Факты. История. Методология

Историзм в науке о литературе немыслим без рассмотрения любого литературного факта, события, концепции в постоянном развитии, в динамической связи времен – прошлого, настоящего и будущего. Поэтому вопрос об органическом взаимопроникновении истории и современности приобретает огромное значение. Анализ наиболее значительных литературных фактов и явлений, составляющих в сцеплении единый и сложный литературный процесс, высветление их сквозь «магический кристалл» времени, когда они возникли и когда исследуются, позволяют безошибочно определить их историческую ценность, объяснить их интерес для современности.

Историзм мышления литературоведа всегда помогает ему заметить главное в историко-литературном процессе, дает возможность выявить основные тенденции в развитии литературы, понять сложности и противоречия в творческих судьбах писателей. Исторический подход, как правило, предопределяет научное понимание предмета исследования, учит «смотреть на каждый вопрос с точки зрения того, как известное явление в истории возникло, какие главные этапы в своем развитии это явление проходило, и с точки зрения этого его развития смотреть, чем данная вещь стала теперь» ¹.

Исторический подход к явлениям литературы характерен тем, что они рассматриваются в развитии, в качественных изменениях, в причинно-следственных связях и взаимоотношениях. По мысли Ленина, к теоретическому решению того или иного научного вопроса «можно солидно, с уверенностью подойти, лишь бросив исторический взгляд на все развитие его в целом» ².

Историзм как общеметодологический принцип в научной работе был всегда свойствен классикам марксизма-ленинизма. В трудах Маркса, Энгельса и Ленина мы постоянно встречаемся с мыслью о необходимости глубокого проникновения в суть вещей, всестороннего познания их с исторической точки зрения. В статье В. И. Ленина «Еще раз о профсоюзах…» с предельной четкостью сформулированы принципы диалектической логики, диалектического познания. «Чтобы действительно знать предмет, – пишет Ленин, – надо охватить, изучить все его стороны, все связи и «опосредствования». Мы никогда не достигнем этого полностью, но требование всесторонности предостережет нас от ошибок и от омертвения. Это во-1-х. Во-2-х, диалектическая логика требует, чтобы брать предмет в его развитии, «самодвижении» (как говорит иногда Гегель), изменении… В-3-х, вся человеческая практика должна войти в полное «определение» предмета и как критерий истины и как практический определитель связи предмета с тем, что нужно человеку. В-4-х, диалектическая логика учит, что «абстрактной истины нет, истина всегда конкретна»…» ³

Совершенно очевидно, что принцип историзма, как его трактуют классики марксизма, является сердцевиной диалектического метода познания. «Диалектика, – подчеркивает Ленин, – включает историчность» ⁴. Единство диалектики, логики и теории познания, на которое он указывал в «Философских тетрадях», является надежным фундаментом исторического подхода к изучению предмета исследования.

Образцы конкретно-исторического толкования явлений прошлого, настоящего и будущего дает нам ленинская партия, которая в своих решениях мудро, точно и неторопливо ставит все на свое место. В Отчетном докладе ЦК XXIV съезду КПСС акцентируется внимание на необходимости исторического подхода к литературе и искусству, при котором исключаются крайности: с одной стороны, попытки сведения «многообразия сегодняшней советской действительности к проблемам, которые бесповоротно отодвинуты в прошлое в результате работы, проделанной партией по преодолению последствий культа личности», с другой – «попытки обелить явления прошлого, которые партия подвергла решительной и принципиальной критике, законсервировать представления и взгляды, идущие вразрез с тем новым, творческим, что партия внесла в свою практическую и теоретическую деятельность в последние годы» ⁵.

Историзм мышления советского литературоведа опирается на реальный исторический процесс развития литературы, на марксистско-ленинскую методологию, на опыт советской литературоведческой мысли, достигшей серьезных успехов за более чем полувековую свою историю.

В нашей науке много внимания уделяется изучению отдельных этапов и периодов в истории русской советской литературы. В особенности периода 20-х годов, когда закладывались идейно-эстетические основы литературы социалистического реализма.

Уже в первое послеоктябрьское десятилетие произведения, созданные писателями разных поколений, и прежде всего теми, кто активно участвовал в гражданской войне, составили своеобразную летопись революционных событий, духовного прозревания человека.

Конечно, движение молодой советской литературы – от плакатного, космического изображения революции к проникновению в глубинные пласты психологии людей, делающих ее, – было далеко не простым. Прежде чем она выдвинула из своей среды художников, способных воспринимать революцию не одним «нутром», а глубоко изучать и осмысливать ее процессы, прежде чем она сумела создать синтетический образ нового человека, рожденного революцией, ей пришлось преодолеть немало «детских болезней» бурного роста, пришлось отстаивать свои принципы в борьбе, в горячих схватках с классовыми и идейными противниками.

Сейчас, с высоты наших дней, легко заметить крупные недостатки, ошибки и заблуждения, присущие литературе начального периода ее развития, но нельзя не видеть того большого и значительного, что было ею создано в неимоверно трудных и сложных условиях. Уже по первым книгам Д. Фурманова, А. Серафимовича, А. Фадеева, М. Шолохова, Вс. Иванова, К. Федина, Л. Леонова и других писателей чувствовалась могучая поступь советской литературы.

Для литературного процесса 20-х годов характерна чрезвычайная идейно-творческая пестрота. Достаточно вспомнить «кузнецов» и «серапионов», футуристов и имажинистов, лефовцев и «конструктивистов», пролетарских и крестьянских писателей, писателей-«попутчиков» и т. д. и т. п. Необходимо учитывать и то обстоятельство, что художественная практика многих видных писателей не совпадала с теми декларациями и литературными манифестами, под которыми они подписывались.

Мы порою наивно представляем себе, что уже в первые годы после революции у нас господствовала социалистическая литература. Все то, что не совпадает или же противоречит этому направлению, мы «отлучаем» от советской литературы и переводим в разряд искусства декадентского, а то и просто антисоветского. Таким образом мы упрощаем и обедняем литературный процесс того времени, не видим всей сложности и противоречивости его развития, борьбы в нем разных направлений и тенденций.

Партия в тот период великолепно видела не только отдельные грани литературной жизни, но и весь литературный процесс в целом. Поддерживая генеральное направление в развитии литературы, которое позднее было названо социалистическим реализмом, она выдвигала конкретные задачи по дальнейшей консолидации сил молодой советской литературы.

С большим терпением воспитывала партия литераторов, допускавших те или иные ошибки. Хорошо известно, как В. И. Ленин, исключительно высоко ценивший талант Горького, резко критиковал его за идейные колебания, как он непримиримо относился к заблуждениям А. В. Луначарского, к пролеткультовскому отрицанию литературного наследства. Однако ленинская критика всегда была справедливой, терпеливой, доброжелательной.

Если речь шла не о писателях типа Е. Замятина, в произведениях которых подвергались явному сомнению идеи революции и социализма, то партия прикладывала все усилия, чтобы перевоспитать их, помочь им преодолеть ошибки и заблуждения. Широко известны идейные колебания среди писателей кружка «Серапионовы братья», одними из первых создавших произведения о революционной современности. Причем это были ярко одаренные писатели (К. Федин, В. Каверин, Вс. Иванов, Н. Тихонов и др.). Партия нашла возможным и необходимым поддержать издания «Серапионовых братьев» при условии «неучастия последних в реакционных изданиях» ⁶. Это было зафиксировано в решении Оргбюро ЦК РКП(б) по докладу «О борьбе с мелкобуржуазной идеологией в области литературно-издательской» в феврале 1922 года. Тогда же Оргбюро ЦК приняло решение об издательской помощи футуристической «группе Маяковского».

В творчестве таких разных писателей, как А. Блок, В. Брюсов, С. Есенин и другие, честно принявших революцию, но до конца не освободившихся от индивидуалистских влияний, партия поддерживала все здоровое и живое, подлинно революционное.

Труднее сложилась писательская судьба А. Белого. Сложными путями шел он от символизма и декадентства к восприятию революционной эпохи. Ведь в сборниках стихов «Урна» и «Пепел», в романах «Серебряный голубь» и «Петербург» мы ощущаем не только ломку обычных представлений о художественном слове, где в вихре бессмысленных фраз теряется действительность, но и боль и тревогу писателя за Россию, за ее будущее.

Поэтому представляются необоснованными и несостоятельными попытки некоторых исследователей безоговорочно зачислить А. Белого и других писателей трудной судьбы в стан врагов молодой советской литературы. Разумеется, в эстетической программе и в творчестве А. Белого многое для нас чуждо и неприемлемо, но на этом основании нельзя полностью перечеркивать творчество писателя и выбрасывать его из истории советской литературы.

Из опубликованных автобиографических заметок А. Белого, относящихся к началу 30-х годов, перед нами встает облик честного русского литератора, записавшего, не ради красного словца, в своем дневнике: «С радостью встретил я Октябрьскую революцию. С тех пор сфера моей работы внутри СССР» ⁷. Отмечая особенности и сложность своего творческого пути, писатель говорит о неизбежности рождения «нового человека эпохи синтеза», о своем постоянном стремлении к нему. А. Белый видел трудности своей писательской судьбы «в разрыве меж «сегодня» и «завтра», меж книжным искусством и искусством жизни, меж кабинетом и аудиторией, меж беззвучным пером и живым человеческим голосом». Все это необходимо продумать, понять и без поспешности, объективно определить место писателя в сложном литературном процессе 20-х годов.

Поверхностное отношение к творческим исканиям писателей, неумение разобраться во всех оттенках и тенденциях их творческого развития противоречат принципу историзма, исторической истине.

Полезно вспомнить, как Ленин и партия еще в первые годы после революции, в обстановке обостренной классовой и идеологической борьбы, чутко и последовательно поддерживали в литературе все прогрессивное, талантливое, честное, заботясь о судьбах социалистического искусства. В этом отношении огромную роль сыграла резолюция ЦК «О политике партии в области художественной литературы» от 18 июня 1925 года. В ней, как известно, широко и принципиально ставится вопрос об отношении к «попутчикам».

Своим бережным отношением партия помогла этим писателям – а среди них мы видим А. Толстого, К. Федина, Вс. Иванова, Н. Тихонова и многих других мастеров художественного слова – обрести верные идейные позиции в литературе. Такая политика партии Ленина, бесспорно, содействовала сплочению сил советской литературы, завоеванию ею новых творческих вершин.

* * *

В изучении русской советской литературы 20-х годов в последнее десятилетие достигнуты определенные успехи. Наибольшее количество исследований посвящено именно этому периоду. Достаточно обратиться к ряду монографий – «Революция и литература» Ю. Андреева (1969), «Неистовые ревнители (Из истории литературной борьбы 20-х годов)» С. Шешукова (1970), – к огромному количеству статей в «Ученых записках» университетов и педагогических институтов страны, в периодической печати, чтобы убедиться в этом.

Историко-литературный процесс 20-х годов глубоко изучен и в общих трудах, и в книгах, посвященных отдельным жанрам советской литературы. Такие работы, как многотомная «История русской советской литературы», первые тома «Истории советской многонациональной литературы», исследовательские работы о русском советском романе, рассказе, драматургии, поэзии, журналистике и критике, приобрели широкую известность в литературоведческой среде.

В наиболее серьезных историко-литературных трудах 20-е годы, как и другие периоды, освещаются объективно, многогранно, с учетом всех их сложностей, иными словами, с позиций историзма.

Авторы четырехтомной «Истории русской советской литературы» (ИМЛИ) и двухтомной «Истории» (МГУ), в общем, верно показали сильные и слабые стороны в деятельности различных литературных групп 20-х и начала 30-х годов. В оценке Пролеткульта, «Кузницы», РАПП и других подчеркивается, что все эти организации сыграли в свое время положительную роль в становлении и развитии литературы социалистического реализма, содействовали появлению многих выдающихся произведений, но вместе с тем они не были свободны от многих серьезных ошибок, за которые их резко критиковала партия. Объективно рассмотрено тут и творчество писателей трудной литературной судьбы.

Однако, наряду с бесспорными достижениями и успехами в науке о литературе, в значительной мере преодолевшей былой субъективизм, методологическую всеядность, конъюнктурщину, мы, к сожалению, еще часто встречаемся в изучении истории советской литературы с явлениями антиисторического подхода, с элементами упрощения и модернизации прошлого.

Обратимся к некоторым фактам. В начале 60-х годов появился девятый том «Всемирной истории», в котором помещена большая статья о советской литературе. Бросается в глаза, что история советской литературы 20-х и начала 30-х годов рассматривается в ней с узко эстетических позиций. Много внимания уделяется в статье различным литературным группировкам, их манифестам и почти ничего не говорится о главной линии в развитии советской литературы этого периода. Творчество Горького, Маяковского, Фадеева, Шолохова, Фурманова, Серафимовича, Н. Островского и других писателей, определившее размах и силу литературы 20-х и 30-х годов, оценивается односторонне, скупо, неверно. Так, например, Горький назван «представителем передовой демократической культуры» ⁸. Его творчество 20-х и начала 30-х годов рассматривается только под одним углом зрения – как он решал тему «Революция и интеллигенция». Послеоктябрьское творчество писателя совершенно оторвано от его творчества предреволюционных лет.

В. Маяковский не показан в статье как певец революции. Не определено своеобразие его как художника, его место в развитии советской поэзии.

Имена Серафимовича, Фурманова, Д. Бедного и других пролетарских писателей, к сожалению, только упомянуты. И то в одном ряду с Б. Пильняком, М. Булгаковым, А. Белым. О таких выдающихся произведениях советской прозы 30-х годов, как роман Н. Островского «Как закалялась сталь» и А. Макаренко «Педагогическая поэма», сказано довольно снисходительно: первый – это, оказывается, только «своеобразный учебник новой морали», а второй – «своеобразный дневник педагога». Зато о романе А. Белого «Москва» сказано, что он написан «с большим блеском», в лучших «традициях символической прозы» ⁹.

В характеристике поэзии, прозы и драматургии 20-х и начала 30-х годов авторы статьи не выделяют главного – за что и как сражалась советская литература в этот период.

Статья, недооценивая главной линии развития советской литературы в первые послереволюционные десятилетия, естественно, дает историю пролетарской литературы в кривом зеркале. Так, например, с раздражением говорится в ней о «Кузнице», объединении «Октябрь» и в особенности о РАПП. Авторы не сумели объективно оценить деятельность пролетарских литературных организаций, которые, несмотря на серьезные ошибки и заблуждения, сыграли немаловажную роль в развитии советской литературы. В этой связи неверно трактуется и резолюция ЦК партии от 18 июня 1925 года. Авторы заметили в ней только «осуждение» линии РАПП и призыв к бережному и тактичному отношению к писателям-«попутчикам». А о поддержке в ней пролетарской литературы, которая из литературы цеха должна была стать литературой класса, – ни слова. Да и вообще историческое значение этого важнейшего партийного документа в статье не раскрыто.

Объективная картина развития русской советской литературы в 20-е годы не совсем верно отражена и в первом томе «Истории советской многонациональной литературы», увидевшем свет в 1970 году. Автор главы о русской советской литературе О. Михайлов стремится воссоздать исторический путь развития литературы, ее идейно-эстетического движения от революционного романтизма, носившего нередко космический характер, к психологическому реализму, от изображения стихийности народных масс к утверждению в литературе нового героя, отличавшегося высокой революционной сознательностью, и т. п. Автор пытается придерживаться принципа историзма в анализе тех или иных литературных явлений, в оценке, скажем, литературных группировок, творчества отдельных писателей.

Однако глава страдает и ошибками методологического характера. Прежде всего О. Михайлов нарушает историческую правду, когда в один ряд писателей, закладывавших основы советской литературы, ставит А. Фадеева, Д. Фурманова, А. Малышкина, М. Шолохова, Н. Тихонова, Вс. Иванова, Б. Лавренева, М. Булгакова, И. Бабеля, М. Зощенко¹⁰. Во-первых, все эти писатели очень разные и их вклад в развитие советской литературы нельзя уравнивать, сводить к «общему знаменателю», а во-вторых, почему здесь не названы М. Горький, В. Маяковский, А. Серафимович, К. Федин, Д. Бедный, Л. Леонов и другие, которые сыграли огромную роль в становлении русской советской литературы?

Вызывает сомнение и концепция, выдвинутая автором главы. Русская советская литература 20-х годов, полагает он, развивалась по двум линиям: обобщенно-интернационалистической и конкретно-национальной¹¹. Причем первой, по словам О. Михайлова, были свойственны категоричность, отвлеченная революционность и т. п., а второй – огромный интерес к «перевороченному революцией укладу», к конфликтам между старым и новым бытом. К первой линии О. Михайлов относит пролеткультовцев, «кузнецов», футуристов, некоторых рапповцев, а ко второй – А. Блока, крестьянских поэтов, М. Горького и некоторых «попутчиков». При таком, пусть даже и условном, делении литературы 20-х годов исчезает вся сложность и противоречивость ее развития, нарушается подлинная картина литературной жизни того времени. Причем если писатели первого направления постоянно упоминаются в отрицательном плане, то второго – с неизменным преклонением перед их глубоким национальным духом, национальным «самосознанием» и т. п. Как это ни странно, но говорится это о Горьком, А. Толстом, Федине и других – писателях, для которых чувство интернационализма было органически спаяно с их национальными чувствами, а обобщения в их творчестве отнюдь не вступали в противоречия с конкретно-историческим изображением революционной действительности. Вообще-то нельзя противопоставлять интернациональное национальному, которые в советской литературе всегда диалектически связаны и взаимопроникают друг в друга.

Несмотря на оговорку, что основное противопоставление в русской советской литературе 20-х годов шло не по линии «интернациональное» и «национальное», а по главной магистрали – «революционное» и «нереволюционное» искусство¹², автор главы все время придерживается деления литературы да те две линии, о которых речь шла выше¹³.

Маяковскому и другим поэтам «обобщенно-интернационалистического» крыла тут противопоставляются А. Блок, А. Белый, С. Есенин, которых интересовали главным образом национальные истоки революции и судьбы русского народа в ней. Неужели поэзия Маяковского да и других революционных поэтов не имела национальных корней? Разве в творчестве «некоторых рапповцев», скажем Фадеева или Шолохова, не ощущается национальная атмосфера, в которой складываются характеры их героев, или эти писатели равнодушны, безразличны к национальным интересам революционной России?

О. Михайлов то и дело «сопрягает» писателей, стоявших на разных идейно-эстетических позициях. Например, творческие искания таких сугубо непохожих писателей, как Вс. Иванов, Артем Веселый, Б. Пильняк, рассматриваются им в плане «общих для всей молодой русской советской литературы» попыток «найти особые художественные формы для выражения эпохи» ¹⁴. Но ведь известно, что «искания», скажем, Б. Пильняка были слишком далеки от основных путей развития молодой советской литературы, что они совсем не случайно привели писателя в лоно модернистской литературы, на позиции анархистского истолкования революционных событий в России.

Автор главы, перечеркнув мимоходом повесть Ю. Либединского «Неделя», в которой он увидел только отвлеченную жертвенную героику и декламационную напыщенность, не «пощадил» и фурмановского «Чапаева», и фадеевского «Разгрома», и шолоховских «Донских рассказов», характеризующих, по его мнению, лишь «решительное движение литературы в сторону полнокровного реализма» ¹⁵. Если уж эти классические произведения советской литературы не являются произведениями «полнокровного реализма», а только «движением» в его сторону, то кто же из советских писателей достиг его?

О. Михайлов пишет, что нормальную творческую обстановку в 20-е годы серьезно нарушали литераторы из «Кузницы», объединения «Октябрь» и «напостовцы», нетерпимо относившиеся к «попутчикам» и даже к Горькому¹⁶. Аналогичных фактов подобрать действительно можно немало, но историк литературы не может ограничиться только лишь их констатацией. Необходимо раскрыть всю сложность обстановки, объяснить объективные причины литературной борьбы того времени.

Несколько лет назад проявилась тенденция к пересмотру роли и значения «формальной школы» в истории советской литературы 20-х годов. В. Иванов со страниц «Комсомольской правды» (16 апреля 1966 года) призывал восстановить доброе имя ОПОЯЗа, а по существу защищал формализм. Еще раньше П. Громов в своей книге «Герой и время» (1961) изобразил представителей «формальной школы» чуть ли не борцами за «подлинно научный метод» в литературоведении. Пусть и с оговорками, но он явно преувеличил значение формалистов в истории науки о литературе## Справедливую критику антиисторизма в подходе к «формальной школе» см.

1. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 39, стр. 67.[↩]
2. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, стр. 08.[↩]
3. Там же, т. 42, стр. 290.[↩]
4. «Ленинский сборник», XI, стр. 384.[↩]
5. Л. И. Брежнев, Отчетный доклад Центрального Комитета КПСС XXIV съезду Коммунистической партии Советского Союза, Политиздат, М. 1971, стр. 108 – 109.[↩]
6. «Коммунист», 1956, N 12, стр. 86.[↩]
7. »Неделя», 19 – 25 марта 1967 года, стр. 15. [↩]
8. »Всемирная история», т. IX, Соцэкгиз, М. 1962, стр. 552, [↩]
9. »Всемирная история», т. IX, стр. 566, 561. [↩]
10. См.: «История советской многонациональной литературы», т. 1, «Наука», М. 1970, стр. 104.[↩]
11. См.: «История советской многонациональной литературы», т. 1, стр. 105.[↩]
12. См.: там же, стр. 108.[↩]
13. Критику концепции О. Михайлова см. в статье Ю. Суровцева «Эпоха революционного творчества» («Знамя», 1971, N 1, стр. 227 – 228).[↩]
14. »История советской многонациональной литературы», т. 1, стр. 110. [↩]
15. Там же, стр. 114.[↩]
16. См.: там же, стр. 121.[↩]