Еж и лисица. Перевод с английского и публикация В. Сапова

Исаия Берлин
об исторических взглядах Льва Толстого

Исайя БЕРЛИН

ЕЖ И ЛИСИЦА

Окончание той части материала «Исаия Берлин об исторических взглядах Льва Толстого», которая представляет собой публикацию русского перевода эссе И. Берлина «Еж и лисица». Начало см. в предыдущем номере журнала.

(c) Isaiah Berlin.

1 ноября 1861 года, в разгар работы над «Войной и миром», Толстой записал в своем дневнике: «Читаю Maistre» ¹, а 7 сентября он обратился к издателю Бартеневу, который был для него чем-то вроде главного консультанта, с просьбой прислать ему «архив де Местра», то есть его письма и заметки. Есть масса причин, в силу которых Толстой мог обратиться к чтению этого ныне сравнительно мало читаемого автора. Граф Жозеф де Местр был савойским роялистом, который сначала стал известен благодаря своим антиреволюционным трактатам, написанным в последние годы XVIII столетия. Хотя его обычно считают правоверно-католическим реакционным писателем, столпом реставрации Бурбонов и защитником дореволюционного status quo, особенно папского авторитета, на самом деле он был чем-то гораздо большим. Он придерживался совершенно необычных и мизантропических взглядов на природу человека и общества и писал в бесстрастной и ироничной манере о неизлечимо жестокой и злой природе людей, о неизбежности постоянной резни между ними, о божественно предначертанном характере войн, о той чрезвычайно большой роли, которую играет в человеческих отношениях страсть к самоистреблению, в большей степени, чем склонность к общежитию и искусственные соглашения, способствующая возникновению армии, равно как и гражданского общества. Он подчеркивал, что если цивилизация и вообще порядок могут выжить, то для этого необходима абсолютная власть, наказание и постоянные репрессии. И по содержанию, и по тону его сочинения ближе к Ницше, Д’Аннунцио и предтечам современного фашизма, чем к тогдашним респектабельным роялистам, и вызвали в свое время переполох как среди легитимистов, так и в наполеоновской Франции. В 1803 году король Пьемонта- Сардинии, государь де Местра, находившийся одно время в Риме, куда бежал от Наполеона, и вскоре после того вынужденный переехать в Сардинию, назначил его своим полуофициальным представителем при дворе Санкт- Петербурга. Де Местр, обладавший большим общественным шармом, так же как и ясным пониманием обстановки, произвел большое впечатление на общество российской столицы своей придворной изысканностью, глубокой и проницательной политической наблюдательностью. Он пробыл в Санкт-Петербурге с 1803 по 1817 год, и его изысканно написанные, зачастую страшно проницательные и пророческие дипломатические депеши и послания, равно как и его частная корреспонденция и всякого рода разрозненные заметки о России и ее населении, посылаемые им своему правительству, а также друзьям и консультантам из среды российского дворянства, являют собой чрезвычайно ценный источник информации о жизни и взглядах правящих кругов Российской империи в период господства во Франции Наполеона и в ближайшие годы после его окончания.

Де Местр умер в 1821 году, будучи известен как автор нескольких богословско-политических сочинений; остальные же его сочинения, в частности знаменитые «Санкт- Петербургские вечера», написанные в форме платоновских диалогов, в которых речь идет о природе и санкциях правительства и о других политических и философских проблемах, а также его «Дипломатическая корреспонденция» и письма, были целиком опубликованы лишь в конце 1850 – начале 1860-х годов его сыном Родольфом и другими издателями. Нескрываемая ненависть де Местра к Австрии, его антибонапартизм, так же как и усиливающаяся роль Пьемонтского королевства накануне и по окончании Крымской войны, естественно, повысили в то время интерес к его личности и мыслям. Начинают выходить книги о нем, которые возбуждают массу дискуссий среди русских литераторов и историков. У Толстого были «Санкт-Петербургские вечера», а также дипломатическая переписка и письма де Местра, экземпляры которых, должно быть, хранятся в библиотеке Ясной Поляны. Во всяком случае, совершенно ясно, что Толстой широко использовал их при написании «Войны и мира»². Так, например, знаменитое описание того, как Паулучи вмешивается в дебаты русского Генерального штаба в Дриссе, почти дословно заимствовано из одного письма де Местра³. Точно так же разговор князя Василия на приеме у мадам Шерер с l’ homme de beaucoup de merite⁴ о Кутузове основан, очевидно, на письме де Местра, в котором содержатся те же самые французские выражения, вкрапленные в этот разговор. Более того, на полях одного из ранних набросков Толстой сделал примечание «Ж. де Местр у Анны Павловны», отсылающее к тому рассказчику, который передает «красавице Элен» и восхищенному кружку слушателей дурацкий анекдот о встрече Наполеона с герцогом Энгиенским на ужине у знаменитой актрисы мадемуазель Жорж⁵. И еще: привычка старого князя Болконского переставлять свою кровать из комнаты в комнату, вероятно, заимствована из рассказа де Местра о такой же привычке графа Строганова ⁶.

Наконец, имя де Местра появляется и в самом романе ⁷, где он назван одним из тех, которые считали, что было бы затруднительно и бессмысленно брать в плен кого-нибудь из самых знаменитых герцогов и маршалов наполеоновской армии, поскольку это привело бы только к дипломатическим осложнениям. Жихарев, с мемуарами которого Толстой, как известно, был знаком, встречался с де Местром в 1807 году и оставил яркое его описание ⁸; кое-что из атмосферы, переданной в этих мемуарах, вошло в описание Толстым видных эмигрантов, собравшихся в гостиной Анны Павловны Шерер, с чего начинается «Война и мир», и в другие упоминания о великосветском обществе Петербурга того времени. Эти заимствования и параллели были тщательно выверены учеными, занимающимися творчеством Толстого, и не остается никаких сомнений по поводу того, что и откуда заимствовал Толстой.

Среди этих параллелей есть сходство более важного рода. Де Местр объясняет, что победа легендарных Горациев над Куриациями – как и вообще все победы – была обусловлена таким неосязаемым фактором, как мораль, и Толстой точно так же говорит о первостепенном значении такого непостижимого качества, определяющего исход сражения, как неощутимый «дух» войска и его командиров. Этот упор на неощутимое и неисчислимое является составной частью общего иррационализма де Местра. Отчетливее и смелее, чем кто бы то ни было до него, де Местр заявлял, что человеческий интеллект весьма слабый инструмент, когда противником его выступает мощь природных сил; что рациональные объяснения человеческого поведения редко когда что-нибудь объясняют. Он утверждал, что только иррациональное, именно потому, что оно не поддается объяснению и поэтому не может быть разрушено критической деятельностью разума, способно сохраняться и укрепляться. В качестве примеров он приводит такие иррациональные институты, как наследственная монархия и брак, которые сохраняются из века в век, тогда как такие рациональные институты, как выборная монархия или «свободные» взаимоотношения людей, где бы они ни были установлены, быстро и без какой бы то ни было видимой «причины» терпят крах. Де Местр считал, что жизнь – это жестокая борьба на всех уровнях: между растениями и животными в не меньшей степени, чем между индивидами и нациями, борьба, в которой нельзя ожидать никакого выигрыша, но которая коренится в каком-то первобытном, таинственном, кровожадном стремлении к самопожертвованию, внушенном Богом. Этот инстинкт гораздо сильнее, чем жалкие усилия рациональных людей, пытающихся достичь мира и счастья (которое, во всяком случае, не является самым страстным желанием человеческого сердца, а лишь карикатурой на него, каковой является либеральный интеллект) путем планирования жизни общества без учета тех буйных сил, которые рано или поздно неизбежно оказываются причиной того, что их жалкие построения рассыпаются как карточный домик.

Де Местр считал, что поле битвы – типичная картина жизни во всех ее проявлениях, и высмеивал тех генералов, которые полагают, будто они на самом деле распоряжаются действиями своих войск и управляют ходом сражения. На самом деле, утверждал он, в пылу сражения никто не в состоянии сказать, что происходит:

«В обществе нередко толкуют о сражении, даже не представляя себе, что это такое; чаще всего сражение склонны воображать в виде точки, тогда как оно занимает в пространстве два-три лье. И вот вас вопрошают важным тоном: «Как же это вы не знаете, что произошло в ходе битвы, если вы сами там находились?» А ведь довольно часто можно утверждать прямо противоположное. Разве тому, кто стоит на правом фланге, известно, что творится на левом? Да знает ли он вообще, что происходит в двух шагах от него? Без труда представляю себе эту ужасную картину: на обширной местности, покрытой всевозможными орудиями убийства, которая, кажется, сотрясается под ногами людей и лошадиными копытами; посреди дыма и огня, оглушенный, потерявший голову от грохота огнестрельного оружия и звона доспехов, от голосов, отдающих приказы, испускающих вопли и замирающих от боли; посреди изувеченных тел, умирающих, мертвых; находящийся попеременно во власти страха, надежды, ярости, пяти или шести противоположных чувств и упоений, – во что тогда превращается человек? что может он знать через несколько часов? какой властью обладает он над собой и над другими? Среди множества воинов, сражавшихся целый день, часто не найдется одного-единственного – даже генерала, – который точно бы знал, кто же победитель. И мне нетрудно было бы привести в пример сражения наших дней, сражения знаменитые, память о которых не умрет никогда; сражения, изменившие лик Европы, – проигранные лишь оттого, что тот

или иной человек счел их проигранными. И нетрудно вообразить, что при всех равных условиях, когда с обеих сторон пролито одинаковое количество крови, иной генерал мог бы приказать петь в своем лагере Те Deum ⁹ и заставил бы историю повествовать прямо противоположное тому, что рассказывает она сейчас»¹⁰.

И далее: «И не приходилось ли нам в конце концов видеть, как проигрываются сражения, уже выигранные?.. Я полагаю, что в целом сражения не проигрываются и не выигрываются физическим образом»⁵⁸. ¹¹

И снова, в том же духе: «Точно так же и армия в 40 000 человек уступает в физическом смысле армии в 60 000 бойцов. Но если в первой из них больше доблести, опыта и дисциплины, то она способна разгромить вторую, ибо при меньшей массе сила ее выше, – нечто подобное встречаем мы на каждой странице истории»¹².

И наконец: «Именно мнение проигрывает сражения, именно оно их выигрывает»¹³.

Победа есть дело морального или психологического превосходства, а не физического: «…что это такое – проигранное сражение?.. Это сражение, которое считают проигранным… Совершенно справедливо. Если дерутся двое, побеждает тот, кто еще крепко стоит на ногах, когда противник его убит или повержен на землю. Не то с двумя армиями: одну из них нельзя убить, чтобы другая при этом «держалась на ногах».

1. Цит. по: Б. Эйхенбаум, Лев Толстой, кн. 2, с. 309. [↩]
2. Цит. по: Б. Эйхенбаум, Лев Толстой, кн. 1, с. 123- 124.[↩]
3. В письме к графу де Фрону от 26 июля / 7 августа 1812 года Ж. де Местр писал: «Маркиз [Паулучи]… в разговоре наедине заявил Императору, что того, кто посоветовал ему устроить лагерь на Дриссе, надобно отправить или в желтый дом (Бедлам), или на виселицу» (Граф Жозеф де Местр, Петербургские письма, СПб., 1995, с. 212; перевод Д. В. Соловьева). Ср.: «Война и мир», т. 3, ч. 1, гл. XI. Следует обратить внимание на то, что фамилию итальянского маркиза Л. Н. Толстой пишет с одним «ч»: Паулучи. [↩]
4. »Война и мир», т. 3, ч. 2, гл. 6 [«человек с большими достоинствами»]. [↩]
5. Там же, т. 1, ч. 1, гл. 3. Примечание о де Местре у Анны Павловны: Л. Н. Толстой, Полн. собр. соч. (Юбилейное), т. 13, с. 687. [↩]
6. Об этой привычке графа А. С. Строганова де Местр рассказывает в письме к королю Виктору Эммануилу I от 31 октября / 12 ноября 1811 года: «В огромном его дворце не было у него ни спальни, ни даже постоянной постели, а спал он на манер старосветских россиян или на диване, или на маленькой походной кровати, которую ставили то тут, то там по его фантазии» (Граф Жозеф де Местр, Петербургские письма, с. 184). [↩]
7. »Война и мир», т. 4, ч. 3, гл. 19. [↩]
8. С. П. Жихарев. Записки современника, т. II, М.-Л., 1934, с. 112 113. [↩]
9. Начальные слова католического благодарственного гимна: «Тебя, Бога, [хвалим]» (лат.).  [↩]
10. Oeuvres completes de J. de Maistre, Lyon-Paris, 1884, vol. 5, p. 33-34: «Санкт-Петербургские вечера», беседа седьмая. [В издании на английском языке цитаты из де Местра приведены на французском языке в основном тексте, а в подстрочных примечаниях 57-63 и 67 даны их переводы. Здесь все французские цитаты даются в основном тексте в русском переводе А. А. Васильева по изданию: Жозеф де Местр, Санкт-Петербургские вечера, СПб., 1998. В примечаниях 58-62 и 67 в квадратных скобках указаны страницы русского перевода; эта цитата – на с. 382-383 (здесь – с небольшой правкой).][↩]
11. Ibid., p. 35 [с. 383].[↩]
12. Ibid., p. 29 [с. 377]. [↩]
13. Ibid, p. 31 [с. 379]. [↩]