Гарри Поттер и расколдовывание мира

…Я хотел сделать грандиозную сцену праздника в общем зале в сопровождении органа. Причем на органе должны были играть маленькие человечки – они бы просто прыгали по клавишам. Но Джо [Роулинг] сказала: «Нет. Таких существ в моей вселенной нет».

Из интервью Альфонсо Куарона, режиссера фильма «Гарри Поттер и узник Азкабана».

Что же есть во вселенной Джоан Роулинг? И есть ли сама эта вселенная?

Ответ на второй вопрос, казалось бы, очевиден. Вот уже семь лет повествование о Гарри Поттере является предметом культа и исследований, объектом бизнеса и анафематствования. Как и некоторые другие мифоконструкции наших дней (в первую очередь трилогия о Матрице), история юного чародея уже давно активно порождает вокруг себя бесконечно расширяющуюся сферу очередной «производной» реальности – фан-клубы, сайты, экранизации, выпуск товаров «по мотивам» и так далее. Видимо, не так уж неправы те, кто утверждает, что современный мир уже непредставим без Гарри

Поттера. В какой же мере это обстоятельство говорит о книге и в какой – о мире?

Редкая статья о «Гарри Поттере» (так мы сокращенно будем именовать цикл в целом) обходится без упоминания о жанровой специфике этого текста; редкое упоминание не прибегает к спасительному термину «фэнтези». Прежде чем более подробно поговорить о «фэнтезийной» составляющей поттерианы, отметим, что в книгах Роулинг тесно переплетены самые разные жанровые разновидности.

Первая из них – «школьная повесть» – по идее должна нас связывать с «большой традицией романа воспитания». Но эти ожидания оказываются напрасными: основное (и по объему, и по ценностной нагрузке) действие замкнуто стенами Хогвартса, школы магии. В сопоставлении «жизнь = школа» Роулинг определенно выводит школу на первое место. «Школа = жизнь»: все достойное упоминания в жизни героев происходит либо в Хогвартсе, либо в его окрестностях, либо (как в пятой, последней на сегодняшний день, книге «Гарри Поттер и Орден Феникса») тесно связано с происходящим в школе. Метафора «школа» становится у Роулинг настолько тотальной, что поглощает и присваивает даже систему ценностей: борьба со Злом автоматически переводится в систему раздачи очков, приравниваясь к удачно отвеченному уроку. Словом, налицо новая Педагогическая провинция, только лишенная утопического характера.

Если все же автор обращается к жанровой модели романа воспитания, то она оказывается лишь внешней оболочкой текста. Как уже не раз отмечалось¹, эта модель не работает в самом важном аспекте: главный герой, по сути, ничему не учится. Войдя в повествование магическим вундеркиндом, еще в колыбели победившим величайшего из темных магов, «тем самым Гарри Поттером», изначально отмеченным особыми волшебными способностями, он остается таким и в дальнейшем. Гарри либо шутя овладевает сложнейшими умениями (так, уже в первой книге он без труда попадает на заколдованную железнодорожную платформу 9 3/4, затем мгновенно обучается полетам на метле и т. д.), либо так и не в силах научиться, скажем, зельеварению. Герой все время остается равен самому себе, что, по Бахтину, принципиально несовместимо с романом воспитания. Пытаясь как-то восполнить явную ущербность героя в этом отношении, Роулинг стремится снабдить его хотя бы внешними атрибутами взросления, в частности, обозначает первые признаки пробуждающейся сексуальности, но делает это крайне робко.

Бесчисленные поклонники, как правило, крайне высоко оценивают остросюжетность, занимательность «Поттера». Нам представляется, однако, что такие оценки являются, мягко говоря, преувеличенными. На самом деле Роулинг чаще всего достаточно неуклюжа в выстраивании сюжета. Непрерывно используя формульность, придающую тексту циклический характер (каждая книга начинается с пребывания Гарри в доме Дурслей, затем следует отбытие в Хогвартс, описание учебного года, а в финале – возвращение на каникулы в дом ненавистных родственников), она в то же время тратит огромное количество страниц на статичные описания, боковые и ложные сюжетные линии, чтобы затем скороговоркой дать развязку. Отсюда – чрезмерная запутанность действия в последних главах каждой книги и обилие рассказываемого, а не изображаемого: наиболее важную для сюжета информацию Гарри узнаёт от кого-то другого, чаще всего – от директора школы Дамблдора, выполняющего в тексте функцию то настоящего божества, то deus ex machina. Финальные монологи директора Хогвартса, обладающие разной степенью глубины и протяженности, воплощают в поттериане слово с наибольшей авторитетностью. Их роль – символическая инициация Гарри (как предполагается, на протяжении основного текста каждой из книг проходящего инициацию через Действия и Поступки), узнающего еще один фрагмент истины о себе и о мире; дозированность этой информации («Увы, Гарри, на этот вопрос я не могу ответить. По крайней мере сегодня и сейчас. Однажды ты узнаешь.., а пока забудь об этом») призвана стать еще одним признаком взросления героя и реализовать «сериальный» принцип поддержания читательского интереса. Кроме того, монологи Дамблдора придают книгам Роулинг оттенок нравоучительной сказки, подытоживая приключения моральным резюме.

Зато Роулинг удается с успехом эксплуатировать ту разновидность фантастического триллера, которая строится на разоблачении скрытого и обладающего сверхъестественными способностями врага. Враги эти то и дело пробираются в ряды соучеников и учителей – все ближе и ближе к Гарри. В первой книге это профессор Квиррелл, во второй – старшекурсник Том Реддл, в третьей – оборотень Питер Петтигрю, в четвертой – Барти Крауч, сын одного из виднейших чиновников Министерства магии, скрывшийся под личиной «мракоборца» Аластора Грюма. Последний пример наиболее показателен. Он говорит о том, что в поттериане почти никто не может быть свободен от подозрений. В полном соответствии со «шпионской» логикой триллера миром Хогвартса правит тотальная паранойя, заставляющая постоянно крепить бдительность и в мгновение ока способная превратить любого из героев в охотника на ведьм. Атмосфера всеобщей подозрительности настолько сильна, что ее жертвой не раз становится сам главный герой (например, в «Тайной комнате» и в «Кубке огня»).

Всевозможные фобии составляют основательный психологический фундамент поттерианы. Мир волшебников обнесен незримыми, но очень ощутимыми стенами². Прежде всего это стены, отделяющие его от мира маглов, то есть не-волшебников. Отношение к маглам у чародеев весьма двойственное. С одной стороны, всемогущая политкорректность требует уважительного отношения к этим несчастным, лишенным волшебного дара, но все-таки вполне достойным людям³. С другой стороны, большинство обитателей волшебного мира воспринимают маглов либо с полупрезрительной снисходительностью (как, например, экипаж автобуса «Ночной рыцарь»), либо с любопытством естествоиспытателя (как, скажем, Артур Уизли, сделавший своим хобби изучение магловской техники; показательно, что все окружающие относятся к этому хобби как к смехотворному чудачеству). Да и сами представители магловского мира, появляющиеся на страницах книг, то откровенно смешны (как, например, прохожие, от глаз которых тщательно скрывают превращение загородного поля в гигантский стадион для проведения мирового чемпионата по квиддичу), то столь же откровенно отвратительны (первенство здесь держит семья Дурслей, предельно – даже для сказки – окарикатуренных обывателей).

1. См., например: Каспэ Ирина. Народ за Гарри Поттера//Иностранная литература. 2001. N5.[↩]
2. Быстрота, с которой закрытая школа превращается в изолированную от мира крепость, превосходно продемонстрирована, скажем, в «Узнике Азкабана».[↩]
3. Нашему читателю подобное отношение может напомнить раннюю прозу братьев Стругацких, в которой брезгливо-отчужденное восприятие «скучных» обычных людей, присущее, скажем, юному герою повести «Стажёры», то и дело корректируется исходящими от старших товарищей напоминаниями о том, что «мещанин – это все-таки тоже человек». Правда, эти напоминания чаще всего так и остаются напоминаниями. Другие достаточно любопытные параллели, в том числе связанные с педагогической идеей, в той или иной степени важной и для Стругацких, и для Роулинг, могут стать предметом отдельного рассмотрения.[↩]