«Езда в незнаемое»

Ю. М. Осипов, Литературы Индокитая. Жанры, сюжеты, памятники. Изд. ЛГУ, 1980, 280 с.

Из всех литературных регионов, юг Восточной Азии до последнего времени был у нас, пожалуй, самым заброшенным и забытым. Первые популярные очерки литератур Бирмы¹, Вьетнама², Таиланда³ были изданы лишь в конце 60-х – начале 70-х годов нашего столетия, а очерков литературы Кампучии и Лаоса нет до сих пор. Нельзя забывать и о том, что до конца 50-х годов в нашей стране не было и знатоков соответствующих языков.

Книга Ю. Осипова «Литература Индокитая. Жанры, сюжеты, памятники», изданная Ленинградским университетом в самом конце 1980 года, во многом заполняет этот пробел. В ней рассматриваются классические литературы Бирмы, Таиланда, Лаоса и Кампучии, развивавшиеся под непосредственным воздействием древнеиндийской словесности, начиная с IX-XI веков и до рубежа XX века. Особенное внимание в исследовании уделяется памятникам XVI – конца XIX века. Тема, которой Ю. Осипов посвятил свою книгу, интересна не только сама по себе, но и чрезвычайно важна для предпринимаемых сейчас в нашей стране обобщающих работ, и в первую очередь для подготовляемой к печати в ИМЛИ десятитомной «Истории всемирной литературы».

Исследователю литератур Бирмы, Кампучии, Таиланда и Лаоса приходится сталкиваться с многочисленными трудностями: тут и недостаточная развитость литературоведения в этих странах, где преобладают труды не научного, а скорее очеркового, эссеистского типа, тут и особые сложности с получением необходимых для изучения материалов, вызванные отчасти складывавшейся веками культурной обособленностью. Литературное наследие кхмеров вообще не раз постигала трагическая судьба. До сих пор не совсем ясно, сохранилось ли вообще что-либо, например, от литературы Кампучии XVIII века после бесконечных феодальных войн и что осталось от культурного наследия многострадальной страны после полпотовского правления.

Ю. Осипов поставил перед собой непростую задачу – создать научное исследование названных литератур. Главная мысль всей книги – это мысль о существовании, несмотря на феодальную разрозненность, некоей зональной культурной общности. Сама постановка вопроса о зональной общности представляется интересной как с теоретической, так и с практической точки зрения. Действительно, в юго-восточно-азиатский литературный регион входят, кроме перечисленных, вьетнамская, малайская, яванская, филиппинская литературы. Даже при наших скудных знаниях, например, о филиппинской литературе нетрудно заметить, что она резко отличается по своему типу от литературы бирманской, с одной стороны, или вьетнамской – с другой. Вот почему выделение неких зональных общностей внутри одного культурно-исторического региона следует признать удачным и перспективным для изучения межрегиональных и межзональных закономерностей развития. Следует особо подчеркнуть, что понятие зональной литературной общности применено Ю. Осиповым впервые в нашем востоковедении и, думается, с успехом может быть использовано и исследователями литератур других регионов.

Анализируя большое количество материала, автор приходит к выводу о наличии в исследуемых литературах определенной, во многом однотипной системы. Первая часть книги так и названа – «Сходство в развитии литературных систем Бирмы, Кампучии, Лаоса, Таиланда». При этом Ю. Осипов учитывает специфику каждой из рассматриваемых литератур, которые начинали свой «письменный путь» в разные века и, применяя диахроническое сопоставление, выявляет закономерности их развития. «В самом общем виде единый путь индокитайской словесности может быть представлен как последовательная смена двух крупных категорий плана выражения – поэзии и прозы; на этом пути четко выделяются три больших этапа, единая схема движения имеет следующий вид: проза – поэзия – проза. Главенство поэтического или прозаического блока с присущими ему жанрами и арсеналом выразительных средств… отнюдь не означает полного вытеснения другого, который на это время лишь отступает на периферию литературной системы (а иногда дополняет ее, используясь в сфере фольклора)» (стр. 16), – пишет Ю. Осипов. И хотя на первый взгляд эти рассуждения кажутся довольно абстрактными и несколько смущает терминология (например, понятие о блоках), прочитав всю книгу, убеждаешься, что основные направления движения литератур Индокитая автор уловил и описал достаточно верно.

Анализ эпиграфической прозы, надписей на камне разного делового характера, составляющих самый ранний этап развития письменного словесного творчества, важен не только для изучения литератур Индокитая, но и для ряда других литератур Азии. В частности, возникает мысль о том, что, возможно, следует рассматривать и многочисленные произведения китайской эпиграфики (каменные стелы) как один из разделов китайского словесного творчества. (Обычно в историях китайской литературы эти памятники вообще не упоминаются.) Однако книга только выиграла бы, если бы Ю. Осипов, разбирая кампучийскую, бирманскую и тайскую эпиграфику, соотнес ее с соответствующими памятниками вьетнамской литературы, о которых писал Н. Никулин, или известными науке древнетюркскими или древнеегипетскими эпиграфическими памятниками.

В главе, посвященной зарождению письменной поэзии, Ю. Осипов ставит ряд интересных для востоковедения проблем, таких, например, как, вопрос о большей «мобильности» лирики по сравнению с эпикой или проблема канона в средневековой поэзии, причем канона не только формально стихотворческого, но и идеологического, религиозного. Ю. Осипов видит в каноне не нечто застывшее, а категорию историческую, изменяющуюся во времени. Заслуживает внимания и вывод о том, «что монастырские авторы располагали более широкой аудиторией читателей и слушателей, ибо апеллировали ко всем слоям общества, тогда как придворные поэты всегда оставались в узком кругу королевской фамилии и высшей знати» (стр. 25). Здесь опять параллель с другими литературами. Вспомним хотя бы проблему бяньвэнъ (особого жанра в Китае танской эпохи) – сперва популярных проповедей для недостаточно искушенных в тонкостях пришедшего из Индии буддизма китайских мирян, а затем и возникших на той же основе устных профессиональных сказов, исполнявшихся в храмах для самой широкой аудитории. Все это свидетельствует о принципиальной роли в развитии средневековой словесности именно монастырской среды и религиозного искусства, часто более популярного, чем светское.

Столь же плодотворным представляется анализ конкретных жанровых форм и особых «жанровых блоков» (термин, введенный Ю. Осиповым, но требующий, на наш взгляд, дополнительных разъяснений). Следует подчеркнуть значительность с типологической точки зрения новых данных о ритуальном стихотворстве и о связи поэзии с временами и месяцами года, как, например, связь с временами года в Японии или способ изложения событий по месяцам в старинных китайских народных песнях.

Весьма содержательны и новаторские по своей сути разделы о драматическом искусстве и о различных видах функциональной прозы (исторической, юридической, дидактической).

Хочется отметить, что все части монографии непосредственно дополняют друг друга, поскольку они посвящены проблемам взаимосвязей исследуемых литератур. В разделах об особенностях восприятия индийских сказочных и дидактических повествований из свода джатак (рассказы о перерождениях Будды), а также о распространении сюжетов из цикла «Рамаяны» Ю. Осипов делает достоянием советской науки абсолютно новый материал. Однако это не просто свод новых сведений, недоступных специалистам, не владеющим языками Юго-Восточной Азии. Все данные, приводимые автором монографии, тщательным образом выверены, а его выводы научно аргументированы.

В книге немало говорится о проблеме сложного многоступенчатого литературного посредничества. Как справедливо пишет Ю. Осипов, «перераспределение посреднических ролей, многообразие связей и контактов – все это в совокупности с воздействием литератур на пали и санскрите значительно усложняет картину развития зональной словесности» (стр. 12 – 13). Развивая и дополняя ряд положений, выдвинутых Д. Лихачевым на материале древнерусской и – шире – византийской и восточнославянской литератур, Ю. Осипов анализирует сложнейшие процессы восприятия древнеиндийской литературы, существовавшей на санскрите и пали и передававшейся в страны Индокитая как непосредственно, так и через литературы-посредницы, роль которых постоянно менялась на протяжении веков. Если, например, как показывает автор книги, в XIV-XV веках индийские сюжеты приходили в таиязычную литературу через кхмерскую, куда они попадали, возможно, пройдя древнеславянскую и малайскую обработку, то в XVII-XIX веках, наоборот, таиязычная литература Таиланда оказывала заметное воздействие на литературу Кампучии и именно она выполняла роль посредницы в передаче не только индийских, но и малайских сюжетов.

История изучения странствования индийских сюжетов насчитывает уже более ста лет. За эти годы была весьма тщательно, хотя и не исчерпывающе, исследована судьба древнеиндийских сказочных сюжетов на Ближнем Востоке и в Европе, положено начало изучению бытования индийских сюжетов в монгольской словесности, и вот в монографии Ю. Осипова говорится об использовании сюжетов джатаки в странах Индокитая, региона, остававшегося до последнего времени единственным не исследованным с этой точки зрения. Здесь автор впервые показывает, какую большую роль, роль своеобразного сюжетно-тематического фундамента, для формирования национальной эпики и драмы в Бирме, Кампучии, Лаосе, Таиланде сыграли джатаки, восходящие к древнеиндийской повествовательной традиции фонд литературы джатак в странах Индокитая огромен, и представляется методически вполне оправданным, что из всей суммы произведений подобного рода Ю. Осипов выбрал случаи наиболее яркие, наиболее показательные. В частности, в книге дан подробный разбор «Вессантара-джатаки», чрезвычайно существенной, как это доказывает Ю. Осипов, и для местной обрядности, и для развития литератур изучаемой зоны (кстати, вряд ли их можно именовать «национальными литературами», как это делается в книге), и для общезональной палийской книжности.

Как показывает автор, жизнеописание Вессантары (санскритское Вишвантара) вошло в литературу стран Индокитая через форму устной проповеди, типологически весьма близкую к уже упоминавшимся китайским бяньвэнь. Разные литературные интерпретации культового в своей основе текста привели к тому, что постепенно в разных литературах этот сюжет теряет свое религиозное значение, становясь в большей мере фактом культуры. Сухой текст палийской джатаки превращается в полнокровное художественное полотно, считает автор книги, благодаря детализации описаний, авторских модификаций, более дробного членения, в результате которого крупные разделы джатаки (так называемые кханы) заменяются последовательно малыми повествовательными отрезками, каждый из которых снабжен особым тематическим титулом.

Одновременно с прозаической беллетризацией сюжета «Вессантара-джатаки», как пишет Ю. Осипов, шла и своеобразная его театрализация начавшаяся в таиязычной словесности, но завершившаяся бирманской литературе в первой половине XIX века в творчестве видных драматургов У Чин У и У Поун Нья).

По-иному интерпретировались житийные сюжеты из сборника «50 джатак» в придворной поэтической традиции, что связано, по мнению автора книги, с четким разделением монастырской и светской словесности. Как происходит трансформация сюжета, Ю. Осипов показывает на примере джатаки о неверности жены, влюбившейся в царя-гаруду. Анализируя поэму видного таиландского литератора Пхра Кхланга (ок. 1750 – 1805), исследователь приходит к выводу о том, что в таиландской поэме, написанной «народным стихом», житийно-дидактический схематизм («совершение греха» – «осознание греха») уступает место полнокровным фабульным коллизиям. Справедливость этого вывода подкрепляется стремлением средневековых литератур всего мира к постепенному усилению художественности и повествовательности.

Одна из частей книги посвящена распространению сюжетов цикла «Рамаяны» в литературах Бирмы, Таиланда, Лаоса, Кампучии. Как устанавливает Ю. Осипов, древнеиндийский, индуистский в своей основе эпос трансформируется в буддийский, а затем постепенно теряет свою религиозную окраску, становясь «эпосом театральным». Весь этот сложный процесс показан в монографии на материале целого ряда разноязычных произведений. К сожалению, в работе Ю. Осипова не нашло отражения бытование другого величайшего эпоса древней Индии – «Махабхараты».

Книга издана с хорошими и интересными приложениями. Это таблицы сопоставительного характера, показывающие отличия разноязычных редакций сборника «50 джатак», а также структуру разнонациональных версий сказания о Раме в Таиланде, Кампучии, Лаосе и Бирме. Таблицы, подробная библиография и указатели имен, прозваний и титулов средневековых литераторов, основных произведений и специфических терминов, используемых в литературах Индокитая, делают монографию, кроме всего прочего, еще и полезным справочником по столь редким и малоизученным литературам.

1. Г. П. Попов, Бирманская литература, М., «Наука», 1967.[↩]
2. Н. И. Никулин, Вьетнамская литература. Краткий очерк, М., «Наука», 1971. В 1977 году вышла еще одна обобщающая работа Н. И. Никулина – «Вьетнамская литература. От средних веков к новому времени (X – XIX вв.)». М., «Наука».[↩]
3. В. Корнев, Литература Таиланда. Краткий очерк, М., «Наука». 1971.[↩]