В. Кантор. Посреди времен, или Карта моей памяти

В. К а н т о р. Посреди времен, или Карта моей памяти. М., СПб.: Центр гуманитарных инициатив; Университетская книга, 2015. 432 с.

Преимущественно мемуарная книга писателя и философа Владимира Карловича Кантора «Посреди времен» построена как своеобразная карта памяти, охватывающая широкие пласты жизни автора и близких ему людей на протяжении нескольких десятилетий, выстроенная в основном не по хронологическому или тематическому принципу, а, скорее, по ассоциативному, не претендующая на законченность или полноту: «Перед читателем карта моей памяти, моей собственной, которую я заполняю по мере моих сил и свободного времени. Насколько она увеличится — не знаю. Пока это всего лишь наброски к большой карте» (с. 5). Название книги взято из песни сына Владимира Кантора — Дмитрия: «Жили-были мы / Посреди времен» (с. 5) и точно характеризует позицию автора: жить «посреди времен», а не «в них», стремиться всегда оставаться самим собой, создавать «свою субъективную эпопею» (с. 309), писать только о том, что по-настоящему волнует, живя вне мейнстрима (режима, эпохи) и вне искусственно-акцентированной оппозиционности ему, зачастую точно так же несвободной от внутреннего авторитаризма и коллективизма.

Основу книги составляют воспоминания, относящиеся как к советскому, так и к постсоветскому периодам, мемуарная проза. В ткань «карты памяти» время от времени вплетаются тексты иных жанров: интервью, короткие рассказы («О динозавре», «Приснится же такое!» — блестящее выражение «архетипических» страхов мыслящего человека, живущего в тоталитарной системе, «Построждественский сон»), переписка с Сергеем Бычковым, журнальные рецензии на произведения В. Кантора и др.

Книга богата разнообразными фактами, занимательными (в хорошем смысле этого слова) историями, зарисовками, наблюдениями. Одна из ее доминант — особое авторское самоощущение внутренней свободы, которое делало произведения В. Кантора не столько антисоветскими, сколько несоветскими, и которое противостояло какой бы то ни было конъюнктуре — в том числе и оппозиционной.

Значительная часть книги хронологически относится к позднесоветской эпохе и описывает работу В. Кантора в редакции журнала «Вопросы философии». С тонкими иронией и юмором автор показывает время, когда идеологические установки и конвенции все более и более расшатывались и «остранялись», начинали восприниматься как нечто внешнее и условное, хотя и все еще обязательное к исполнению и практически не подлежащее публичному обсуждению: «Дракон тоталитаризма уже терял тогда силы, зубы его тупились, он пускал отравляющую слюну, но уже ничего не мог поделать с частной жизнью, которая существовала сама по себе <…> Может, где-то дракон и высиживал змеиное яйцо будущего драконыша…» (с. 234) Эта часть мемуаров детально анализирует атмосферу периода застоя.

Прямая и непрямая оппозиция советской реальности зачастую была сопряжена с нешуточными опасностями — наиболее остро это проявилось в эпизоде, где «с портфелем, набитым Тамиздатом», автор «шел к одному из чиновников аппарата ЦК КПСС» и по счастливой случайности избежал обыска (с. 216-221), но, в том или ином виде, оппозиционность для автора и большинства его друзей была неизбежна, и под покровом официоза нередко случались удивительные вещи. Так, первая в Советском Союзе переводная статья Х. Ортеги-и-Гассета была опубликована в «Вопросах философии» благодаря уловке Владимира Кантора, придумавшего следующую историю для того, чтобы облегчить (вернее, сделать возможной) ее публикацию: «Дело в том <…> что, как все знают, испанский король Хуан Карлос сейчас в Москве, что в Москве он имел аудиенцию с Генеральным секретарем <…> Во время приема король поинтересовался и удивился, почему в Советском Союзе не переводят величайшего испанского философа, т. е. Ортегу-и-Гассета. И Генеральный секретарь пообещал навести порядок в этом вопросе. Поэтому наша публикация — это то, что сейчас требуется» (с. 179). Уловка сработала, и, несмотря на многочисленные трудности (до и после), статья была опубликована.

«Статусный» журнал (сотрудников которого многие автоматически считали «партийными») находился под пристальным вниманием цензуры, он не мог не считаться с советскими идеологемами и директивами начальства, но ему же удавалось печатать Мамардашвили, Ортегу-и-Гассета, Чаадаева — такие публикации были просто немыслимы в других местах. В элитарном журнале философия соседствовала с «московской низовой культурой» (с. 234), посиделками, розыгрышами, шутками, нецензурной «Сагой о Канторе». «Сага» была сочинена после защиты «враждебной» и «антисоветской» кандидатской диссертации Владимира Кантора. Это событие также красочно описывается в мемуарах. Для читателей, не заставших ту эпоху, многое в этом эпизоде может показаться гротескным: «При словах «беспартийный» кто-то громко хмыкнул, а кто-то другой довольно внятно произнес: «И он еще надеется защитить кандидатскую по философии! Они что там, в «Вопросах», с ума посходили? Они бы нам сюда еще Бердяева прислали!»»; «Разве вы не знаете ленинского определения Каткова как махрового реакционера? Как вы можете ставить рядом фигуру религиозного фанатика Достоевского и революционного демократа Чернышевского, в котором при этом указываете стремление к европеизму, а не к крестьянскому бунту. У кого из советских ученых вы могли такое вычитать?» (с. 169)

Для автора мемуаров было важно «осуществление свободы в несвободных обстоятельствах» (с. 185), которые изменились гораздо быстрее, чем предполагало подавляющее большинство людей (по крайней мере, произошел отказ от марксистской догмы). Через пять-шесть лет после первой статьи было издано несколько томов Ортеги, а в 1991 году сказка Владимира Кантора «Победитель крыс» была опубликована тиражом 225 тысяч экземпляров. При этом в эпоху «несвободных обстоятельств» она была разгромлена Киром Булычевым в рецензии для издательства «Молодая гвардия» (отзыв начинался словами «По моему объективному мнению…») и названа им «диссидентской сказкой» для «попивания» водки у камина (с. 185). Гонорар за книгу показался огромным, но эта иллюзия была развеяна поездкой в Германию…

«Посреди времен» полна реальных, действительно имевших место, но от этого не менее сюрреалистичных историй, рассказанных автором увлекательно, с легкостью и вниманием к мелким деталям. Эта книга вводит неожиданные понятия: например, советский и антисоветский магизм (рассказывается о том, как сказанное слово могло привести к смерти генсека). Удивительна история музыканта, с непонятными целями всеми правдами и неправдами стремившегося опубликоваться в престижном «партийном» журнале «Вопросы философии» и использовавшего для этого все доступные ему методы подкупа — но без денег (за исключением более позднего момента, когда предложил автору написать диссертацию за три тысячи рублей). Стремясь произвести впечатление, человек, впервые пришедший в редакцию со статьей «Ленинская теория отражения в балетном искусстве», даже «нанял» за двадцать пять рублей женщину, чтобы она изобразила его жену… «Фагот» подал заявление на прием в партию, стал председателем профкома, вступил в Философское общество, но не сделал ни философской, ни партийной карьеры.

Одна из смысловых доминант рассматриваемой книги — мысль об относительности всякого успеха. Даже «бестселлер» «Победитель крыс» не принес автору ни однозначной славы, ни сколько-то значительного дохода. Большая часть мемуаров посвящена описанию реалий литературного мира, зачастую циничных, — это подробное и откровенное описание условностей, конвенций, уловок и предрассудков «литературной кухни»; многие рецензии на рассказы и книги Кантора (как положительные, так и отрицательные) цитируются полностью (или большими отрывками).

В «застойную» эпоху прозу Кантора «не печатали, читали ее два-три человека; один из них, Владимир Федорович Кормер, замечательный писатель, которого тоже не печатали, говорил мне: «Это нормально. Было бы хуже, если б печатали»» (с. 96). Один из редакторов, под влиянием господствующей эстетики, задавался вопросом: «А разве философы пишут прозу?» (с. 310)

С началом перестройки и в постсоветскую эпоху марксистская идеология рассыпается, но сложности с публикацией не исчезают, и автор показывает все «темные» стороны «литературного процесса»: опору на известные имена и привычные литературные формы и топосы, то, как романы могут «читаться, не читаясь» (с. 414), роль личных связей, стремление к конъюнктуре и понятности продукта потребителю, жесткая редактура текстов (в том числе сокращение в четыре раза) и, конечно, диктат рынка. Особенно характерны и показательны следующие цитаты: «Если бы вы были классиком, то мы рассказ напечатали бы немедленно, потому что тема, вами поднятая, как раз для классика, но поскольку мы о вас ничего не слышали, то печатать не будем» (с. 327); «Вы написали классический текст. Возможно, ваша книга со временем, после нашей с вами смерти, будет изучаться в школе, но она находится вне литературного процесса. Поэтому в газетах ее не отрецензируют, попробуйте в журналах, где вы сотрудничали как литературовед и ученый, отнесите туда» (с. 312). Зачастую даже хвалебные рецензии маститых авторов, позитивные отзывы журнальных редакторов и формальное согласие на публикацию приводили к нулевому результату.

«Посреди времен» — это в значительной мере и история неординарной семьи: дед В. Кантора — Моисей Исаакович Кантор, профессор геологии и минералогии, приехавший в СССР из Аргентины; тетя — аргентинский поэт Лиля Герреро; дядя — разведчик и писатель Алексей Павлович Коробицин; отец — философ Карл Моисеевич Кантор; мать — генетик, селекционер Татьяна Сергеевна Кантор; брат — художник, писатель и публицист Максим Карлович Кантор; сын — музыкант Дмитрий.

Не претендуя на полноту и не стремясь к систематизму, «Посреди времен», благодаря мастерству рассказчика, его чувству юмора и вниманию к деталям, достигает большой силы и глубины как в описании личной истории, так и в характеристике рассматриваемых эпох и явлений.

Алан ЖУКОВСКИЙ