось перевозить на автомобиле [Кудрова 2016: 597].

Когда Цветаева с Муром отправятся в Советский Союз, книг у них будет еще немало. Часть багажа (13 мест, включая 4 ящика с книгами) отправили из Парижа в Москву на имя Ариадны Эфрон, а часть взяли с собой. Московская часть багажа «зависнет» на таможне после ареста Ариадны, ее удастся получить только летом 1940-го. Но и с собой у Цветаевой и Мура были книги, которые они будут читать несколько месяцев, проведенных в Болшеве. При бегстве из Болшева в ноябре 1939-го бросили и большую часть из привезенных книг, включая, видимо, все французские. Зиму и начало весны 1940-го Мур впервые в жизни проведет без французских книг. Поэтому он очень обрадуется, когда 28 марта 1940-го Цветаева привезет учебники французского языка за 6, 7 и 8 классы (их достал для Мура Самуил Гуревич, возлюбленный Ариадны Эфрон). Вряд ли Муру были нужны учебники, но он был очень доволен: «Приятно читать опять по-французски — это замечательно красивый и элегантный язык» [Эфрон 2005a: 31].

Летом 1940-го наконец-то распакуют те самые четыре ящика из Парижа. Часть книг Цветаева и Мур сразу же продадут, так как их просто негде было размещать в их скромном московском жилье. Последние остатки домашней библиотеки уже летом 1941-го передадут на хранение поэту Борису Садовскому в Новодевичий монастырь. Там будут, в частности, собрание сочинений Марселя Пруста, «Алиса в Стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье» Льюиса Кэрролла, «Необыкновенные рассказы» Эдгара По, и все это на французском.

Книги от букинистов, друзей, знакомых, возлюбленных

Еще в Париже Мур стал завсегдатаем книжных магазинов и букинистических лавок. «Дорогой мой Мурзил! — писал сыну Сергей Яковлевич. — Прочел с удовольствием описание твоего дня рождения. Представлял себе ясно, как ты бегал с полученными деньгами по книжным магазинам…» [Цветаева 2012: 372].

Позже, в Москве, Мур часто будет продавать (как правило, с разрешения матери) прочитанные книги букинистам. Его выручка составляла от 30 до 60–70 рублей. Таким образом, шел некоторый обмен. Для Мура было естественно купить книгу, прочитать ее, а потом продать, чтобы купить новую или же потратить деньги на мороженое, на газировку, на пирожки или даже на ужин в ресторане. О пополнении семейной библиотеки он не задумывался, да и места для такой библиотеки у него не было ни в Москве, ни в Ташкенте.

Скажем, 13 июля 1940 года Мур купил книжечку (92 страницы) очеркиста Владимира Козина «Взволнованная страна». О Туркмении. А 21 июня 1941-го он эту книжку продал за 5 рублей, «которые тут же истратил, чтобы купить хорошую поч­товую бумагу». Цветаевой такой подход не нравился, время от времени она запрещала ему продавать книги из домашней библиотеки: «…мамаша <…> по причинам сантиментального порядка, не захочет, чтобы я продавал свои «добрые старые книги»» [Эфрон 2005a: 304], — ворчал Мур.

Разумеется, Георгий нередко читал и книги, которые подарили или дали почитать. Сначала такими книгами его обеспечивала мама: «Муру книжку очень хотела бы какую-нибудь русскую — посерьезнее и потолще, не детскую, какого-нибудь классика. И был бы подарок на Рождество. Нет ли, случайно, Жуковского?» — писала Цветаева Вадиму Викторовичу Рудневу 5 декабря 1934 года [Цветаева 2016а: 171]. А 2 января 1937-го — благодарила свою подругу Анну Тескову за рождественские подарки для Мура: «Бабушкины сказки» Жорж Занд и «Не­обыкновенную историю Петера Шлемиля» Альфреда фон Шамиссо [Цветаева 2016b: 9].

В пятнадцать лет Мур сам будет доставать нужные книги и журналы у знакомых: «Я у всех выклянчиваю привезти мне из Москвы какие-нибудь номера «Интернациональной литературы». Чтение этого замечательного журнала доставляет мне истинное наслаждение», — записывает он в Голицыне [Эфрон 2005a: 29]. Несколько номеров «Интернациональной литературы» привез Муру Корнелий Зелинский. С Зелинским Мур по­дружился весной 1940-го, когда они с матерью жили в подмосковном поселке Голицыно и ходили обедать в писательский Дом творчества, где как раз отдыхал известный критик.

Перебравшись в Москву, Мур продолжает охотно брать книги у знакомых (своих и Цветаевой) и родственников. «Бесов» Достоевского Муру дала почитать Наталья Вильмонт. Елизавета Эфрон одолжила книгу Н. Рыкова «Современная французская литература» (1939). Дмитрий Сеземан, единственный близкий друг Мура, даст почитать стихи Поля Валери и его же сборник эссе «Regards sur le monde actuel» («Взгляд на современный мир»). Летом 1940-го Цветаева и Мур познакомились с четой Тарасенковых. Мария Тарасенкова (Белкина) понравилась Муру как женщина, а ее муж, литературовед и библиофил Анатолий Тарасенков, был Муру полезен: «Живая библиотека. Я питаюсь его книгами. Что я у него возьму почитать?» Иногда Тарасенковы раздражают мизантропа Мура, и он едва выносит эту «страшно глупую чету», но утешает себя: «…ничего, зато у Тарасенковых возьму Олдингтона и Хаксли» [Эфрон 2005a: 207].

При этом Мур плохо поддавался сторонним влияниям. Одолжили книгу — спасибо, а полюблю я ее или нет — решу сам. Мур был послушным ребенком, но из обычного для детей и подростков стремления противоречить взрослым часто отталкивал советы матери, особенно если речь шла о книгах. Летом 1940-го Цветаева скажет Муру, чтобы он «ни в коем случае не брал Пруста» в библиотеке. Мол, еще маленький он, не дорос: «Значит, когда пойду в читальный зал, непременно возьму Пруста» [Эфрон 2005a: 125], — решает Мур.

Цветаева обожала «Жозефа Бальзамо», роман Александра Дюма-отца, далеко не самый известный: «Какая волшебная книга!» [Цветаева 2012: 97], — писала она Максимилиану Волошину. Мур, если даже интересовался книгами Дюма в детстве, совершенно позабыл о нем годам к пятнадцати. Русские сверстники Мура, знавшие о Франции по романам Дюма, его смешили и раздражали.

В мае 1941-го Цветаева обменяла роскошный альбом репродукций Питера Брейгеля-старшего «на всего Лескова, 11 томов в переплете». «Я подумала, что Брейгеля я еще буду смотреть в жизни — ну, раз десять — а Лескова читать — всю жизнь, сколько бы ее ни осталось». О вкусах Мура она прекрасно знала и даже не надеялась заинтересовать сына книгами Лескова: «…тебе останется, п<отому> ч<то> Мур навряд ли его будет любить», — пишет она Але. И в самом деле, Мур упомянет Лескова лишь дважды (раз в дневнике и раз в письме к Але), как раз в связи с этим обменом-продажей Брейгеля на Лескова.

Первая девушка Мура, Валентина Предатько, совсем ненадолго повлияет на его чтение. Валя была девушкой не из литературной семьи. Ее отчим работал в военной прокуратуре. Как и многие ее сверстники, она увлекалась Сергеем Есениным и Клодом Фаррером. Последний, очевидно, привлекал юных советских читателей экзотикой Юго-Восточной Азии и эротикой, малодоступной в СССР: «Взял в библиотеке книгу Фаррера: ну да, в Валину честь», — замечает Мур. Фаррер его не увлек. Сложнее с Есениным. Валя принесла сборник стихов на одно из их первых свиданий в июне 1941-го. Есенин был, наверное, самым читаемым русским поэтом того времени, не считая «небожителей» — Пушкина и Лермонтова. До романа с Валей Мур Есенина не читал, что странно, ведь Цветаева была знакома с Есениным и даже собиралась писать о нем поэму. Но Мур стихов Есенина до июня 1941-го определенно не знал, что говорит об ограниченности влияния матери на Мура.

Понравились ли Муру есенинские стихи? Трудно сказать. В июле Мур приобретет даже две книги Есенина. Одну купит, другую ему подарит его друг Митя Сеземан. В эвакуацию Мур возьмет и томик «Избранного» Сергея Есенина. А в дорогу он брал или самые любимые книги, или книги новые, которые хотел обязательно прочесть. Есенин будет лежать у него в дорожной сумке рядом с Расином, Корнелем, Дос Пассосом и Ахматовой. С другой стороны, в августе 1941-го Мур отнесет «любовь к Есенину» к общим недостаткам русских людей. Себя он от русских стал отделять как раз в это время.

Библиотека иностранной литературы

Важнейшим источником новых книг стала для Мура Государственная центральная библиотека иностранной литературы, которая располагалась тогда в Столешниковом переулке. Несколько месяцев Мур мечтал записаться в эту библиотеку. Он жил еще в Голицыне. Москва его особенно привлекала именно этой библиотекой. 11 июня 1940 года Мур и Цветаева переехали в Москву (в квартиру Северцовых и Габричевского на ул. Герцена, д. 6), а 20 июня мальчика записали в библиотеку. Сам по себе этот факт интересен, ведь у Георгия Эфрона не было документов. В свое время Цветаева не позаботилась о метрике для сына, и Мур большую часть жизни проживет вообще без документов, если не считать справок из школ. Но даже такой справки не было у Георгия в июне 1940-го. Свидетельство об окончании семи классов (из школы в Голицыне) Мур получит только в августе 1940-го. Паспорт ему выдадут 24 мая 1941 года. Следовательно, в библиотеку его записали только по паспорту Цветаевой и, возможно, справке из домкома. С этого времени библиотека иностранной литературы станет любимейшим местом Мура в Москве. Он будет брать книги на абонементе и по многу часов просиживать в читальном зале.

Атмосфера в библиотеке иностранной литературы была очень необычна для предвоенной Москвы. «В первую минуту вам кажется, что вы за границей. Всюду звучит французская, английская речь», — писал Корней Чуковский:

Кругом тысячи книг на любом языке. Посреди комнаты — невысокая стойка. Люди подходят и просят:

— Пожалуйста, «Историю Сирии».

— Нельзя ли «Записки Ллойд-Джорджа»?

На стойке вырастают холмы французских, английских, норвежских, чешских журналов, брошюр и книг. Вы идете в соседний зал. По стенам — словари, энциклопедии, справочники на всех языках — всевозможные Ляруссы и Брокгаузы. Сверху, словно с неба, благосклонно взирают на вас Сервантес, Шекспир и Гете. За длинными столами какие-то прилежные люди склоняются над страницами книг, изданных в Лиссабоне, в Нью-Йорке, в Амстердаме, в Мадриде, в Торонто [Чуковский 1941].

В читальном зале Мур прочел «Орлеанскую девственницу» Вольтера, где нашел «много симпатичных, игривых и пикантных мест». Взял на абонемент «Исповедь сына века» Альфреда де Мюссе. Читал он, разумеется, на французском. В короткий срок он прочитал «Базельские колокола» Луи Арагона, «Сентиментальную Францию» Жана Ипполита Жироду, «Ход жизни» Эжена Даби, «Ужасных детей» Жана Кокто и еще множество книг.

Наступит день, когда он останется едва ли не единственным читателем Государственной библиотеки. 16 октября 1941 года — день печально известной московской паники. Возник слух, будто советские вой­ска оставляют Москву, а немцы дошли уже до пригородов столицы.

  1. Вообще Мур был способен к языкам и, когда представлялась возможность, с удовольствием учил не только английский в московской школе, но и узбекский в ташкентской школе № 88 имени 8 Марта.[]
  2. 25 августа 1940 года Георгий записал в дневнике: «Сегодня слышал ехидные замечания профессорши Матвеевой: «А вещей-то, вещей, прямо ужас!»» — по поводу багажа Цветаевой, временно размещенного в квартире Северцовых-Габричевских, на ул. Герцена, д. 6 [Эфрон 2005а: 177–178].[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №1, 2022

Литература

Бабаев Э. Улисс: о судьбе сына Марины Цветаевой // Столица. 1993. № 30. С. 58–62.

Бобышев Д. В. Я здесь (Человекотекст). М.: Вагриус, 2003.

Воспоминания о Литературном институте. Кн. 2 / Под общ. ред.
Б. Н. Тарасова. М.: Литературный институт им. А. М. Горького,
2008.

Герштейн Э. Мемуары. М.: Захаров, 2002.

Громова Н. Ноев ковчег писателей. Эвакуация 1941–1945. Чистополь. Елабуга. Ташкент. Алма-Ата. М.: АСТ: CORPUS, 2019.

Кудрова И. Марина Цветаева: Беззаконная комета. М.: АСТ, 2016.

Русская литература. Учебник для 9-го класса средней школы. Ч. II / Сост. Г. Абрамович, Б. Брайнина, А. Еголин. М.: Учпедгиз, 1939.

Сеземан Дмитрий. Марина Цветаева, Георгий Эфрон и возвращение в СССР. Часть 1 // Радио «Свобода». 2006. 28 августа. URL: https://www. svoboda.org/a/262693.html (дата обращения: 10.10.2021).

Твардовский А. Т., Твардовская М. И. Несгоревшие письма / Публ. М. И. Белкиной; послесл. В. А. Твардовской; коммент. А. Твардовской // Знамя. 1997. № 10. С. 144–177.

Цветаева без глянца / Сост. П. Е. Фокин. СПб.: Пальмира; М.: Книга по требованию, 2016.

Цветаева М. И. Неизданное. Семья: история в письмах / Сост. и коммент. Е. Б. Коркиной. М.: Эллис Лак, 2012.

Цветаева М. И. Письма 1933—1936 / Сост., подгот. текста Л. А. Мнухина. М.: Эллис Лак, 2016a.

Цветаева М. И. Письма. 1937—1941 / Сост., подгот. текста Л. А. Мнухина. М.: Эллис Лак, 2016b.

Чехов А. П. Полное собр. соч. и писем в 30 тт. Письма в 12 тт. Письма: Т. 7 / Ред. А. И. Ревякин. М.: Наука, 1979.

Чуковская Л. К. Записки об Анне Ахматовой. В 3 тт. Т. 1. М.: Время, 2007.

Чуковский К. И. Книги и бомбы // Вечерняя Москва. 1941. 9 октября. С. 4.

Шаламов В. Т. Несколько моих жизней: воспоминания, записные книжки, переписка, следственные дела. М.: Эксмо, 2009.

Шукст-Игнатова И. Б. Воспоминания // Кудрова И. В. Гибель Марины Цветаевой. М.: Независимая Газета, 1999. С. 290–298.

Эфрон Г. С. Дневники. Т. 1 / Сост., подгот. Е. Коркина, В. Лосская. М.: Вагриус, 2005a.

Эфрон Г. С. Дневники. Т. 2 / Изд. подгот. Е. Коркина, В. Лосская. М.: Вагриус, 2005b.

Эфрон Г. С. Записки парижанина: дневники, письма, литературные опыты 1941–1944 годов / Изд. подгот. Е. Коркина, В. Лосская, А. Попова. М.: АСТ, 2018.

Efron Georges. Diverses Quintessences de c’esprit moderne. Asie Soviétique. Tashkent. 1942 (Сборник стихов и прозы на французском и русском языках) // РГАЛИ. Ф. 1190. Оп. 3. Ед. хр. 239. Л. 1–63.

Цитировать

Беляков, С.С. Георгий Эфрон: жизнь читателя / С.С. Беляков // Вопросы литературы. - 2022 - №1. - C. 233-276
Копировать