№6, 2016/Теория литературы

Формализм как явление исторической поэтики

О русском формализме написано много на разных языках и с разных точек зрения — от восторженного поклонения до пренебрежительного неприятия. Хотя написано много, ощущения, что сказано все, нет; нет даже ощущения, что сказано самое существенное. Формалистов переводят не только на разные национальные языки, но на языки разного научного дискурса, в результате такой операции получая их в качестве то собственных предшественников или даже основоположников всей современной науки о литературе (сформулировавших ее специфический предмет и задачи), то талантливых дилетантов или литературных публицистов, так и не доросших до науки или давно оставленных позади стремительным развитием научного знания.

Хочу сразу же поделиться своим ощущением ситуации и проблемы формализма, какой она мне видится в плане научной революции, имевшей место в филологии минувшего столетия. Формалистов предстоит прочитать с большим пониманием их языка и с доверием к их способности эволюционировать. Об эволюции еще в 1925 году сказал Б. Эйхенбаум в очерке развития формального метода в момент решительной перемены курса — к семантике и быту: «Момент эволюции очень важен в истории формального метода. Наши противники и многие из наших последователей упускают это из виду» [Эйхенбаум: 375].

Упрек оппонентам и последователям и по сей день остается в силе: формалистическая теория воспринимается вне эволюции и вне точно очерченного контекста. Такое утверждение может показаться лишь результатом недостаточной осведомленности: какой еще контекст нужен для формализма, разве он не соотнесен с бесчисленными именами, близкими и далекими… Но в том-то и дело, что соотнесены без различения близкого и далекого — или, как бы сказал Ю. Тынянов, без различения традиции и генезиса. И суть дела от этого не проясняется, скорее — напротив.

Оппозиции этих двух понятий — один из примеров того, что формалисты не боялись меняться и делали это весьма радикально и стремительно. Тынянов очень веско и концептуально оперировал этими понятиями в самом начале своего научного пути: в одной из первых печатных работ — «Тютчев и Гейне» («Печать и революция», 1922, № 4). Слово «традиция» так и не стало для него своим, но это не значит, что вместе со словом ушла мысль. Нет, она войдет в состав представления о «литературной эволюции», разработка которого всегда будет предполагать обнаружение точечно установленных контактов и моментов соответствия. Формалисты как историки литературы были непримиримы к приблизительности контекста, который годился бы для всех и каждого, а значит, ни для кого не становился бы индивидуальным.

Столь же внимательны они хотели быть к самой идее эволюции, улавливая ее и в индивидуальном контексте, и в динамике литературных сдвигов. Тем более очевидна ирония судьбы: самим формалистам в праве на эволюцию было фактически отказано, как будто оппоненты не допускали мысли, что формалисты способны к переменам. Как бы упорно они это свое право ни декларировали, их метод продолжали редуцировать к его изначальным посылкам и полемическим преувеличениям.

Формалисты, таким образом, расплачивались и за собственную полемичность (все отношения — с миром и литературой — они, по признанию В. Шкловского, выстраивали «в порядке дискуссионном»), которая отчасти была следствием их нелюбви к приблизительности. В каждый момент своего развития они формулировали, специфицируя, полемически укрупняя, те или иные проблемы, чтобы затем осложнить их, поставить иначе, соотнося с другим кругом задач: сначала была «теория поэтической речи» (с ее практически доведением до крайности в зауми), затем пришло время «проблеме стиховой семантики» (как по авторскому замыслу должна была называться книга Тынянова, увидевшая свет под названием «Проблема стихотворного языка», 1924)… Иными словами, если вначале смысл выносился за скобки «поэтической речи», то затем он был возвращен и заново проблематизирован.

Однако в полемике оппоненты всегда выбирают то, что легче ниспровергать, к тому же по мере усложнения формалистической мысли она становилась все более трудной для понимания, которым противники себя не очень и утруждали и к которому очень немногие были способны.

Вернемся к требованию точности, сформулированному вначале применительно к «традиции», а позже — к «литературной эволюции»:

В истории литературы еще недостаточно разграничены две области исследования: исследование генезиса и исследование традиций литературных явлений; эти области, одновременно касающиеся вопроса о связи явлений, противоположны как по критериям, так и по ценности их относительно друг друга.

Генезис литературного явления лежит в случайной области переходов из языка в язык, из литературы в литературу, тогда как область традиций закономерна и сомкнута кругом национальной традиции [Тынянов. Тютчев и Гейне: 29].

Разграничивая суть явлений, Тынянов заостряет их различие: генезис — случаен, традиция — закономерна. Это логично ввиду последующего понимания Тыняновым литературы как словесного искусства, как «речевой конструкции», укорененной в национальном языке. Если слово «традиция» не удержалось у формалистов (по крайней мере в качестве ключевого понятия их теории) и оказалось заменено на «эволюцию», то это произошло не потому, что сама мысль была отброшена. Мысль, наоборот, была усложнена: эволюция противопоставлена традиции по принципу динамизма. А генезису — по принципу системности.

Впрочем, нужно иметь в виду, что как бы формалисты ни любили вводить новые термины, у них (в отличие от позднейших теоретиков) слова еще не опережали мысль (не заменяли ее). Просто они жили с ощущением небывалой мысли и избегали слишком привычных слов, даже если они еще и не были затерты как термины. Для А. Веселовского «традиция» — слово, еще не обретшее значения универсального термина: говоря о ранних стадиях словесного искусства, он предпочитал «предание», а в отношении современности — «капитал» (можно сказать, что и с этим термином он забежал на столетие вперед, в сферу современной социокультурной «практики» Пьера Бурдье; аналогия с современными социологическими теориями покажется еще более оправданной, если вспомнить, что центральная часть исторической поэтики носит название «Исторические условия поэтической продукции»). В момент рождения формализма «традиция» обретает силу термина и одновременно — как убежденных сторонников, так и бунтовщиков-оппонентов, сбрасывающих ее с корабля современности. Формалистам как будто бы ближе вторые. А вот их англоязычный современник Т. С. Элиот (подобно формалистам начинавший как авангардист) именно теперь считает своевременным развернуть творческий вектор в сторону традиции, ставя в зависимость от нее силу творческой индивидуальности («Tradition and individual talent»1, 1919 [Элиот]). По мере того, как понятие утверждает себя, оно проблематизируется, становясь площадкой для принципиального размежевания.

«Эволюция», предполагающая динамику, разумеется, предпочтительнее для формалистов, однако и этот термин не безупречен, поскольку отзывается позитивизмом, уже как бы преодоленным. До сих пор «позитивизм» — слово осуждающее и в отношении любого ученого второй половины XIX столетия требующее ритуального заверения, что если он и был когда-то вначале позитивистом, то вовремя одумался. Это легко продемонстрировать и в отношении Веселовского, в первых же своих печатных откликах расставшегося и с И. Тэном, и с Г. Боклем. Быстро исчерпал себя позитивизм как школа, как концепция, но не как результат научной революции, изменивший отношение к факту. Не будет преувеличением сказать, что сейчас в гуманитарном знании вновь ощущается необходимость позитивистского очищения фактов от напластований теорий и терминов (видимо, это и имел в виду М. Гаспаров, называя себя позитивистом).

Тынянов также не убоялся позитивистских ассоциаций, озаглавив одну из своих важнейших статей — «О литературной эволюции» (1927). В этой статье он дает памятно-загадочное определение литературе и ее явлениям («динамическая речевая конструкция») и выстраивает иерархию функций с точки зрения новой системы:

конструктивная — функция элемента в произведении;

литературная — функция произведения в литературе;

речевая — функция жанра (и слова в жанре);

есть еще «ближайшая социальная функция литературы»…

[Тынянов. О литературной эволюции: 278-279]

Тынянов предупредил: «Эволюционное отношение функции и формального элемента — вопрос совершенно неисследованный» [Тынянов. О литературной эволюции: 276]. Тогда исторического времени для такого рода исследований отпущено не было. Впоследствии — при множестве написанного — усилия в основном были направлены на постижение тыняновской мысли, а не на ее развитие или практическое применение. Применяют не в понимании литературных явлений, а лишь в собственных теоретических построениях, переводя на новые научные языки, что дела не проясняет, напротив — забалтывает.

Обрыв традиции затемняет не только ее продолжение, но и предварение, явления «генезиса» легко принимаются за явления самой «традиции». Их сопоставляют без ощущения степени важности и закономерности, делая случайное родство неотличимым от родовой связи, прежде всего от той, что превращает русский формализм в одно из ключевых явлений исторической поэтики.

Можно привести отсылки формалистов к Веселовскому — отсылки как согласные, так и полемические (они не очень любили обнаруживать свое сходство и родство), но есть более важное свидетельство их принадлежности — сходство того, как поставлен вопрос об изучении искусства слова и как эволюционирует система новой поэтики. Утверждение может показаться странным ввиду того, что система исторической поэтики не была завершена (хотя ее незавершенность сильно преувеличена — мне об этом приходилось писать, см.: [Шайтанов 2006]); даже в том виде, как она была изложена, формалисты не знали ее полностью и главное — были лишены плана (впервые опубликованного В.

  1. Русский перевод названия — «Традиция и индивидуальный талант», хотя более точным в отношении русского словоупотребления было бы «Традиция и творческая индивидуальность».[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №6, 2016

Литература

Бахтин М. М. Эпос и роман (О методологии исследования романа) // Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Художественная литература, 1975. С. 447-483.

Бахтин М. М. Из архивных записей к работе «Проблема речевых жанров» // Бахтин М. М. Собр. соч. в 7 тт. Т. 5. М.: Языки славянской культуры; Русские словари, 1995. С. 207-286.

Бахтин М. М. Проблема речевых жанров // Бахтин М. М. Собр. соч. в 7 тт. Т. 5. С. 159-206.

Бахтин М. М. Роман как литературный жанр // Бахтин М. М. Собр. соч. в 7 тт. Т. 3. М.: Языки славянской культуры; Русские словари, 2012. С. 608-643.

Бахтин М. М. Слово в романе. К вопросам стилистики романа // Бахтин М. М. Собр. соч. в 7 тт. Т. 3. С. 8-179.

Веселовский А. Н. Из введения в историческую поэтику. Вопросы и ответы // Веселовский А. Н. Избранное: Историческая поэтика / Вступит. ст., коммент., сост. И. О. Шайтанова. М.: РОССПЭН, 2006. С. 55-80.

Веселовский А. Н. Избранное: Историческая поэтика. М.: РОССПЭН, 2006.

Веселовский А. Н. Поэтика сюжетов // Веселовский А. Н. Избранное: Историческая поэтика. С. 535-652.

Веселовский А. Н. Синкретизм древнейшей поэзии и начала дифференциации поэтических родов // Веселовский А. Н. Избранное: Историческая поэтика. С. 173-342.

Веселовский А. Н. Избранное: На пути к исторической поэтике / Сост., послесл., коммент. И. О. Шайтанова. М.: Автокнига, 2010.

Веселовский А. Н. История или теория романа? // Веселовский А. Н. Избранное: На пути к исторической поэтике. С. 577-601.

Казанский Б. Идея исторической поэтики // Поэтика. Временник отдела словесных искусств Государственного института истории искусств. Вып. 1. Л.: Academia, 1926. С. 6-23.

Медведев П. Н. [М. М. Бахтин] Формальный метод в литературоведении. М.: Лабиринт, 1993. (Серия «Бахтин под маской»).

Осовский О. Е. Роман в контексте исторической поэтики (от А. Н. Веселовского к М. М. Бахтину) // Бахтинский сборник. Вып. 2. М., 1991. С. 312-343.

Тынянов Ю. Н. Тютчев и Гейне // Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. С. 29-37.

Тынянов Ю. Н. О литературной эволюции // Тынянов Ю. Н. История литературы. Кино. С. 270-281.

Шайтанов И. Жанровое слово у Бахтина и формалистов // Вопросы литературы. 1996. № 3. С. 89-114.

Шайтанов И. Классическая поэтика неклассической эпохи // Веселовский А. Н. Избранное: Историческая поэтика. С. 5-49.

Шайтанов И. Одноразовая форма // Вопросы литературы. 2011. № 1. С. 238-251.

Шайтанов И. Комментарий к переводам, или Перевод с комментарием // Иностранная литература. 2014. № 9. С. 264-278.

Шкловский В. Связь приемов сюжетосложения с общими приемами стиля // Поэтика. Сборники по теории поэтического языка. Пг., 1919. С. 115-150.

Эйхенбаум Б. Теория «формального метода» // Эйхенбаум Б. О литературе. Работы разных лет. М.: Советский писатель, 1987. С. 375-408.

Элиот Т. С. Традиция и индивидуальный талант / Перевод с англ. А. М. Зверева // Элиот Т. С. Назначение поэзии. Киев: Airland; М.: ЗАО «Совершенство», 1997. С. 157-165.

Якобсон Р. Новейшая русская поэзия // Якобсон Р. Работы по поэтике. М.: Прогресс, 1987. С. 272-316.

Shaytanov I. English Renaissance Sonnet and «The Origin of the Modern Mind» // Forum for World Literature. 2016. Vol. 8. № 2 (China). P. 263-272.

Цитировать

Шайтанов, И.О. Формализм как явление исторической поэтики / И.О. Шайтанов // Вопросы литературы. - 2016 - №6. - C. 7-29
Копировать