№2, 1991/Диалоги

Федор Крюков и Михаил Шолохов

Шестьдесят лет не дает покоя изобретателям версий «Тихий Дон». Никак не хотят признать автором Михаила Шолохова, в лучшем случае именуют «соавтором». Главный аргумент – роман хорошо написан, возвышается над многими произведениями советской и мировой литературы, а этого вроде бы никак не в силах был достигнуть станичник, тем более сравнительно молодой и, как стремятся доказать, не столь образованный.

Самая первая версия строилась на том, что Шолохов использовал рукопись белогвардейского офицера, погибшего во время гражданской войны. Для расследования активно раздутого дела была создана комиссия от РАПП; в нее вошли: А. Серафимович, В. Киршон, А. Фадеев, Л. Авербах, В. Ставский. Шолохов представил все вещные доказательства: рукопись, черновики, рассказал о содержании следующих частей романа. 29 марта 1929 года «Правда» публикует «Письмо в редакцию» – выводы комиссии. Версия о плагиате была признана обывательской клеветой, враждебным актом. А. Серафимович написал тогда одному из своих друзей – П. Е. Безруких:

«Читали ли Вы Шолохова «Тихий Дон»? Чудная вещь. Успех громадный. Шолохов еще мальчуган – лет 25 – 26. Талант огромный, яркий, со своим лицом. Нашлись завистники – стали кричать, что он у кого-то украл рукопись. Эта подлая клеветническая сплетня поползла буквально по всему Союзу. Вот ведь псы! Я и товарищи поместили в «Правде» письмо, что это – подлая клевета, ну поджали хвосты» 1.

Однако вскоре был выдвинут в качестве «подлинного автора» литератор С. С. Голоушев (псевдоним – Глаголь). Эта версия оказалась еще более нелепой, чем первая. Поводом послужила публикация письма Л. Андреева Голоушеву в книге: «Реквием. Сборник памяти Леонида Андреева» (М., 1930). Письмо датировано 1917 годом. Речь в нем шла о статье Голоушева «С тихого Дона», которую он предложил Андрееву для газеты «Русская воля». Тот отверг рукопись, она показалась ему мало художественной. Но Голоушев тогда же опубликовал ее в еженедельнике «Народный вестник» (24, 28 сентября). Никакого отношения к роману Шолохова статья не имеет. Однако ее содержание в то время не интересовало. Выхватили фразу из письма: «забраковал твой «Тихий Дон». Сразу же нашлись специалисты, которые решили, что речь идет именно о романе Шолохова, который печатался в «Октябре». Так появилась новая клевета.

Третья версия возникает в 1974 году. На этот раз подлинным автором становится Ф. Д. Крюков. В Париже была издана работа анонима Д* «Стремя «Тихого Дона» (Загадки романа)» – с предисловием А. Солженицына. В 1975 году там же выходит исследование Роя Медведева «Кто писал «Тихий Дон», через два года – английское, обновленное издание этой книги в Кембридже под заглавием «Загадки литературной биографии Шолохова». Автор с меньшей определенностью, но полагает, что роман в основе своей принадлежит Крюкову, Шолохов всего лишь редактор подстрочника, сосуществуют «автор и соавтор».

Эта версия не столь наивна, как первые две. Для того, чтоб ее принять или отвергнуть, необходимы обстоятельные сведения о прозаике, которого мы, в сущности, открываем теперь впервые, нужны тексты.

Ф. Крюков действительно близок по мировоззрению, обстоятельствам быта к автору «Тихого Дона». Как мастер прозы он стоял рядом с большими знатоками народной жизни, психологии крестьян, их языка – Успенским, Короленко, Серафимовичем, Буниным, Подъячевым.

«А Крюков писатель настоящий, без вывертов, без громкого поведения, но со своей собственной нотой, и первый дал нам настоящий колорит Дона» 2, – писал К. Короленко в 1913 году.

М. Горький назвал имя Крюкова в ряду тех, у кого следует учиться, «как надо писать правду» 3.

А еще раньше, в сентябре 1909 года, он напишет Крюкову с острова Капри: «Рассказ Ваш прочитал. В общем – он мне кажется удачным, как и все напечатанное Вами до сей поры в «Русском богатстве»… Коли не ошибаюсь да коли Вы отнесетесь к самому себе построже – тогда мы с Вами поздравим Русскую литературу еще с одним новым и талантливым работником» 4.

Горький имел в виду рассказ «Зыбь», который был тогда же включен в 27-й сборник товарищества «Знание», и напечатанные в «Русском богатстве» рассказы «Казачка», «На тихом Дону», «Из дневника учителя Васюхина», «В родных местах», «Станичники», «Шаг на месте», «Жажда», «Мечты», «Товарищи».

А вот мнение о Крюкове Серафимовича (апрель 1912 года): «Вы завидуете, как я пишу. А я завидую, Федор Дмитрич, Вам. Это я серьезно. Я беру явления несколько шире Вас, может быть, несколько глубже, но все это от литературы, все это надумано, придумано, все это дохлое, и только для виду ворочается, обманывая. У Вас же если круг захватываемый и уже, зато это трепещет живое, как выдернутая из воды рыба, трепещет красками, звуками, движением, и все это – настоящее, все это, если бы Вы и хотели придумать, так не придумаете…

Дело-то в том, у меня все – в прошлом. Я могу приобрести более технического навыка, фокуснее смогу придумывать, – и все. У Вас все – в будущем. У Вас еще рост, и долго будет Вам нужно присматриваться и взвешивать жизнь» 5.

Мы не можем принять самобичевания Серафимовича, будто у него все плохо, «от литературы», «все надумано», «дохлое», «все в прошлом». Не мог согласиться с этим и Ф. Крюков. Прочитав тогда же второй том сочинений Серафимовича, он задумался над жестокой и беспощадной правдой большого реалиста. Но высокая оценка таланта Крюкова дана здесь без преувеличения.

Об уровне политической актуальности произведений Ф. Крюкова дореволюционного периода можно судить по такому примечательному факту, в 1913 году, определяя настроение трудовой деревни и ее путь в будущее, В. И. Ленин привлек в качестве доказательного материала рассказ писателя «Без огня». Цитируя автора, он подтверждал свой вывод о том, что крестьянству «суждено крупное историческое действие, которое при сколько-нибудь благоприятной обстановке сопутствующих явлений имеет все шансы быть победоносным» 6.

Ф. Крюков плодотворно трудился как художник четверть века. Срок сравнительно небольшой. Но создал за это время так много, что собранное вместе составило бы несколько томов. Пришло время, когда этот даровитый прозаик должен быть возвращен из долгого небытия, а его лучшие произведения – стать весомым обогащением русской литературы. Это дает возможность снять и надуманную версию относительно «подлинного автора», сконструированную хотя и мудреным, но ложным способом.

* * *

Федор Дмитриевич Крюков родился 2 (14) февраля 1870 года в станице Глазуновской (бывшая Область. Войска Донского, теперь – Волгоградская область). Отец – землероб, казак, урядник, долгое время был атаманом в родной станице. Мать – донская дворянка.

Первоначальное образование – станичное приходское училище. Затем – с 1880 по 1888 год – Усть-Медведицкая гимназия. Окончил ее с серебряной медалью.

Годы детства, отрочества и юности прошли в местах, которые Ф. Крюков назовет потом в своих очерках – прямо так и озаглавит их – «В сугробах», «В углу», – районе пустынном, бездорожном. В весеннее и осеннее время даже главная станица была отрезана от мира широко разлившимися реками, непроходимой грязью. Зимой надо было пробираться туда по снежным заносам. И все-таки лучше тех родных мест Крюков ничего не знал. Медведица и Дон, балки, буераки, полынные степи стали той милой средой, куда он всегда стремился, где бы ни жил и ни ездил. Писал: «Сам я родился в трудовой среде, непосредственно знакомой с плугом, бороной, косой, вилами, граблями, дегтем, навозом. Вырос в постоянном общении с лошадьми, волами, овцами, среди соломы, сена, зерна и черноземной пыли».

Несмотря на «черный» ежедневный труд, казаки умели сохранить добродушие, веселость, бодрость, чистоплотность. «…Невольно пришли мне на память чистые горницы моего родного края, с перинами и подушками, горой лежащими на крашеной кровати, покрытой пестроярким штучным одеялом, картинки на стенах, цветы на окнах…» 7 – заметит он позже.

В 1888 году поступил в Петербургский Историко-филологический институт, чтоб стать учителем гимназии. Окончил курс по разряду истории и географии.

О нем рассказывали, что и в Петербурге он не расставался с красными лампасами, проводил свободное время в казачьих частях, пел донские песни. Это станет общей чертой биографий двух прозаиков, вышедших из глубинки. Когда Шолохов появился в Москве, тоже обращал на себя внимание казачьим видом: папаха, галифе, сапоги, поясок на рубашке.

Образование у Ф. Крюкова было выше, чем у Шолохова. Но главным для обоих осталось самообразование, роль которого, как известно, особенно велика в жизни писателей, достаточно назвать М. Горького.

Крюков находился под влиянием демократических идей, любил Некрасова, Толстого. Окончив институт в 1892 году, отказался от должности учителя, вернулся в родную станицу. Но с филологическим дипломом там нечего было делать. Ему представилось, что лучшим местом, которое сближает с людьми и может удовлетворить его порыв к любви и самопожертвованию, остается духовная служба иереем.

Ф. Крюков поехал с дипломом к донскому архиепископу Макарию в Новочеркасск. Перед спокойным старичком в скромном монашеском подряснике стоял безусый мощный юноша в тужурке, просился на службу. Благодушный и словоохотливый владыко усомнился в его духовном призвании, посоветовал идти в гимназию. «Не хочешь в учителя, подавайся в артиллерию: парень крепкий, плечи у тебя здоровые, орудия ворочать можешь, – казаку самое подходящее дело…» 8

Мир духовенства глубоко интересовал Ф. Крюкова, гораздо больше, чем это отражено в «Тихом Доне». Такие произведения, как «К источнику исцеления», «Жажда», «Воины-черноризцы», «Сеть мирская», «Неопалимая Купина», «Отец Нелид», «О пастыре добром (Памяти о. Филиппа Горбоневского)», были написаны на основе тщательного наблюдения. Вряд ли обошел он эту тему, будь автором эпопеи.

С 1892 года Крюков печатается как публицист и прозаик. Его статья «Казачьи станичные судьбы» содержала призыв восстановить нормы правопорядка, утвержденные самим народом. Он вспоминает далекую казачью старину. «Гулебщики (Очерк из быта стародавнего казачества)» – повествование о нравах донцов начала XVII века. «Шульгинская расправа (Этюд из истории Булавинского возмущения)» – рисует донских вольнолюбивых рыцарей как надежду страждущих, опору нации в борьбе с деспотизмом.

В «Тихом Доне» пространного экскурса в историю, которая так интересовала Ф. Крюкова, нет, хотя повод для этого был. Лишь в диалоге упоминается последующий, не вошедший в рассказ Крюкова эпизод – кровавая расправа над повстанцами карателя Владимира Долгорукова за убитого брата Юрия.

В сентябре 1893 года он поступает на службу в орловские гимназии – мужскую и женскую. Сначала – воспитателем пансиона. Прослужил в должности семь лет, с августа 1900 года был назначен сверхштатным учителем истории и географии. Начал выступать в печати.

Ф. Крюков печатал очерки, фельетоны. Критикуя разные стороны общественной жизни, не обошел он и положения в учебных заведениях. Орловские педагоги узнавали в картинах из школьной жизни себя. Автор, как и герой его очерка «Новые дни» учитель Краев – образ во многом автобиографический, – почувствовал «косые взгляды, молчаливое озлобление, душный воздух, пропитанный ненавистью и соглядатайством…» 9.

Ф. Крюкова преследовали в Орле как литератора. Это удивляло В. Короленко, и он даже советовал молодому прозаику выступать под псевдонимом, что Крюков отчасти и делал – печатался под фамилиями А. Березинцев, И. Гордеев.

«С лета 1905-го года, – вспоминал он, – я, за одно литературное прегрешение, был переведен распоряжением Попечителя Московского округа из Орловской гимназии в учителя Нижегородского реального училища»10. Там дослужился до чина статского советника, получил орден Станислава.

Странно, конечно, что автор таких рассказов, как «Из дневника учителя Васюхина», «Новые дни», «Из школьной жизни», «Неопалимая Купина», «Шквал», никак не коснулся, если предположить, что «Тихий Дон» написан им, этой хорошо изученной, больной для него темы.

Но свое призвание он видел в другом – в гражданской деятельности. В 1905 году раздавал в Глазуновской нелегальную литературу, ругал царя. 17 ноября составил демократического содержания прокламацию нижегородских граждан.

И вот открылось – как он полагал – более широкое поприще. В начале марта 1906 года ему доставили в Нижний Новгород казенный пакет с печатью глазуновского станичного правления: извещали, что выбрали уполномоченным в окружное Усть-Медведицкое собрание по выборам членов Государственной думы. В гимназии предоставили месячный отпуск.

Он прошел выборы и в округе, и в Области Войска Донского – Новочеркасске.

«…Первый момент – после нашего избрания – по-особому сильный, торжественно-трогательный, необыкновенный – первые народные избранники! – как будто спаял всех близостью осуществления лучших надежд и упований. В приветственных речах говорилось о свободе, о праве, о восстановлении старой забытой славы и достоинства… Много хорошего…»11 – вспоминал он через десять лет.

Когда Ф. Крюков приехал домой и рассказал о выборах родным, его брат, студент-лесник, посадил в палисаднике по этому случаю дубовый желудь, чтоб выросло в память народного представительства вечное дерево как памятник свободы.

Он ехал в Петербург, вез туда наказы-требования народа.

«Я любил Россию – всю, в целом, великую, несуразную, богатую противоречиями, непостижимую. «Могучую и бессильную…» Я болел ее болью, радовался ее редкими радостями, гордился гордостью, горел ее жгучим стыдом» (с. 163), – писал он.

Страдал стыдом за казачество, «зипунных рыцарей», которых гнали на усмирение восставшего народа в города и села.

Дума открылась 27 апреля (10 мая) 1906 года в Таврическом дворце. Ф. Крюков выступал от фракции трудовиков, состояла она из крестьян и близких к ним интеллигентов. Они требовали отмены сословных и национальных ограничений, отстаивали неприкосновенность личности, свободу совести и собраний, демократические формы самоуправления, справедливое разрешение аграрного вопроса на принципах уравнительного распределения земли, протестовали против репрессий, и особенно смертной казни, использования казачьих войск для разгона демонстраций и усмирения бунтов.

13 июня на 26-м заседании Крюков произнес большую речь. Она особенно важна в плане сопоставления со взглядами Шолохова на казачество. Крюков говорил:

«Ныне казачество из защитника угнетаемых повернуто в стражи угнетателей; специальностью его определено – расписывать обывательские спины нагайками. Пробовали ли казаки протестовать против этого? Да, пробовали, но безуспешно. Я напомню историю Урупского полка, историю третьего сводного Донского полка и многочисленные протесты в разных других казачьих частях, протесты в хуторах и станицах, породившие массу политических арестов. Напомню об этом потому, что процент арестованных казачьих офицеров и казаков не меньше, чем в войсках других родов оружия. И он не угаснет, этот протест, он не может угаснуть, он растет в; казачьих станицах, в хуторах, в казачьих частях, как мы это знаем доподлинно, он растет, оставаясь пока в скрытом состоянии. Но чем объяснить те зверские поступки, о которых оповещено всему миру, о которых чуть не ежедневно сообщает печать? Ведь если не все, а только одна десятая часть из того, что оглашено, правда, то это ужасно! Невыразимая боль стыда охватывает сердце каждого казака, дорожащего лучшими заветами казачества. Для меня это было бы просто невероятно, если бы я самолично не убедился в некоторых фактах. Я знаю казака в обыденной жизни: он такой же простой, открытый и сердечный человек, как и всякий русский крестьянин. Для того, чтобы обратить его в зверя, господам русской земли удалось изобрести особую систему, беспредельно подлую систему натравливания, подкупа, спаивания, преступного попустительства, безответственности, которая разнуздывает и развращает не одних только министров, систему возведения зверства в геройство, систему поучительных начальнических примеров».

И еще одна мысль о том, что же собой в действительности представлял экономический уровень казака.

«Я знаю, господа народные представители, что нет такой нужды, которая не была бы превзойдена другою, еще большею нуждой. Когда я говорю о нужде казаков, я отлично помню, что на Руси есть многочисленнейшие классы населения, гораздо более богатые горем и бедствиями, чем казаки. Но если бы я мог перенести ваше воображение в мой родной край, то вы увидели бы теперь сухие, бурые степи с достаточным количеством солончаков, песков, оврагов и голых шпилей. Вы увидели бы пустые гумна с повалившимися плетнями. Вы увидели бы убогие хаты, крытые полусгнившей соломой. Вы увидели бы тощую скотину так называемой «тасканской» породы; вы увидели бы полураздетых, беспризорных детей, беспомощных, голодных стариков и старух. Вы узнали бы тупое, беспомощное горе и озлобление жителей моего родного края, озлобление нужды и невежества, которое долго культивировалось и вкоренялось искусственно, так как невежество предполагалось лучшим средством сохранить так называемый воинский казачий дух и, главным образом, девственную преданность начальству. И рассказал бы вам мой согражданин – станичник, как падает и разрушается год от года его хозяйство, как отказывается кормить его скудный клочок родной земли, выпаханной, истощенной и развеянной сухими ветрами. И прибавил бы, что впереди нет никакого просвета, что все источники его, когда-то цветущего, благосостояния, теперь оскудели или исчезли совсем, что задолженность его растет все в больших и больших размерах и жизнестроительство его преисполнено одними безнадежными терзаниями и изнуряющими заботами. А попечительное правительство облагодетельствовало семьи мобилизованных казаков значительным месячным пособием, – именно в один рубль, чтобы казаки старались на усмирениях народа!»12

Здесь полное совпадение взглядов Ф. Крюкова и знатоков Дона и резкое их расхождение с теми теоретиками, социологами, политиками, которым казаки представлялись крестьянской аристократией, монолитной железной гвардией царя, добровольными слугами помещиков и буржуазии.

Дума, где кипели страсти, Высочайшим повелением была разогнана. После Крюков иронически заметит: желудю, который посадил его брат, не суждено было произрасти: «…забралась в палисадник пестрая Хаврошка, нашкодила в цветнике и выковырнула тупым своим рылом нежный росток нашего дубочка. Погиб памятник»13.

  1. А. Серафимович, Собр. соч. в 7-ми томах, т. 7, М., 1960, с. 550.[]
  2. В. Г. Короленко, Избранные письма в 3-х томах, т. 3, М., 1936, с. 228.[]
  3. М. Горький. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 24, М., 1953, с. 132.[]
  4. См. ст.: М. Мезенцев, Судьба архива Ф. Д. Крюкова. – Газета «Коммунистический путь», г. Серафимович, Волгоградской обл., 9 сентября 1988 года.[]
  5. «Переписка между Ф. Д. Крюковым и А. С. Серафимовичем»: – «Волга», 1988, N 2, с. 154.[]
  6. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 22, с. 365.[]
  7. Ф. Крюков, Мельком (Впечатления проезжего). – «Русское богатство», 1914, N 8, с. 189, 201[]
  8. Ф. Крюков, О пастыре добром (Памяти о. Филиппа Горбоневского). – «Русские записки» 1915, N6, с. 308.[]
  9. Ф. Крюков, Новые дни. – «Русское богатство», 1907, N 11, с. 85.[]
  10. Ф. Крюков, Первые выборы. – «Русские записки», 1916, N4, С. 160.[]
  11. Там же, с. 180.[]
  12. «Государственная дума. Стенографические отчеты», т. 11, 1906, с. 1315.[]
  13. Ф. Крюков, Первые выборы, с. 180.[]

Цитировать

Бирюков, Ф. Федор Крюков и Михаил Шолохов / Ф. Бирюков // Вопросы литературы. - 1991 - №2. - C. 31-63
Копировать