№1, 1998/Зарубежная литература и искусство

Философия жизни по Милану Кундере (Французские романы чешского писателя)

В последние десятилетия к нам пришло множество новых имен и произведений зарубежных писателей, но прочно вписались в наше представление о современной мировой литературе лишь некоторые. Среди них – чешский писатель Милан Кундера, с 1975 года живущий во Франции. «Иностранная литература» опубликовала переводы четырех его романов: «Шутка» (1990, N 9 и 10), «Невыносимая легкость бытия» (1992, N 5 – 6), «Бессмертие» (1994, N 10) и «Неспешность» (1996, N 5). Наибольший читательский успех, как и в других странах, имела «Невыносимая легкость бытия», высоко оцененная, например, А. Зверевым. Переводились на русский язык и эссе Кундеры («Когда Панург перестанет быть смешным» – «Иностранная литература», 1994, N 7), его имя можно встретить в критических статьях, оно вошло в вузовские курсы по зарубежной литературе. Представляется, однако, что творчество этого писателя, создавшего, по единодушному мнению его исследователей, новый, оригинальный тип романа и предложившего в своих книгах своеобразный взгляд на современный этап в развитии европейской цивилизации, заслуживает гораздо большего внимания нашей критики. Это особенно относится к романам «Бессмертие» и «Неспешность».

Кундера был вынужден эмигрировать из Чехословакии, «нормализованной» после бурных событий 1968 года присутствием в стране советских войск и жестким партийным руководством Г. Гусака: его лишили возможности публиковаться, его пьесы были изъяты из репертуара театров, книги – из библиотек. Но, как справедливо заметил чешский исследователь творчества писателя Кветослав Хватик, «режим, который хотел заставить Милана Кундеру замолчать, парадоксальным образом подарил европейской литературе одного из крупнейших романистов XX века» 1. Но сначала он состоялся как чешский писатель, один из ведущих представителей поколения, аналогичного нашим шестидесятникам, которое вступало в литературу уже в годы социалистической Чехословакии и расцвет популярности которого пришелся на период Пражской весны.

Милан Кундера родился в 1929 году в городе Брно, в семье, принадлежавшей к местной культурной элите. Его отец – незаурядный пианист и музыкальный педагог, много лет был ректором брненской академии искусств, его двоюродный брат Людвик Кундера (р. 1920) получил известность как поэт, продолживший в послевоенные годы линию сюрреализма и много сделавший в области перевода прежде всего немецкой литературы на чешский язык и чешской поэзии – на немецкий. В юности Милан Кундера серьезно учился музыке, даже брал уроки композиции. Поступив на философский факультет Карлова университета, он стал заниматься эстетикой и историей литературы, но затем перешел на факультет кино пражской академии искусств, после окончания которого остался там же преподавать мировую литературу.

Не без влияния своего двоюродного брата Кундера начал писать стихи. Его первый поэтический сборник «Человек – обширный сад» (1953) на фоне преобладавших тогда в чешской поэзии лозунговости и декларативности выделялся подчеркнутым вниманием к человеку:

Как водолаз на дно морское,

Так за поэзии мечом

Спускаемся на дно людское.

Мы только там его найдем.

 

(Перевод Б. Слуцкого.)

Индивидуальные человеческие черты Кундера стремился показать и в образе Юлиуса Фучика в посвященной ему поэме «Последний май» (1955), снискавшей благосклонность официальной критики. Иной была реакция на его следующую поэтическую книгу – «Монологи» (1957), где речь шла главным образом о разного рода любовных неудачах и осложнениях – несчастливом браке, увлечении замужней женщины другим мужчиной и т. п. Смелым для того времени было присутствие в стихах элементов эротики. «Монологи» имели большой успех у читателей, но в критике раздавались осуждающие голоса.

В Чехословакии вместе с социалистическими порядками усиленно насаждался социалистический реализм, что сопровождалось категорическим отрицанием чешского и европейского авангарда. Когда в середине 50-х годов стала намечаться идеологическая «оттепель», поднялась волна реабилитации этих традиций. В 1955 году в еженедельнике «Литерарни новины» Витезслав Незвал провозгласил славу Аполлинеру, «без которого не было бы поэзии XX века» 2. Корифея чешской поэзии поддержал молодой поэт Милан Кундера, который в статье «К спорам о наследии» продемонстрировал широкое понимание мировой поэзии. По его убеждению, в ней должно найтись место и для особенно близких автору певцов «земной жизни» (Рембо – Аполлинер – русские футуристы – молодой Незвал), и для носителей «идеалистической философии» (Малларме – Валери – Рильке – Пастернак – Голан), и для настоящих политических поэтов. Кундера доказывал, что на основе прежних достижений надо двигаться к новому синтезу: «…наше искусство постепенно вступает в блестящую историческую эпоху нового классического реализма» 3. В контексте середины 50-х годов эти слова можно было воспринять как реверанс в сторону официального признания реализма высшей литературной нормой, однако в свете всего последующего творчества Кундеры они читаются по-другому: писатель как бы предугадал направленность собственных исканий.

В 1960 году была опубликована монография Кундеры «Искусство романа. Путь Владислава Ванчуры к большой эпике», в которой, сопоставляя первую книгу этого крупного прозаик чешского авангарда «Пекарь Ян Маргоул» с бальзаковским типом романа, он прослеживал движение жанра от портретирования целого общества к изображению отдельного человека.

Кундера пробовал себя и в драматургии: в 1962 году состоялась премьера его пьесы «Владельцы ключей», в которой реалистическое изображение быта мещанской семьи во время оккупации оттенялось фантастически-метафорическими картинами.

Таким образом, Кундера был уже заметной в чешских литературных кругах фигурой, когда состоялся его дебют как прозаика: в 1963 году вышла в свет тоненькая книжечка новелл «Смешные любови», содержавшая, по определению автора, «три меланхолических анекдота». Впоследствии Кундера очень строго отнесся к произведениям, написанным им в молодые годы: он не разрешал переиздавать книги, опубликованные раньше романа «Шутка» (1967), однако для «Смешных любовей», за первой «тетрадкой» которых вскоре последовала вторая (1965), а затем и третья (1968), он сделал исключение. Объединив «смешные любови» в одну книгу (первое издание – 1970), он зачислил ее в романы. На чешском языке этот составленный из самостоятельных новелл о забавно-грустных любовных историях «роман» вышел в 1981 году в эмигрантском издательстве Шкворецких в Торонто и в 1991-м – в Брно.

Можно сказать, что «Смешные любови» в известном смысле продолжили тематику «Монологов», но в ее трактовке возобладала ироническая тональность, акцент на комическом. Большой читательский успех кундеровских новелл только отчасти можно объяснить непривычной для тогдашней чешской литературы смелостью эротических сцен. Новеллы говорили о современной жизни гораздо больше, чем, казалось бы, предполагали их сюжеты. Один из рецензентов, Иржи Опелик, чью статью 1969 года Кундера счел уместным напечатать в издании «Смешных любовей» 1991 года в качестве послесловия, не без оснований писал о «жизненной философии», которая просматривается за любовными приключениями героев. Уже здесь были затронуты такие проблемы, к которым Кундера будет многократно возвращаться в своих романах, как экзистенциальный смысл разновозрастных любовных связей (у Кундеры это чаще всего любовь юноши и зрелой женщины), несовпадение физического облика человека и его представления о себе, сравнительная ценность молодости, зрелого возраста и старости и т. п. В новеллах отчетливо обозначились характерные черты изящного и лаконичного стиля Кундеры-рассказчика, умение легко и остроумно раскручивать сюжет, приводя его к неожиданным и неизменно «меланхолическим» развязкам. Из чешской литературы они отчасти напоминают новеллы Карела Чапека, из мировой – рассказы Чехова. Несомненно, однако, что Кундера не просто «продолжил традиции», но создал свой собственный оригинальный новеллистический жанр. Более того: с появлением «Смешных любовей» можно говорить о складывании его индивидуального прозаического стиля. Так считает и сам писатель. В примечании к последнему чешскому изданию этой книги он признается, что, легко и с удовольствием написав первую новеллу цикла, «как говорится, нашел самого себя, свой собственный тон, ироническую дистанцию по отношению к миру и собственной жизни и стал романистом (потенциальным романистом)» и что в дальнейшем его литературная эволюция, «хотя и оставалась исполненной неожиданностей, уже не претерпевала изменения ориентации» 4.

Сюжет первого кундеровского романа «Шутка» – одного из самых ярких произведений чешской иронической прозы 60-х годов – тоже вроде бы вырос из меланхолического анекдота, но имел злободневную политическую окраску, содержал критическую переоценку в этическом ключе так называемого «периода строительства основ социализма» в Чехословакии. Переведенный у нас только в 1990 году, в совершенно другую эпоху, он не произвел впечатления особенно смелого, но в момент первого выхода в свет это была действительно новаторская книга, в которой обличалась жестокость коммунистического режима по отношению даже к сугубо лояльным гражданам. Судьба главного героя романа Людвика была исковеркана из-за неловкой шутки, которую блюстители идеологической дисциплины истолковали как антипартийное выступление. Людвика исключили из партии и из университета, направили в штрафную воинскую часть, потом на тяжелые работы в шахту, и он смог завершить образование только после наступления «оттепели» Тем временем его бывший приятель Земанек, сыгравший зловещую роль в партийной казни Людвика, превратился в ревностного сокрушителя культа личности и продолжал процветать. Дабы ему отомстить, Людвик соблазняет его жену Гелену, но тем самым только оказывает Земанеку услугу, облегчив ему давно замышляемый развод.

В «Шутке» была использована очень популярная в чешской прозе тех лет «ich-форма»: четыре рассказчика в разной очередности и с разной степенью подробностей раскрывали свое видение событий. Большое место в книге занимало стоявшее несколько особняком описание моравских фольклорных традиций. Шокирующей для тогдашнего чешского читателя была откровенность эротических и «клозетных» эпизодов.

Роман появился в обстановке бурно нараставшего в стране общественно-политического движения за «очеловечивание» социализма, за свободу печати, за права индивидуума. Литература и писательские организации играли в этом движении самую активную роль. Кундера входил в руководство Союза чехословацких писателей, хотя и не занимал первых постов. Вообще отношения Кундеры с политикой были достаточно своеобразными. В партию он вступил совсем юным – в 1948 году, но уже в 1950-м был из нее исключен за студенческую провинность, которую расценили как антипартийное поведение. Правда, в отличие от героя «Шутки» Людвика, Кундера смог продолжить образование, можно предположить, что не без стараний его уважаемого властями отца. Восстановлен в КПЧ он был только в 1956 году, чтобы быть окончательно исключенным из коммунистической партии во время чисток 1970 года. В период Пражской весны Кундера разделял реформаторские устремления. Большой общественный резонанс получила его речь на IV съезде чехословацких писателей (1967), в которой он подверг ревизии всю послевоенную историю чешской литературы.

По мнению Кундеры, «сначала оккупация, а вслед за тем сталинизм» изолировали чешскую литературу от мира, низвели ее на уровень «пустого пропагандизма», и лишь в 60-е годы она начала преодолевать это состояние. Указывая на процесс культурной интеграции и растущую в XX веке роль мировых языков, он доказывал, что «в этих условиях малые народы могут защитить свой язык и свою самобытность лишь культурной значимостью своего языка, незаменимостью созданных на нем ценностей» 5. Поэтому «каждый, кто своим крохоборством, вандализмом, бескультурьем, несвободомыслием подкашивает ноги будущему культурному развитию, тем самым подкашивает ноги самому существованию нашего народа» 6.

Речь Кундеры вызвала резкое осуждение партийного Ibidem, s. 28.руководства. В среде творческой интеллигенции ее восприняли с воодушевлением, но раздавалась и критика слева: на самом съезде и позже против него остро выступал, например, известный критик Иржи Гаек. Но у Кундеры были оппоненты и справа. Так, для беспартийного Вацлава Гавела, который был тогда молодым (он родился в 1936 году), но уже известным драматургом и председателем «Круга независимых писателей», Кундера олицетворял собой, как Гавел напишет двадцать лет спустя в книге «Заочный допрос», «недогматический истеблишмент» 7.

На памятный 1968 год приходится начало широкой европейской известности Кундеры – «Шутка» выходит во французском переводе с рекомендацией Л. Арагона: «Вот роман, который я считаю превосходным произведением».

Конец 1968-го – начало 1969 года были в Чехословакии очень странным временем. Советские войска уже находились в стране, наспех убранные с улиц городов на специально отведенные места, но компартию, а значит, и государство все еще возглавлял герой Пражской весны А. Дубчек, сохранялась свобода слова, и газеты обличали «оккупантов», подсчитывая материальный ущерб, нанесенный их вторжением. Именно тогда на страницах литературной печати завязалась дискуссия между Кундерой и Гавелом, отзвуки которой ощущаются и поныне.

В рождественском номере еженедельника Союза писателей «Листы» Кундера с воодушевлением констатировал, что, невзирая на присутствие русских войск, в стране сохраняются гражданские свободы. Развитие событий показало, что Кундера жестоко ошибался, всем свободам очень скоро пришел конец, но в тот момент писателю казалось, что завоевания Пражской весны прочны, ибо «чешский народ с самого начала своего существования был слит с культурой столь судьбоносно, как мало какой еще из европейских народов, а потому являет собой в этой половине Европы народ наиболее думающий, образованный и не дает опоить себя дешевой пропагандой» 8. И далее: «Есть гордость народов, кичащихся походами своих Наполеонов и Суворовых, и есть гордость народов, которые жестоких Суворовых никогда не экспортировали. Есть менталитет великих держав, а есть менталитет малых наций» 9.

Гавел воспринял выступление Кундеры как слишком пафосное, призывая переходить к конкретным делам, по сути дела – организовывать сопротивление: «Ведь если мы не будем способны ни на что иное, как только согревать друг друга воспоминаниями о прошлых успехах, внушающих надежду на сохранение чешского народа, он исчезнет очень скоро, – не исчезнуть он может только в том случае, если тысячи его представителей без долгих разговоров воспримут борьбу за определенные совершенно конкретные ценности как свою каждодневную, актуальную и рискованную обязанность – вовсе не национальную, а попросту человеческую»10.

Позицию Гавела Кундера охарактеризовал как бесполезный радикализм и «моральный эксгибиционизм», усмотрев в его статье стремление прослыть героем… Дальнейший обмен мнениями остановили события апреля 1969 года, когда во главе КПЧ встал Г. Гусак и началась двадцатилетняя эпоха «нормализации».

А что в итоге? Гавел стал лидером диссидентского движения, отсидел свои пять лет по тюрьмам и лагерям, в ноябре 1989 года возглавил «бархатную революцию» и после ее победы был избран президентом. Кундера, оказавшийся в эмиграции, превратился за эти годы в самого известного в мире из современных чешских писателей. Переводы его романов входят в списки бестселлеров в странах Западной Европы, а также в США, где издано уже четыре монографии и сборник статей о его творчестве. В романах «Бессмертие» и «Неспешность» он перешел на французскую тематику, а в последнем – и на французский язык, как бы приумножая тем самым уже не культуру «малого народа», а литературу на великом французском языке. Но как писательское прошлое и блестящее мастерство полемиста чувствуются в любом выступлении Гавела-президента, так и в каждом произведении романиста Кундеры, сколь бы ни устремлялся он в общечеловеческую проблематику, присутствует память о причастности к общественным баталиям.

Специфика романного творчества Кундеры складывалась из его личного и общечешского опыта на крутых изломах послевоенной истории, помноженного на талант рассказчика, оригинального мыслителя и теоретика искусства. От юношеской включенности в «строительство социализма» он перешел в 60-е годы к открытой критике коммунистических режимов и надеждам на реформы, от рождественского (1968 год) восхищения стойкостью малого чешского народа – к меланхолическому скепсису лет эмиграции. Многое в произведениях Кундеры можно не принимать, но его романные размышления о жизни заслуживают самого пристального прочтения.

После «Шутки» и до отъезда в эмиграцию Кундера написал еще два романа, которые уже не могли быть опубликованы в Чехословакии. «Жизнь не здесь» впервые вышла в переводе на французский в Париже в 1973 году и только в 1979-м – по-чешски в издательстве Шкворецких «Сикстиэйт паблишес» (Торонто). Это роман об одаренном поэте, который в эпоху чехословацкого сталинизма стал его певцом, а «по жизни» – доносчиком. В развитие современного сюжета автор вплетает мотивы и фигуры мировой поэзии (Рембо, Ките, Лермонтов). Как бы ставя крест на своей собственной поэтической молодости, Кундера в негативном свете представляет лирическое восприятие мира как бездумно-приспособленческое, вполне примиряющееся и с существованием ГУЛАГа: «Стена, за которой томились арестанты, была выстроена из стихов, и вдоль нее танцевали».

Следующий роман «Прощальный вальс» также вышел сначала по-французски (1976) и в 1979 году по-чешски (Торонто). Его можно было бы назвать неполитическим интермеццо в творчестве писателя, однако и в нем присутствует тема сталинских репрессий. Роман до краев наполнен «смешными Любовями», треугольниками и многоугольниками. Фабула закручивается вокруг случайной беременности медсестры Ружены из курортного городка, где женщины лечатся от бесплодия. Ружена под этим предлогом пытается женить на себе не истинного виновника происшедшего – своего молодого приятеля, а знаменитого заезжего трубача. Но планам Ружены не суждено сбыться: она умирает от ядовитой таблетки, которую в минуту раздражения положил в ее тюбик с успокоительным лекарством направляющийся в эмиграцию бывший репрессированный Якуб. Водевильный сюжет переходит в трагедию, но ее никто не замечает, занимаясь своими мелочными делами. Роман очень «читабелен», в нем много остроумных ходов, комических положений и деталей, но за ними встают серьезные проблемы. Интересен и полемичен образ Якуба – в прошлом незаслуженно пострадавшего, а ныне без всякого повода ставшего, по сути, убийцей. Он спокойно уезжает, прогоняя саму мысль о том, что по его вине могла случиться беда. Эмигрантская писательница и литературовед Сильвия Рихтерова в своем отзыве на этот роман справедливо писала: «…под поверхностью детективной истории вина навсегда расходится с наказанием, сознание расходится с действительностью»11.

Уже в эмиграции Кундера написал «Книгу смеха и забвения», которая вышла по-французски в 1979 году и по-чешски в 1981-м (Торонто). Она носила откровенно экспериментальный характер и состояла из семи относительно самостоятельных новелл, объединенных несколькими общими мотивами, – «роман в форме вариаций», по определению автора. Пафос книги, в которой реалистическое изображение жизни чешских эмигрантов сочетается с фантастикой и прямыми публицистическими обличениями коммунистического тоталитаризма, направлен против забвения горького исторического опыта (Г. Гусак – «президент забвения»), против бездумно-восторженного «ангельского» смеха – за смех «дьявольский», за видение мира сквозь призму иронии, помогающей глубже понять его суть.

Наибольший успех не только из романов Кундеры, но из всей чешской прозы 70 – 80-х годов имела «Невыносимая легкость бытия» (французский перевод – 1984, эмигрантское чешское издание – 1985, окончательная французская редакция – 1987). Популярности романа в мире способствовала и его американская экранизация П. Кауфмана, хотя сам писатель считает ее неудавшейся и дистанцируется от нее. Переведенный на множество языков, этот роман сделал Кундеру одним из самых известных авторов современной мировой литературы.

В «Невыносимой легкости бытия», как и в «Книге смеха и забвения», отчетливо выражена политическая позиция автора. Здесь изображены августовские дни 1968 года, показана в действии система репрессий против интеллигенции в «нормализованной» Чехословакии, напрямую разоблачаются коммунистические режимы. Главную сюжетную линию образует история любви талантливого пражского хирурга Томаша и официантки из провинции Терезы, любви, которая подвергается нескончаемым объективным и субъективным испытаниям. Роман изобилует эротическими сценами бессчетных измен Томаша, которые травмируют Терезу и у него самого оставляют чувство опустошенности. Но герои не обретают счастья и оказавшись вдвоем в глухой деревне. Гибель в автокатастрофе ставит точку в их мытарствах.

Писатель рассказывает историю своих героев и одновременно размышляет над ней, выходя на самые общие вопросы о смысле человеческого существования, о роли искусства в современном мире. Исходная философская посылка в этом романе «Einmal ist Keinmal» (один раз – это ни одного раза) – единственность и неповторимость человеческой жизни: «Человеческая жизнь совершается лишь однажды, и потому мы никогда не сможем определить, какое из наших решений было правильным, а какое – ложным. В данной ситуации мы могли решить только один-единственный раз, и нам не дано никакой второй, третьей, четвертой жизни, чтобы иметь возможность сопоставить принятые решения» (здесь и далее цитаты из этого романа в переводе Н. Шульгиной). Уходящая в забвение неповторимость ситуаций создает видимую легкость жизни, но в этой мнимой легкости – ее подлинный трагизм и невыносимость.

«Невыносимая легкость бытия» получила высокую оценку в чешской эмигрантской и международной критике. Иным было отношение к ней в официальной критике Чехословакии, которая в конце 80-х годов впервые признала само существование литературной эмиграции. «Китч третьего поколения» – так озаглавил отзыв о романе Ярослав Чейка в журнале «Творба» (1988, N 3). Критические замечания высказывались и в диссидентской печати, что только отчасти можно объяснить реакцией на скептическое изображение Кундерой первых шагов чешского диссидентского движения. Замечания эстетического порядка высказал известный критик, бывший редактор «Литерарних новин» Милан Юнгманн; с ним полемизировал прозаик Ян Трефулька, безоговорочно роман принимавший. Впрочем, и Юнгманн признал «Невыносимую легкость бытия» большой литературой, но вместе с тем он писал: «Кундера, конечно же, приобрел широкую читательскую популярность не только благодаря возбуждающей тематике, однако она в значительной степени этому способствовала»12.

Можно спорить, насколько эротическая раскованность кундеровской прозы совместима с поднимаемыми писателем философскими проблемами, но, по сути, здесь речь идет о формировании нового типа романа – исследования жизни, способного охватить все ее стороны и аспекты. Кундера упорно идет к этой цели, и новым серьезным достижением на этом пути стал роман «Бессмертие», вышедший в Париже по-французски в 1990 году, по-чешски в Брно в 1993-м.

Кундера не считает себя теоретиком, однако параллельно с художественным экспериментированием он постоянно размышляет над сущностью и миссией искусства, романа в первую очередь. Наверное, мы не погрешим против истины, если будем говорить о вполне сложившейся оригинальной кундеровской теории романа. Важные мысли на этот счет рассыпаны в его художественных текстах, но наиболее полно его теория изложена в написанной по-французски книге «Искусство романа» (1986), состоящей из семи эссе и интервью и повторяющей только название его первой монографии, но не ее концепцию. В 1993 году Кундера издал еще одно собрание своих литературно-теоретических эссе – «Нарушенное завещание», где он продолжает развивать и уточнять свои идеи.

Историю романа Кундера рассматривает в неразрывной связи с историей человеческой цивилизации и культуры, но не упускает из вида и политическую историю, и психологическую проблематику индивидуума. Ведя линию развития жанра от Сервантеса через Дидро, Бальзака, Флобера и Толстого к Джойсу и Прусту, он в XX веке специально выделяет среднеевропейскую романную традицию, представленную творчеством Кафки, Гашека, Броха, Музиля, Гомбровича. Опираясь на Гуссерля, для которого термин «европейский» имел не географическое, а духовное наполнение, Кундера связывает отстаиваемый им тип романа с Европой как воплощением духовности нового времени. Роман, по Кундере, это не один из литературных жанров среди других. В его трактовке это скорее своего рода комплексный метод адекватного познания жизни. Роман не должен давать готовых ответов, он призван лишь задавать вопросы, неся в себе «мудрость сомнения»13. По мнению Кундеры, тоталитарные режимы, прежде всего СССР, враждебны роману: они требуют утверждения заранее определенных истин, что в корне противоречит его природе. При тоталитарном режиме возможно существование лишь «романов после конца истории романа» (26). Но Кундера распространяет свое неприятие и на произведения, направленные против тоталитаризма, если они утверждают заранее известную идейную позицию: «То, что нам говорит Оруэлл, можно сказать столь же хорошо (и даже намного лучше) в эссе или памфлете» (23). В современном мире только роман, вобравший в себя «дух сложности» (30), способен уберечь человечество от страшнейшего бедствия – забвения уроков бытия, поэтому «существование романа сегодня более необходимо, чем когда бы то ни было» (29).

Роман имеет свой собственный предмет изучения – он «исследует не реальность, а экзистенцию» (57), то есть самую суть сути, и способен совершать открытия, опережающие науку: «Роман знал подсознательное раньше Фрейда, борьбу классов раньше Маркса, занимался феноменологией (исследованием сущности человеческих ситуаций) раньше феноменологов» (47).

Кундера многократно обращается к примерам из своих произведений, неизменно подчеркивая, что он пишет не об их содержании, а только о поэтике. Он охотно описывает композицию своих книг в музыковедческих терминах, определяя темп, тональность, длительность отдельных частей и глав. Очень любит он «сонатное» построение, «стратегию вариаций», организующим гармонию представляется ему «магическое» число семь, которое, кстати, любил и Витезслав Незвал. Однако сам Кундера признает, что при написании художественного текста математическо-музыкальные калькуляции присутствуют лишь как «подсознательный императив» (112), как предощущение формы, позволяющей роману выполнить его важнейшую аналитическую функцию: «Соединить необычайную тяжесть вопроса и необычайную легкость формы – такова моя давняя амбиция» (116).

В эссе своей следующей книги «Нарушенное завещание» Кундера вносит новые оттенки в трактовку романа как особого способа познания мира: «Если я являюсь сторонником основательного присутствия в романе интеллекта, это не означает, что мне симпатичен так называемый «философский роман», в котором собственно роман подчинен философии, повествование – нравственным и политическим идеям. Аутентично романная мысль (какой ее знает роман после Рабле) всегда асистемна, недисциплинированна, она, подобно мысли Ницше, экспериментальна, ей доступны все существующие идейные системы, она исследует (через посредство персонажей) все способы мышления, пытаясь добраться до самой сути каждого из них»14. В отличие от философии и прочих наук, роман подвергает анализу не проблемы этики или эстетики, а «все человеческое»:

  1. K. Chvatik, Pohledy na ceskou literaturu z ptaci perspektivy, Praha, 1991, s. 83.[]
  2. Витезслав Незвал, Избранное в 2-х томах, т. 2, М., 1988, с. 438.[]
  3. «Novy zivot», 1955, N 12, s. 1306.[]
  4. M. Kundera, Smeshe lasky, Brno, 1991, s. 204.[]
  5. »IV Sjezd ceskoslovenskych spisovatelu», Praha, 1968, s. 25. []
  6. []
  7. V. Havel, Dal’kovy vyslech, Praha, 1989, s. 75.[]
  8. «Svedectvi», 1990, N 89/90, Praha, s. 359.[]
  9. Ibidem.[]
  10. «Svedectvi», 1990, N 89/90, s. 365. []
  11. S. Richterova, Slova a ticho, Munchen, 1986, s. 37.[]
  12. «Ceska literatura», 1991, N 2, s. 155. []
  13. M. Kundera, L’art du roman, Paris, 1995, p. 7. Далее номера страниц этого издания указываются в скобках в тексте.[]
  14. M. Kundera, Les testaments trahis, Paris, 1993, s. 211. Далее номера страниц этого издания указываются в скобках в тексте.[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №1, 1998

Цитировать

Шерлаимова, С.А. Философия жизни по Милану Кундере (Французские романы чешского писателя) / С.А. Шерлаимова // Вопросы литературы. - 1998 - №1. - C. 243-280
Копировать