В рабочем цехе критики (На пути к целостному анализу)

1

Зачем мы обращаемся к критике? Наверно, во многом для того же, для чего читаем книги вообще, – чтобы глубже постичь мир современной культуры, искусства, литературы, чтобы лучше знать действительность и самое сложное в ней – человека, чтобы правильней судить о ней и действовать в соответствии с требованиями времени. «Критика научает доходить до истин, и на них основывать свои суждения: наука колико необходимая, толико и полезная» ¹. В этих словах автора начала прошлого века заключено и сейчас для нас существенное сознание того, что критика обращена к читателю, к обществу, она несет в себе функции социальные; она выражает не столько личное мнение, сколько «научает доходить до истин», ищет закономерности развития современной социально-художественной ситуации, чтобы на основе этих закономерностей развернуть анализ живых литературных явлений.

Нынче, когда неизмеримо возросли задачи общества, строящего коммунизм, когда в нашей стране создана богатая, разветвленная многонациональная духовная культура и поток текущей литературы стал необычайно многоводным, соответственно усложняются задачи критики. «Критика, – говорил А. Толстой, – это целеустремленный, напряженный мозг искусства» ². Она – орган самосознания литературы, и вместе с тем в ней недвусмысленно выражается мнение общества, его требования к литературе и искусству. Критика – тонкое искусство интерпретации и в то же время строгая наука. Это непрекращающееся подвижное исследование того, как живет и развивается литература, это непрерывный анализ ее особенностей, достаточно широкий, чтобы иметь возможность связать литературу со всей жизнью общества, достаточно тонкий и компетентный, чтобы постигнуть специфику искусства, каждый раз дать почувствовать его неповторимость. Критика вбирает в себя философию и историю, этику и эстетику, психологические исследования и данные социологии. Она стремится быть универсальной, чтобы, углубляясь в мир художественных творений, в то же время знать все.

Гибкая и подвижная, исследующая движение общественной жизни и движение литературы, критика сама является мощным средством воздействия на искусство. Именно ее активность, верная идейная направленность, тонкий вкус особенно важны для осуществления задач, выдвинутых перед ней партией. В Отчетном докладе на XXIV съезде КПСС тов. Л. И. Брежнев подчеркнул, что успехи нашей литературы в немалой мере зависят от целеустремленной, энергичной работы литературной критики, которая должна более активно и с большей принципиальностью проводить линию партии в литературе, «соединяя взыскательность с тактом, с бережным отношением к творцам художественных ценностей» ³.

Работа критики, кем бы она ни осуществлялась – писателем, читателем, критиком-профессионалом, – необычайно ответственна в том смысле, что она, по сути, задает тон, диктует уровень общественно-эстетических требований к искусству. «Состояние критики само по себе показывает степень образованности всей литературы», – говорил Пушкин. В критике формируются, вырабатываются критерии, оценки огромной массы романов, повестей, стихов, выходящих в издательствах страны. К сожалению, «у нас все еще появляется немало произведений неглубоких по содержанию, невыразительных по форме» ⁴. И это не только упрек писателям; в этих словах, прозвучавших с высокой трибуны съезда, содержится одно из существенных пожеланий критике – последовательнее отстаивать позиции высокой профессиональной требовательности, формировать то литературно-общественное мнение, которое затруднит появление произведений несовершенных, где писатель «подошел к своей задаче слишком легко, не вложил в свой труд всю силу своего таланта» ⁵.

Что говорить, критика наша пока еще далека от идеала; но в то же время не вызовет, очевидно, возражений и другое: критика в пути, она развивается, она ищет возможностей наиболее успешного решения своих собственных проблем. Естественно, что критика начинается с критика, как и литература с писателя. От таланта критика многое зависит. По-видимому, жажда больших критических индивидуальностей сейчас проявляется острее, чем когда-либо. И все-таки с критической личности дело только начинается, и здесь не менее важное значение приобретает путь критической работы, методология исследования. В этой связи естественно посмотреть, как идут поиски более плодотворных, более продуктивных путей анализа, как с этим обстоит дело в рабочем цехе критики, в той ее области, которую в 30-е годы называли критикой конкретной. Здесь критик встречается с произведением искусства; он выступает как рецензент, как автор статей о новейших произведениях, осуществляя первый, но, может быть, наиболее ответственный и трудный акт познания литературы.

2

На вопрос, какова же современная критика художественной продукции писателей, нет возможности ответить однозначно. Конкретная критика тесно связана с движением общества и литературы, с интеллектуальными и эстетическими поисками. При всем единстве общих целей она пытается реализовать различные подходы; в ней возникают разные типы критических рассмотрений. Их эффективность или, напротив, методологическая бесперспективность выявляется в практике. Происходит затухание одних подходов и утверждение других, осуществляется их динамика, образующая разнообразную картину текущей критики.

Мы были, например, свидетелями того, как на лирической волне возник соответственно тип критики лирической, полной восторженного доверия к писателю. Более того: рецензент отказывался от привычных формул критического обихода, от строгой критической терминологии; он пытался предложить своему читателю критику, пользующуюся методами искусства; он заимствовал словесно-образную палитру, брал ритм и краски из рецензируемого произведения.

Критика «с лирических позиций», достаточно чуткая к миру эстетическому, миру нравственному, действительно первой увидела и открыла привлекательные качества простого, близкого к природе человека – истой труженицы, старой доярки Анисьи из рассказа Е. Носова «Последний день осенней выставки», отметила и показала особую доброжелательность к людям вологодского крестьянина Ивана Африкановича. Но открыв эти действительно ценные качества, критика словно «законсервировала» их, словно застыла в некоей неподвижности и уже тем самым лишила себя перспективы, потребовала серьезной методологической перестройки.

Первые оценки того же «Привычного дела» Василия Белова сливались в мощный единый восторженный хор похвалы центральному герою произведения. Но довольно скоро это единство мнений стало распадаться; всеобщий морально-типологический ряд, в который было поставлено критикой это произведение, обнаружил свою уязвимость с точки зрения элементарного историзма. К живым проблемам произведения надобно было пробиться путем анализа более строгого, просто-напросто более критичного, свободного от лирической апологетики.

Попытка взглянуть на беловского героя не только как на застывший тип нравственного сознания, а увидеть в нем живую личность со всеми ее радостями, горестями и раздумьями (как это сделал, скажем, Л. Аннинский⁶) – эта попытка разрушила нимб вокруг головы Дрынова. Почва критического разговора стала более широкой и реалистической. Возник вопрос о широком социальном значении индивидуальной судьбы Ивана Африкановича, его поисков, его драмы. В спокойном движении «Привычного дела» ярче блеснула молния трагедии, обнажив не только стойкость героя, с какой он переносит все жизненные удары, но и довольно стойкую его несостоятельность в важнейших житейских вопросах. Рядом с силой этого человека, как показала А. Марченко в статье «Из книжного рая…» ⁷, необычайно ярко проступает бессилие героя, вместе с чертами, отделяющими Дрынова от Мишки-мазурика, обнаруживаются черты, сближающие с ним. В ходе анализа рождается совсем иное представление о повести – как о драме русского пошехонства; крупнее выдвигается проблема объективных обстоятельств северной деревни, сделавших героя именно таким, вся эта совокупность фактов, подкрепляющая ветхую мудрость – «плетью обуха не перешибешь». В то же время в сознании исследователя, в сознании читателя, думающего в этом направлении, неизбежно возникает круг более широких исторических явлений, формирующих героев иного склада, чей Дрынов, – активных, наступательных, преобразующих жизнь; намечается выход за пределы повести в широкое русло жизни к исторически обусловленной оценке героя и всего произведения.

В этом критическом восприятии произведения для нас важны не отдельные конкретные оценки, а изменение подхода, движение исследовательской мысли, характеризующее очевидное стремление порвать с лирической размытостью, с интеллектуальным бессилием, связать реальные проблемы действительности и литературы.

Стремление трезво взглянуть на произведение, освободить его от суждений отвлеченных, от «лирической мифологизации», стремление к объективности, точности суждений связывается в свою очередь с дальнейшей дифференциацией критических подходов, иногда далеких, если не сказать диаметрально противоположных.

Разве не современное стремление к точности, объективности суждений вызывает теоретическую «тоску по искусствометрии»? И не эта ли тоска побуждает некоторых авторов предложить замену обычных, «устаревших» методов критики логико-математическими способами анализа и оценки, выдвинуть идею критики структуральной. По-видимому, такая критика не может быть признана бесполезной в изучении некоторых частных проблем, скажем, тех или иных вопросов словесной структуры стиха. Но трезвый разбор основных ее принципов⁸ показывает, как трудно и – если хотите – невозможно формально-структурному анализу подняться до уровня социально-семантического. Немногочисленные примеры структурального анализа (скажем, разбор книг И. Ильфа и Е. Петрова, сделанный А. Жолковским и Ю. Щегловым) не выходят за пределы рассмотрения словесной структуры и резко обедняют наши представления о художественном целом. Попытки поверить гармонию алгеброй побуждают скорее согласиться с мнением М. Дюфренна, отметившего, что критик-структуралист, рассматривая произведение как «завершенный в себе и независимый объект», изымает это произведение из многочисленных связей, его породивших. А это сужает возможности анализа, «приводит к отказу «объяснить» художественное творение личностью автора», к отвлечению от «исторического контекста» ⁹.

В условиях обострения идеологической борьбы такое отвлечение от контекста истории, действительности, политики могло бы оказаться роковым. В этом случае был бы нанесен урон социальной активности критики, которая представляет существенную черту критики современной. Ее боевая задача – «отстаивать идейную чистоту нашей многонациональной, интернационалистской по духу литературы, защищать ее патриотические традиции, подлинно народные основы» ¹⁰ – решается на путях осмысления современных отношений искусства и действительности, на путях утверждения высокой воспитательной роли искусства, мобилизующей на труд и на подвиг. Именно поэтому сейчас заметно растет число статей и рецензий, в которых во главу угла ставятся те или иные социологические, идеологические проблемы, возникающие в процессе анализа и оценки произведения.

Социологическую, в лучшем смысле этого слова, критику волнуют прежде всего вопросы связи литературы и жизни, общественная актуальность и смысл проблем, затронутых в произведении. Такая рецензия или статья охватывает достаточно широкий и в то же время тематически ясно определившийся круг вопросов и произведений. Здесь целый цикл критических выступлений, возникший вокруг произведений «деревенской» прозы; здесь статьи и рецензии, рассматривающие проблемы изображения современного рабочего класса в литературе, и критика, выясняющая социальные аспекты военной повести и романа, здесь и огромное количество критических выступлений (прежде всего обзоров и рецензий), посвященных художественным произведениям историко-революционного цикла, книгам о жизни и борьбе революционного авангарда страны – видных деятелей партии и Советского государства.

Особым вниманием критики пользуются книги современной Ленинианы, романы и повести М. Шагинян («Семья Ульяновых» и «Первая Всероссийская»), Э. Казакевича («Синяя тетрадь»), Е. Драбкиной («Черные сухари»), М. Прилежаевой («Три недели покоя»), В. Катаева («Маленькая железная дверь в стене»), С. Датгулова («Дипломаты»), В. Канивца («Ульяновы») и целый ряд других. Исследование этих книг ответственно, интересно, хотя может дать и дает различный эффект.

Не следует закрывать глаза на то, что, рецензируя книги ленинской темы, критики нередко рассматривают задачу писателя узко, в плане прежде всего историко-биографическом. Проблема оценки сводится к тому, насколько точен и верен был автор в изображении фактических обстоятельств жизни своего героя и его ближайшего окружения. Именно так, например, подходит критик Ю. Шарапов к очерку Ю. Юрова «Сердце борца», повести С. Антонова «Огонек вдалеке», воспоминаниям Б. Кедрова «Запечатленный образ Ленина» и очерку В. Цветова «Наш корреспондент сообщает из России…». Все эти столь различные книги рассматриваются вне разнообразия их жанровых задач, причем сами критические замечания о них и похвалы получаются удивительно однотипными: «вот пример одной неточности», «с досадой отмечаешь в повести С. Антонова некоторые смысловые неточности», воспоминания «привлекают точностью видения, интересными деталями, достоверно переданным духом времени» ¹¹.

По-видимому, куда более плодотворной оказывается мысль о том, что необычайно за последнее время расширившееся поле мемуарно-документальных свидетельств, связанных с Лениным, его жизнью, идеями, не может и не должно оттеснить на второй план произведений о Ленине художественных, которые как раз именно в силу творческого характера искусства, его возможности домысливать типические картины жизни добавляют свое к уже известному, делают глубже и шире наши познания о всей огромной и сложной эпохе, породившей неповторимую ленинскую личность.

Успех критических рассмотрений художественных книг ленинского цикла во многом определяется тем, насколько критик уяснил именно современное звучание ленинских идей, современный смысл и художественную глубину картин эпохи, воссозданных писателем. Именно в этом случае отсутствие педантизма, свободное, широкое раздумье приводят к необходимым ответам на современные вопросы.

Нет нужды напоминать, как в последние годы усилился интерес к прошлому наших народов, как и с какой энергией не только проза и поэзия, но и критика стали искать ответы на вопрос о наших нравственных и духовных предшественниках. Понятное и естественное, это увлечение не всегда приводило к достаточно – продуманным и обоснованным ответам, нередко случались те отклонения в сторону, которые наиболее ярко воплотились в статье В. Чалмаева «Неизбежность». И дело, конечно, не в одной только этой статье; рядом и вместе с ней возникла целая ветвь критики, которую в социальном и методологическом смысле скорей всего следует назвать критикой почвеннической, связанной с землей, противопоставленной городу и само понятие Родины суживающей до деревенской России.

Когда в статьях и рецензиях встречаются попытки рассмотреть сквозь почвенническую призму произведения Горького¹² и Пушкина¹³, когда встречаешься с яростной защитой таких слов из строк современного поэта, как «сельбище», «заволочье», «непогодье», «утопло», «сгибло», и столь же яростными выпадами против «интеллектуалов», которые «с необычайным проворством ввели в русский язык режущие русский слух слова вроде: «лайнер», «столпер», «интеграция», «сегрегация» ¹⁴, то закономерно вспоминается ленинское отношение к языку, его борьба против засорения русского языка уродливыми неологизмами, его необычайно глубокая концепция культурного наследия и культурных ценностей, стиль и язык ленинских книг и статей (их анализирует А. Западов в статье «…Писать для рабочих» ¹⁵), где научная, философская терминология, терминология интернационального пролетарского рабочего движения, научного социализма так же естественны и необходимы, как обороты и периоды живой, ясной, не книжной речи, язвительной и иронической по отношению к противникам, страстной, одушевленной и убедительной, когда ленинское слово обращено к народу.

Анализ современной Ленинианы поможет уточнить ответ на популярный сейчас вопрос об истоках нашей духовной культуры; истоки эти необычайно богаты; причем они не замкнуты, не обведены чертой допетровских времен, времен огнепального протопопа Аввакума, Андрея Рублева; в них немалое место и не последняя роль принадлежит носителям русского прогрессивного и революционного сознания более близких нам периодов. С этой точки зрения безусловный интерес представляет подробный разбор романов М. Шагинян «Семья Ульяновых» и «Первая Всероссийская» в цикле статей Ф. Кузнецова «Главная книга» ¹⁶. Эти книги – о предыстории ленинской жизни, о нравственных, духовных истоках его характера.

1. Евстафий Станевич, Способ рассматривать книги и судить о них, СПб. 1808, стр. 3.[↩]
2. Алексей Толстой, Собр. соч. в 10-ти томах, т. 10, Гослитиздат, М. 1961, стр. 226.[↩]
3. «Отчетный доклад Центрального Комитета КПСС XXIV съезду Коммунистической партии Советского Союза» – «Коммунист», 1971, N 5, стр. 70,[↩]
4. Там же, стр. 69.[↩]
5. Там же.[↩]
6. Л. Аннинский, Точка опоры, «Доц», 1968, N 7.[↩]
7. »Вопросы литературы», 1969, N 4. [↩]
8. См., например, наиболее свежее и развернутое рассмотрение методологии структурализма в статье Ю. Барабаша «Алгебра и гармония» («Знамя», 1971, N 4 и 5).[↩]
9. Н. П., Французский философ о структурализме в литературной критике, «Вопросы философии», 1968, N 11, стр. 173.[↩]
10. »Ленинская партийность – знамя революционного искусства» – «Правда», 12 сентября 1969 года. [↩]
11. «Литературная газета», 6 августа 1969 года.[↩]
12. В. Чалмаев, Великие искания, «Молодая гвардия», 1968, N 3.[↩]
13. Ю. Иванов, Эхо русского народа, «Молодая гвардия», 1969, N 6.[↩]
14. «Молодая гвардия», 1969, N 7, стр. 299, 298.[↩]
15. »Знамя», 1969, Л» 6. [↩]
16. »Юность», 1969, N 6, 7. [↩]