Философская проза Андрея Платонова

Н. Г. Полтавцева, Философская проза Андрея Платонова, Изд. Ростовского университета, 1981, 144 с.

В 60 – 70-е годы Андрея Платонова стали не только широко печатать и читать, но – что самое существенное – мы приближаемся к пониманию его необычного художественного мира, который стал одним из эстетических открытий нынешнего времени. Опубликовано большое количество статей, написано около десятка диссертаций, вышла брошюра В. Чалмаева. И вот появилась первая научная монография, в которой подход к творчеству Платонова осуществляется с позиций собственно академических, с использованием достижений предшественников в платоноведении.

В центр этой работы выдвинуто принципиальное качество платоновской прозы – ее философский характер, философская проблематика. Акцент сделан на критике мифологического, или, как его назвал Платонов, «смутного», сознания, которое широко и многообразно художественно анализировалось в прозе Платонова. Н. Полтавцева справедливо представляет эту проблематику основополагающей для Платонова – художника-мыслителя, она прослеживает сам процесс ее формирования, трансформации, углубления от первых пореволюционных лет до конца 30-х годов. Но историко-литературный план играет здесь роль вторую, подсобную, скорее он способствует проблемно-теоретическому анализу.

Принимаясь за философскую проблематику, автор и свои литературоведческие принципы подвергает, так сказать, философской коррекции. Философская ориентация задается уже первой теоретической главой «Миф и мифологическое сознание». Вместе с введением эта глава многое проясняет как в принципах, так и в научном аппарате монографии. Сами понятия «миф», «мифологическое сознание», «мифотворчество» в современных работах употребляются очень широко и охотно, толкование этих понятий разноречиво, подчас они становятся данью моде, особенно в приложении к новейшим литературно-художественным явлениям.

Н. Полтавцева в соответствии с логикой своего исследования выделяет такие основные аспекты мифа: «миф первобытный», «миф творимый», «миф в литературе». Такое разграничение принципиально важно, так как определяет исходную позицию: автор относится к числу противников отождествления социального мифотворчества с использованием мифа в искусстве. Бесспорно интересными являются и размышления о том, почему именно философская проза обращается к мифу, какие его качества удовлетворяют ее жанровые потребности.

Эти теоретические суждения и объяснения оказываются совершенно необходимыми для постановки главной, целевой проблемы – мифологического сознания в творчестве Платонова. Мифологическое сознание понимается Н. Полтавцевой как дологическое, вненаучное, восходящее к мифологической и фольклорной традиции. В прозе раннего Платонова, как показано в монографии, носителем этого сознания выступал не только герой – маленький человек русской городской окраины, но оно определяло и авторские концепции. Выдвигая эту очень интересную мысль, исследователь исходит из того, что Платонов был в полном смысле «писателем из народа» (стр. 27). И жизненный путь Платонова, и эволюция его сознания направлялись процессом столкновения и взаимодействия двух типов сознания – вненаучного мифологического и научного рационалистического. Развитие концепций Платонова совершалось от мифологических – к их критике.

Такова общая логика исследования, его принципиальное направление, таковы контуры концепции.

Мифологическое сознание в творчестве Платонова рассмотрено широко, с разных точек зрения: оно представлено как распространный тип миропонимания в России в пореволюционные годы, как проблема взаимоотношений художника и массы, «стихии» и искусства, как проблема формирования и развития мировоззрения Платонова, как особенность духовного состояния платоновского героя.

Монография стремится возможно детальнее реконструировать ту начальную систему художественного мышления писателя, которая выявилась в ранних лирико-философских статьях и рассказах. Статьи эти многочисленны и разнотемны: революция, классовые отношения, материя и дух, социализм и философия, искусство и пролетариат, – все обдумывалось жадно и обсуждалось категорично. В этих юношеских статьях исследователь видит не набор идей и высказываний, а определенный тип утопического сознания, которое рассматривает отношения природы и человека, стихии и разума как антагонистические, – отсюда делается вывод, что человек может победить природу той силой, какую дают ему культура, техника, наука. Эта сила поэтизировалась и возносилась над косностью стихии, враждебной человеку, именно эта сила дает «разумному» человеку свободу и власть над «неразумной» природой. Главное в этом философском монологе, выдержанном в духе пролеткультовской идеологии, – волевая позиция, опирающаяся на принцип тотально понимаемой организованности и технического прогресса.

Тщательно реставрируя миропонимание молодого Платонова, Н. Полтавцева отсылает читателя к реальным и предполагаемым источникам философского влияния: это в первую очередь Пролеткульт и «Кузница» и, возможно, Н. Ф. Федоров. Философское сознание писателя этих лет, совмещающее революционность с утопичностью, справедливо квалифицировано как вненаучное, «неподлинное, «мифологическое» (стр. 28).

Практическая деятельность Платонова – губернского мелиоратора и электротехника (1921 – 1926) охарактеризована как время мировоззренческого «отрезвления», когда мыслитель и преобразователь на практике убеждается в своем утопизме.

В рассказах второй половины 20-х годов («Песчаная учительница», «Родина электричества» и др.) романтические идеи мгновенного и глобального технического преобразования мира принадлежат уже не автору, а герою, воплощающему образ «технического энтузиаста». Платонов показывает трагическое, по мнению Н. Полтавцевой, противостояние энтузиаста-деятеля и косности мира. В это последнее понятие исследователь включает и стихию самой природы, и объединенных с нею людей, живущих, как «аморфная природная масса, подчиненных биологическим ритмам мира, помогающих природе в ее борьбе с подвижником-одиночкой» (стр. 34). Носителем мифологизированного «смутного» сознания выступает не авторская концепция, а герой Платонова, отношение же автора к нему становится лирико-ироническим, допускающим момент критики. В этой связи предлагается оригинальный проблемный анализ первого платоновского сборника «Епифанские шлюзы» (1927). Он кажется пестрым и разностильным, какими обычно и бывают первые сборники, но при этом в нем развертывается целостная и широкая картина массового мифологизированного сознания, восходящего к фольклорному началу. В логике рецензируемой работы сборник «Епифанские шлюзы» выглядит как первое важное выдвижение магистральной платоновской темы. Выдающиеся произведения второй половины 20-х годов («Ямская слобода», «Сокровенный человек», «Происхождение мастера» и др.) представлены как развитие и более детальный анализ «смутного» сознания, впервые целостно обрисованного в «Епифанских шлюзах».

Мифологическое объяснение мира рассматривается Платоновым как причина неподлинного, несвободного существования. Эта бытийная ситуация может быть разрешена «одухотворением» человека. Мотив «одухотворения» становится во все последующие годы краеугольным положением философских воззрений писателя, а критика «смутного» мифологизированного сознания – центральной темой творчества. В философско-гуманистической системе Платонова революции придается особая роль, поскольку она, формируя социалистическую культуру, разрушает неподлинное понимание мира.

Проза Платонова 20-х годов, считает Н. Полтавцева, приобретает лишь оттенок философичности, собственно же философская проза как жанр формируется в 30-е годы. Главное ее качество исследователь видит в сознательной установке художника на проверку философской идеи, что повышает роль условных форм, связанных с мифологическими, фольклорными и литературными традициями. С этой точки зрения для анализа выделены новеллы «Мусорный ветер», «По небу полуночи», «Такыр» и повесть «Джан». Эта – собственно философская – проза занимает центральное место в этой работе.

В 30-е годы Платонов выступает с критикой различного толка мифов. В «Мусорном ветре» и «По небу полуночи» развенчивается фашизм, который он понимал как «миф творимый», так как в нем «выступает идея, не объяснимая рассудком, полностью рассчитанная на иррациональное приятие» (стр. 50). Фашизм изображен Платоновым как торжество мифологического сознания, агрессивного по отношению к рассудку, культуре, человечности. Альберт Лихтенберг, герой «Мусорного ветра», – ученый, «физик космических пространств», личность, воплощающая «трезвый картезианский рассудок» (стр. 53). Этого уже достаточно, чтобы он стал врагом фашизма, разрушающего те высшие ценности, которые выдвигал классический европейский гуманизм: торжество мысли, уважение к личности, пафос творчества. Вся картина трагического поведения Лихтенберга становится развернутой метафорой, в которой все ее невероятные детали и подробности имеют смысл лишь тогда, когда учитывается именно философско-целевое содержание как всей метафоры, так и ее деталей.

Анализ «честного сознания» (Гегель), разрушаемого фашизмом, выступает как крупнейшая проблема европейской литературы и философии, в обсуждение которой внес свой вклад и Платонов. Антифашистская тема Платонова, трактуемая как критика «мифа творимого» (область мифотворчества социального), подается в исследовании крупно, в сопоставлении с идеями выдающихся западных художников и мыслителей, обращавщихся к тому комплексу проблем, категорий и понятий, который выдвигала европейская жизнь в связи с угрозой фашизма. В первую очередь здесь рассмотрены те, о ком думал и писал сам Платонов (К. Чапек, Р. Олдингтон, Э. Хемингуэй) и с кем вступал в полемику по вопросу о человеке во враждебном ему мире. Идеи экзистенциалистской философии и позиция стоицизма, распространившиеся на Западе, нашли в Платонове, как показывает Н. Полтавцева, внимательного, размышляющего критика, не разделяющего скептических и пессимистических воззрений на человека. По Платонову, гармония в мире возможна и достигается через движение к идеалу свободного человека, утверждаемого марксизмом.

Широкий фон мировой литературы и философии дополняется именами Шпенглера, Сартра, Камю, Т. Манна, Хаксли и др. В этом кругу Платонов выступает как гуманист и мыслитель, обсуждающий крупнейшие вопросы современного бытия с позиций социалистического научного сознания. Этот фон, на котором впервые рассмотрен Платонов, дает возможность продемонстрировать масштаб творческой личности писателя, глобальность его воззрений на фундаментальные проблемы. Сопоставление Платонова с западными писателями и философами обнаруживает, что он понимал социализм как этап в движении человека и человечества к свободе, к подлинно научному (а потому свободному), а не «смутному», иллюзорному представлению о жизни.

Повесть «Джан» в монографии также рассмотрена в необычном ракурсе, как произведение, в котором осуществляется критика первобытно-мифологического сознания, держащего человека даже в XX веке в плену иллюзий и несвободы. Это духовное состояние трактуется Платоновым как социально навязанное, а потому трагическое для человека.

Жанровая характеристика «Джан» – бесспорная удача автора. Все писавшие о «Джан», конечно, обращали внимание на двуплановость повести, на сочетание в ней жизненной конкретики с предельной обобщенностью. На этот раз предлагается жанровая характеристика обоих планов, в которой центральное место отводится элементам архаического мифа, проанализированным с опорой на известные труды советских ученых о мифе и его поэтике. Безусловно оправданна попытка понять жанровую специфику «Джан» и на основе обращения к библейской традиции. А сопоставление с советской философской прозой 30-х годов выявляет оригинальность платоновских размышлений на тему «человек – природа – общество». Анализ ведется в плане демонстрации содержательности жанра.

Элементы мифа и архаического эпоса используются Платоновым для критики «жизни в мифе». Автор обнаруживает, как в повести жанровая традиция, ориентированная на «первобытный миф», побеждается и подчиняется другой жанровой фактурой, связанной с началом научным, рационалистичным. В этой связи очень интересно трактуется содержательная роль образа Назара Чагатаева, персонифицировавшего разум и логику, и его взаимоотношения с народом «джан», живущим неподлинной «жизнью в мифе». Взаимоотношения Чагатаева и народа «джан» прочитаны как нетрагическое разрешение трагической ситуации, в результате чего осуществляется выход целого народа из «существования» – в «сущность», из «предбытия» в «бытие» (стр. 116). «Джан» в этом анализе выступает как итоговое произведение, так как именно здесь воплощается любимая платоновская идея постижения гармонии.

Особую роль в работе играет заключение. Это не только традиционные выводы и подведение итогов. Здесь миф рассматривается как структурообразующий фактор, на котором зиждется сама художественность произведения. Одна из ведущих идей заключения – мысль о том, что, критикуя мифологическую структуру сознания как несущую в себе опасность ухода в глубины иррационализма, Платонов прекрасно понимал огромные художественные и эмоциональные возможности, несомые использованием образов мифа в искусстве XX века. Особенно в искусстве философски ориентированном. В заключении предпринята попытка характеристики основных категорий художественного мышления Платонова, выявлены ключевые образы-понятия: «мать», «отец», «семья», «родина» («идиллический хронотоп»). Они рассмотрены в связи с хронотопами «жизненного пути-дороги», «агоры», «площади». Здесь многое проясняется в излюбленных платоновских мотивах «сиротства», «странничества», «возвращения», «любви-страдания». Важно отметить, что эти категории художественного мира Платонова представлены в заключении как элементы общей идейно-художественной системы, где организующей идеей была мысль о поиске и достижении гармонии мира и совершенного человека.

Все исследование Н. Полтавцевой строго выдерживается в философском ракурсе. Разумеется, это придает ему концептуальную и композиционную завершенность. Но отсюда идут и некоторые просчеты.

Один из них связан с тем, что научный аппарат работает в основном в плане проблематики. Философский по преимуществу анализ в книге Н. Полтавцевой в определенном смысле «очищает» сам образ Платонова. Платонов как «художник из народа», о чем сказано на первых страницах, в своих глобальных философских построениях исходил из реальной жизненной «нужды» (одно из любимых слов Платонова). Это имеет важное значение для понимания своеобразия его художественного мира. Универсальные проблемы бытия привлекали его не чистой философской проблематикой и не возможностью анализа, осуществляемого в стройной и осознанной системе философских категорий. Духовные искания Платонова порождались самой почвой народной жизни. Провинциальная Россия в эпоху революции, жалкая Ямская слобода в момент исторических потрясений, бедный Филат в атмосфере великой бури, разыгравшейся в его защиту, – это те реальные жизненные противоречия, которые стимулировали поиски путей к преодолению этих противоречий, поиски гармонии для человечества, России и себя лично. Эта прямая зависимость философской проблематики Платонова от жизни «дрожащих, нуждающихся, не абсолютно прекрасных» (Платонов) людей выявлена не в достаточной мере.

Крупные пропорции анализа, к которым обязывает философская постановка задачи, приводят подчас к выпрямлениям трактовки отдельных произведений,. конкретных образов или мотивов.

Книга Н. Полтавцевой носит концептуальный характер, предлагает редкий в литературоведении подход: художественная эволюция прозаика рассматривается как единый процесс формирования, уточнения и развития его философской концепции. Практически все писавшие о Платонове исходили из философской сущности его прозы, хотя известны и сомнения на этот счет. Типологическое определение прозы Платонова вообще затруднительно. Думается, что книга Н. Полтавцевой со всей очевидностью демонстрирует масштаб и содержание философской прозы Платонова. Монография, сориентированная не столько собственно литературоведчески, сколько философски-литературоведчески, создает представление о Платонове как о художнике глобальных идей, которые формировались под генеральным влиянием революции.

г. Калинин