«Это будет, но будет после достижения цели…». «Жизнь Иисуса» Д. Ф. Штрауса и Э. Ж. Ренана и роман Ф. М. Достоевского «Идиот»

Роман «Идиот» принадлежит, пожалуй, к числу самых странных и не разгаданных еще произведений Достоевского. Мы знаем, что в этом романе он собирался изобразить «положительно прекрасного человека» (28, II; 251) ¹.

Знаем о странных записях «князь Христос» в черновиках, о том, что «прекрасное есть идеал», и хотя идеалом для Достоевского был и есть Христос и Он и есть «на свете <…> одно только положительно прекрасное лицо», но тут же так: «идеал – ни наш, ни цивилизованной Европы еще далеко не выработался» (28, II; 251); знаем, затем, еще одно загадочное признание Достоевского по завершении романа: «но романом я не доволен; он не выразил и 10-й доли того, что я хотел выразить, хотя все-таки я от него не отрицаюсь и люблю мою неудавшуюся мысль до сих пор» (29, I; 10). Что же в этих таинственных 9/10 «неудавшейся мысли», о которых знал Достоевский, а мы – нет? Рискну сказать, что если мы разгадаем этот роман, мы разгадаем «тайну» Достоевского и очень приблизимся к пониманию тайны человеческого бытия. Но до этого еще, видимо, далеко.

Роман «Идиот» загадочен еще вот в каком отношении. Нет другого такого произведения, где исследователи так не соглашались бы с тем, что написано самим Достоевским. Довольно частым стал уже пример с «диким криком духа, «сотрясшего и повергшего» несчастного» Мышкина во время эпилептического припадка и отсылкой здесь к указанному в Евангелии от Марка «нечистому духу, немому и глухому», изгнанному Христом из бесноватого сразу после Своего Преображения (Мк. 14:29), – но немало исследователей продолжают утверждать, что здесь «совсем не то имеется в виду, что написано» ². На последней конференции Международного общества Достоевского был доклад американской исследовательницы, посвященный гармоничному слиянию Мышкина с природой. Я спросил: а как же «всему чужой и выкидыш», как характеризует себя сам князь? Докладчица ответила, что это совсем не то означает, что написано. Последний, самый разительный пример – недавно вышедшая книга Е. Мелетинского «Заметки о творчестве Достоевского». Цитируя известные строки из начала пятой главы второй части о блуждании князя по Петербургу и претерпеваемых им искушениях «странного и ужасного… своего демона», исследователь далее пишет: «конечно, ни о каких чертах демонизма и демонических настроениях у Мышкина не может идти речи», это князю «кажется» ³. Я полагаю, что причина этого и многих других парадоксов – в максимальной загадочности, закрытости этого романа, над которым нам думать еще долго. Выбранный мной аспект исследования – может, еще шажок в этом направлении.

В достоевистике порой встречаются странные вещи. Так, например, до сих пор не существует, насколько мне известно, даже статьи на тему «Достоевский и Гольбейн» – не о влиянии известной картины немецкого живописца на роман «Идиот» и другие произведения писателя, а посвященной целостной сравнительной характеристике религиозных и философско-эстетических убеждений двух мыслителей и художников в межконфессиональном, историко- эстетическом, национальном, политическом контекстах. Открылись бы, уверен, интереснейшие вещи. Так же и с заявленной в статье темой. Хотя существуют, убежден, исследования на тему «Достоевский и Мухтар Ауэзов» (сам писал в молодости работу «Достоевский и Нар-Дос»), но до сих пор, опять-таки насколько мне известно, не произведен еще сравнительный анализ, как произведений, «Жизни Иисуса» Штрауса, одноименной книги Ренана и романа «Идиот». Сразу оговорюсь: параллели между «Жизнью Иисуса» Ренана и романом «Идиот» сделаны в чрезвычайно интересной и содержательной работе Д. Соркиной почти сорокалетней давности, на которую ссылаются (а порой и не ссылаются, используя высказанные там суждения) почти все отечественные исследователи романа (статью эту давно бы следовало переиздать ввиду ее труднодоступности ныне) ⁴. Общей характеристике отношений Достоевского к Ренану посвящена статья Е. Кийко ⁵. Вот, пожалуй, и все.

При внимательном анализе текстов (здесь надо отметить, что русский перевод книги Штрауса сделан не по первой редакции, вышедшей в 1835 – 1836 годах, с которой, во французском в свою очередь переводе, и был знаком Достоевский, он брал книгу в библиотеке Петрашевского, а по второй, выпущенной Штраусом в 1864 году; по сравнению с первым вариантом здесь текст сокращен и популяризован «для немецкого народа»), так вот, при внимательном анализе текстов выясняется, что прямых параллелей у романа Достоевского с книгой Штрауса совсем немного. Можно назвать разве только гипотезу Штрауса о наличии эпилепсии у апостола Павла (именно так Штраус склонен объяснять его, как считает немецкий автор, «видения» о «восхищениях»»до третьего неба» и до рая, говорение непонятными окружающим языками, признания о немощах и том «жале в плоть», о котором апостол упоминает во Втором Послании к Коринфянам – 12:7) ⁶. Ассоциации вызывает следующий пассаж о предательстве Иуды: «…Иисус сам торопил предателя осуществить свое злоумышление. Цель автора (евангелиста. – К. С.) ясна: личное мужество Иисуса, его пренебрежение к страданиям, которые ему могли причинить люди, проступали и освещались гораздо ярче, если он не только не уклонялся от занесенного над ним ножа убийцы, но даже сам подставлял себя под нож и смело говорил убийце: бей!» (с. 653). Может, именно этот пассаж, оставшийся в сознании Достоевского, потом повлиял на создание знаменитой сцены покушения Рогожина на Мышкина в гостинице. О Рогожине мне вспомнилось и когда я читал фрагмент книги Штрауса о «богатом человеке» Иосифе Аримафейском: «богобоязненный богач мог высечь себе гроб в скале и на вопрос «что здесь у него?» мог с гордостью ответить, что у него в гробу покоится тело Мессии» (с. 713). «Богатый человек» Рогожин, в доме которого находится копия картины Гольбейна (в оригинале она, кстати, называется Der Leichnam Christi im Grabe ⁷, что можно перевести и как «мертвое тело» или даже «труп» Христа в могиле), а в конце романа еще и тело ушедшего во мрак безумия Мышкина, а также тело убитой Настасьи Филипповны (вспомним, Кому она соответствует в стихотворении «Рыцарь бедный»), Рогожин оказывается как бы темной копией Иосифа Аримафейского (его жилье стало кладбищем Жизни); такими темными двойниками евангельских прототипов являются и некоторые другие персонажи романа (Настасья Филипповна – Мария Магдалина, Ипполит – сын вдовы Наинской). И еще важный пассаж Штрауса – относительно четвертого Евангелия (а именно на Евангелие от Иоанна, как не раз указывалось, ориентирован роман «Идиот»⁸): здесь «полностью отсутствуют исцеления Христом бесноватых. Правда, такие выражения, как «бес», «бесовский», встречаются и здесь, но смысл, вложенный в них евангелистом, соответствует смыслу антично-греческого «демон», а беснование или бесноватость евангелист прямо отождествляет с сумасшествием» (с. 541).

Из более общих наблюдений можно отметить вот что. Суть метода Штрауса в том, что он пытается «освободить» Христа от всех Его божественных качеств и атрибутов, низвести Его «просто» к человеку. В то время как Достоевский стремится изобразить человека так, что в нем проступает образ Божий (в чем, собственно, и состоит «реализм в высшем смысле»). При параллельном рассмотрении эта полярность проступает особенно разительно. Можно отметить и такие принципиальные (и противоположные Достоевскому) высказывания Штрауса: церковное учение о безгрешности Иисуса означает «смерть подлинной человечности» (с. 21), «»исчезновение» Богочеловека – условие жизни человека» (с. 22). И вот еще что бросается в глаза. Для Штрауса (и отчасти Ренана) одним из главных доказательств «неисторичности» (то есть недействительности) того или иного евангельского события является то, что об одном и том же рассказано разными повествователями-свидетелями по-разному, или одним рассказано, а другим словно бы забыто, или по-разному интерпретировано. И опять-таки повествовательная система Достоевского (особенно в романе «Идиот» с его разительной сменой повествовательных ракурсов) доказывает, что такое очень даже возможно, один и тот же факт может и восприниматься, и пониматься, и передаваться разными свидетелями по-разному. И еще: книга Штрауса написана с невероятным доверием к доводам рассудка и к тому, что тогда называлось наукой, с непоколебимой уверенностью в своей правоте. Выражения «мы уже знаем», «в действительности подобного не бывало», «теперь мы ясно видим», «не подлежит сомнению», «чудес никогда не бывает» и т.п. встречаются постоянно. Мне вспоминалось тут вот что: «Евгений Павлович… разумно и ясно <…> развернул <…> пред князем картину всех бывших собственных отношений князя к Настасье Филипповне <…>»Хотите, я разберу вам вас самих как по пальцам <…> до такой точности я знаю, в чем было дело и почему оно так обернулось!»».

Что же касается Ренана, то здесь и сам характер книги иной, и, конечно, перекличек больше, да и временная дистанция между прочтением и созданием романа короче (книга вышла в Париже в 1863 году, Достоевский прочел ее вскоре после выхода). Можно сказать, что произведение Ренана – которое многие называли даже не исследованием, а романом – послужило своего рода отправной точкой для романа «Идиот». В свое время Д. Соркина показала это: Ренан посвящает немало места описанию прекрасной природы Галилеи, послужившей «единственным воспитателем» Иисуса и во многом сформировавшей Его кроткий, поэтичный характер, он всячески подчеркивает Его наивность, притягательную силу Его взгляда и улыбки, незнакомство с науками, незнание жизни высших слоев общества, любовь к общению с детьми и женщинами, которые лучше других понимали и ценили Его, Его собственную детскость, Его слабости и сомнения, борьбу с «демоном, который живет в сердце каждого человека» ⁹; добавлю еще ренановскую идею о нарастающей, скажем так, неадекватности, вплоть до безумия, Иисуса к концу жизни, что даже помогало, по мнению французского писателя, исполнению Его миссии. Порой кажется, действительно, что Достоевский перенес все эти обстоятельства и качества личности в свой роман, но уже применительно не к Христу, а к человеку второй половины XIX века, прибывающему не из поэтичной Галилеи в жестокий Иерусалим, а из поэтичной Швейцарии в холодный Петербург, с целью… Строго говоря, по сюжету, по собственному желанию и с целью получения наследства.

Но вот с какой целью все это написано Достоевским?

До окончательного ответа (если он вообще возможен), повторяю, еще далеко; попытаемся пока ответить (и тоже только частично) в аспекте сопоставления – противопоставления с книгами Штрауса и Ренана.

Попыток создать «критическое» жизнеописание Иисуса Христа в XVIII и XIX веках было, как известно, немало, но книги Штрауса и Ренана выделяются среди них и успехом у современников, и уровнем мышления и эрудицией авторов, и их взаимным признанием. В предисловии ко второму изданию Штраус писал, что хотел бы создать для немецкого народа такую же книгу, какую для французского создал Ренан, а Ренан называл Штрауса среди своих учителей. Их связывала и дружба, но непреодолимым испытанием для двух проповедников общечеловеческой гуманности оказалась франко-прусская война 1870 года – каждый считал свою сторону правой в конфликте ¹⁰. По стилю педантичный и скучноватый труд Штрауса сильно отличается от романизированного повествования Ренана, но вот что их главным образом объединяет на первый взгляд (и это отмечал, как весьма знаменательное обстоятельство, и Достоевский). Для обоих Христос воплощает максимальное приближение к идеалу человеческому, и оба, хотя и относят себя к христианам, религию понимают в «общегуманистическом» смысле – как «религию гуманности», постоянное стремление человечества к «идеалу человечности» (с. 745, 746), в данном случае понимаемому как нечто высокое и прекрасное (этому идеалу, однако же, предстоит «дальнейшее развитие»).

1. Все цитаты из произведений Ф. М. Достоевского даются по Полному собранию сочинений в 30-ти томах. Л.: Наука, 1972 – 1990; в скобках указаны том и страницы. Курсивом даны слова, выделенные цитируемым автором, жирным шрифтом – автором статьи.[↩]
2. Правда, возможна такая догадка: только здесь, уже почти в самом конце романа, происходит изгнание этого духа из князя и его окончательное исцеление, но это требует такого радикального изменения понимания всего романа, что пока оставляю это только на уровне вольной догадки.[↩]
3. Мелетинский Е. М. Заметки о творчестве Достоевского. М.: РГГУ, 2001. С. 99.[↩]
4. Соркина Д. Л. Об одном из источников образа Льва Николаевича Мышкина // Ученые записки Томского гос. университета. Вопросы художественного метода и стиля. 1964, N 48. С. 145 – 151.[↩]
5. Кийко Е. И. Достоевский и Ренан // Достоевский. Материалы и исследования. Вып. 4. Л.: Наука, 1980. С. 106 – 121.[↩]
6. Штраус Давид. Жизнь Иисуса. Ренан Эрнест. Жизнь Иисуса. Харьков: Фолио – Москва: act, 2000. С. 365 (далее цитаты из книги Д. Штрауса приводятся по этому изданию).[↩]
7. См.: Сливкин Е.«Танец смерти» Ганса Гольбейна в романе «Идиот» // Достоевский и мировая культура, N 17. М., 2003. С. 88.[↩]
8. См., напр.: Kjetsaa Geir. Dostoevsky and His New Testament. Oslo: Solum Forlag A.S. – New Jersey: Humanities Press, 1984; Struve N. Dostoievski et l’Evangile selon saint Jean. Les Cahiers de la nuit surveillee. Ed. Verdier. N 220. Lagvatte, 1983; ДудкинВ. В.ДостоевскийиЕвангелиеотИоанна // Евангельскийтекстврусскойлитературе XVIII- XX веков. Вып. 2. Петрозаводск: Изд. Петрозаводского ун-та, 1998. С. 337 – 348. См. также мою статью «Евангелие от Иоанна и роман «Идиот»» в N 14 альманаха «Достоевский и мировая культура». М., 2001. С. 96 – 111.[↩]
9. Соркина Д. Л. Указ. соч. С. 145 – 150.[↩]
10. Штраус Д. Ф. Жизнь Иисуса. М.: Республика, 1992. С. 16.[↩]