№7, 1959/История литературы

Еще раз о Рахметове и Волгине

Нам дорого художественное наследие великого революционного демократа Н. Г. Чернышевского. Это наследие наиболее глубоко и верно оценила передовая марксистская мысль, которая вела длительную борьбу за правильное его понимание, против всякого рода реакционных и либеральных фальсификаций. Советской литературе особенно близка высокая правдивость романов «Что делать?» и «Пролог», их революционный пафос, замечательные образы передовых людей – «штурманов будущей бури». Эти произведения оставили неизгладимый след в сознании передовой русской интеллигенции, оказали огромное влияние на русскую литературу.

Художественное наследие Чернышевского всегда вызывало острую полемику. Советское литературоведение давно уже отвергло мнение о риторичности образа Рахметова, о горестном осознании Чернышевским крушения своих надежд, смене революционного пафоса скептикой. К сожалению, отзвуки подобных воззрений довольно отчетливо определились в ряде положений статьи А. Лебедева «От Рахметова к Волгину» 1 и отчасти в его же статье «Некоторые особенности художественного метода Чернышевского» 2.

Статьи А. Лебедева обладают своими достоинствами. Написаны они живо, увлеченно, проникнуты стремлением сказать свое слово. Не лишены они некоторых интересных наблюдений и суждений. Многие общепринятые в советских исследованиях о творчестве Чернышевского положения иногда используются оригинально, получают своеобразное освещение и не вызывают возражений. Очень ценно стремление идти в изучении Чернышевского дальше, раскрыть во всей сложности художественную эволюцию писателя. Вместе с тем эти работы, особенно статья «От Рахметова к Волгину», отличаются внутренней непоследовательностью и даже двойственностью. Высказанная А. Лебедевым точка зрения на эволюцию творчества Чернышевского от Рахметова до Волгина расходится с подлинным обликом этих героев, с исторической направленностью развития Чернышевского.

В чем же усматривает А. Лебедев смысл идейно-художественного движения Чернышевского от «Что делать?» к «Прологу», различие этих произведений и их героев? По его мнению, роман «Что делать?», проникнутый верой в близость революции, представлял собой художественное иносказание, заключающее в себе программу идейно-политической борьбы. Поэтому голос автора звучит убежденно и властно, указывает путь к достижению победы.

В отличие от «Что делать?» роман «Пролог», написанный в период поражения революционно-демократического движения в стране, уже не является программой общественной борьбы, поскольку пришло время осмыслить происшедшее, поразмыслить над причинами неудачи, постараться извлечь исторические уроки и сделать некоторые выводы. Отсюда смена романтического пафоса в творчестве Чернышевского трезвым скептицизмом. Таким образом, несмотря на оговорки, характер понимания различий этих двух романов объективно сводится к незакономерному их противопоставлению. Это противопоставление не ограничивается художественными особенностями, а распространяется на всю деятельность Чернышевского, на эволюцию его мировоззрения. Для доказательства этой точки зрения всячески подчеркивается расхождение оценки революционно-демократического движения, данной Чернышевским в «Что делать?» и его позиции в «Прологе». «Историческое мышление автора «Пролога», – утверждает А. Лебедев, – оказывается более истинным, нежели романтические иллюзии творца «Что делать?» (стр. 104). Важно подчеркнуть, что именно это утверждение, будто в отличие от романтической иллюзии в «Что делать?» Чернышевский в «Прологе» выступает носителем более прогрессивного исторического мышления, лежит в основе концепции А. Лебедева. Эта точка зрения необоснованна и не может быть принята. В. И. Ленин отмечал ограниченность подхода ряда литераторов к наследию Белинского и Чернышевского, центральным в воззрениях которых являлось выражение революционных настроений народных масс. Основополагающим в этом смысле может быть замечание, сделанное Лениным по адресу Плеханова, который, сосредоточив внимание на теоретической стороне деятельности Чернышевского, отодвинул на второй план ее жизненные корни и смысл, из-за теоретического различия идеалистического и материалистического взглядов на историю просмотрел классовую сущность борьбы революционных демократов.

Исходя из упрощенной общей посылки, А. Лебедев неисторично характеризует романтику «Что делать?». Оказывается, «она не всегда идет от жизни и не всегда потому является особенностью реалистического метода художника, а выражает подчас именно абстрактную сторону просветительства Чернышевского» 3 . В итоге романтический оптимизм Рахметова расценивается как выражение не силы, а слабости революционно-демократического движения. Представление о произведении Чернышевского и его герое как выражении романтической иллюзии является лейтмотивом, основой для последующих выводов.

Одно из главных проявлений абстрактно-просветительской тенденции Чернышевского, по мнению А. Лебедева, «сказывается… как раз в том, что эта близость Рахметова к народу передается подчас художественно поверхностно, в виде внешних атрибутов условной «народности», то есть в его «необычных» чертах – огромной физической силе, аскетическом образе жизни, всепоглощающей преданности идее служения народу». Автор статьи совершенно отбрасывает тот исторический факт, что как раз эти черты были в высшей степени близки и понятны прогрессивным кругам русского общества. Как ни странно, в этой «необычности» героя романа А. Лебедев находит много «внешнего, нарочитого».

«Исключительность» Рахметова здесь трактуется как нечто риторическое, умозрительное, проявление утопических слабых сторон Чернышевского. Такой подход чрезвычайно упрощает суть дела. Свойства натуры Рахметова, которые нередко воспринимаются как сверхчеловеческие, порождены рядом обстоятельств, и одно из них – стремление выдвинуть новый характер, создать образ самоотверженного борца за народное дело, полемически противопоставленный весьма распространенной в жизни двойственности и непоследовательности «лишних людей».

Трактовка «Что делать?» и его героев как выражения иллюзий и утопических надежд Чернышевского чрезвычайно односторонне передает содержание романа. Сила его прежде всего в революционном демократизме, в правдивом воспроизведении подлинных процессов и характеров замечательной героической эпохи в истории России. Вот этот основной жизненный, совсем не иллюзорный смысл романа оказался очень мало учтенным в общей концепции статьи «От Рахметова к Волгину».

Для всестороннего научного освещения романа «Что делать?» обязательно прежде всего полное раскрытие его глубоко жизненного содержания, дающего ключ к верному пониманию огромной исторической роли и воздействующей силы даже утопических картин романа. Известно, что точка зрения, определяющая смысл романа «Что делать?» и образ Рахметова, как воплощение утопической иллюзии, совсем не нова. Она проводилась в десятках книг и статей, авторы которых пытались доказать надуманность и риторичность этого образа.

Автор статьи «От Рахметова к Волгину» весьма невысоко оценивает все, что до него было написано советскими литературоведами по поводу романов «Что делать?» и «Пролог». Очень много он говорит о том, что будто бы советские литературоведы вместо действенного художественного анализа обычно ограничиваются указанием на прототипическую портретность многих героев произведений Чернышевского. Действительно, такой подход был бы чрезвычайно узким. Тип новых людей, говорит сам Чернышевский, родился недавно, но он рожден временем, он знамение времени. Писатель утверждал широкое жизненное содержание своих образов, их обобщающее значение как типов своей эпохи.

Как ни странно, А. Лебедев старательно отделяет Рахметова от реальных деятелей революционной демократии 60-х годов. Конечно, ни Добролюбов, ни сам Чернышевский, ни тем более Шелгунов или Н. А. Серно-Соловьевич, не говоря уже о Герцене, не могут считаться прямыми прототипами Рахметова. Но в известной мере в облике Рахметова много героических свойств и черт, присущих каждому из этих деятелей революционной демократии. Логика игнорирования этого понятна. Как выясняется дальше, автор статьи освещает данную проблему всецело в плане обоснования своей умозрительной концепции идейно-художественного развития писателя от романтической иллюзии к скептической приземленности.

Можно ли образ Рахметова трактовать лишь как порождение временной ситуации, вызвавшей несбыточную надежду на скорую и победу революции? Ни в коем случае нельзя. Образ Рахметова нет оснований расценивать как выражение черт только узко ограниченного периода или определенной исторической ситуации. В его облике воплощены типические черты более длительного времени. Бесспорно, в Рахметове представлены особенные, своеобразные личине свойства, присущие только ему, его эпохе. Но в его облике есть и общие черты, близкие революционерам и других периодов. Образ Рахметова – не копия, а художественный типический образ, обладающий широким обобщающим содержанием. При всей его исторической определенности в нем представлены политические и эмоционально-психологические устремления целого поколения русских революционеров.

Статья «От Рахметова к Волгину» основана на концепции, утверждающей смысл эволюции Чернышевского в смене иллюзий и романтического пафоса романа «Что делать?» скептической трезвостью «Пролога». Сама по себе задача исследования эволюции творчества писателя заслуживает всяческого одобрения. Но вызывает возражение характер ее решения. А. Лебедевым развивается концепция, утверждающая наличие некоего перелома в сознании Чернышевского, перелома, нашедшего выражение в смене романтики иронией и скептикой. Кстати, подобная точка зрения совсем не является новой, по сути дела она воскрешает известную версию о двух Чернышевских. Эта точка зрения своеобразно определяет в статье А. Лебедева трактовку развития Чернышевского-художника, образов Рахметова и Волгина.

Из сопоставления двух романов вырисовывается облик двух Чернышевских: одного – революционного романтика, находящегося во власти своих иллюзий; другого – возмужавшего, пересмотревшего свои прежние взгляды, уже трезво оценивающего действительность. Автор этой концепции совсем не склонен видеть своеобразие и новизну «Пролога» в сравнении с «Что делать?» в воплощении новых граней действительности, новых размышлений, вызванных развитием истории. Нет, он отстаивает мнение о кризисе в сознании Чернышевского и переоценке им своих прежних воззрений. По этому поводу А. Лебедев пишет: «Крушение надежд на скорую революцию не могло не стать для наиболее выдающихся деятелей русской революционной демократии началом кризиса и переосмысления взглядов на перспективы освободительного движения в стране и методы революционной борьбы» (стр. 106).

Противоречие и слабость образа Рахметова А. Лебедев находит в несбыточности стремления писателя образно слить два начала – революционную идею и стихийность масс. В образе Волгина, по его мнению, Чернышевский преодолевает это противоречие, приближается «к осознанию исторической необоснованности рахметовской попытки преодолеть объективную неизбежность» (стр. 107).

Революционно-демократическое движение не стало движением самих масс. История уже давно определила пути преодоления этого исторического противоречия. Слияние социализма с революционным движением масс осуществил марксизм. Именно в этом направлении шел рост русской общественной мысли, процесс преодоления утопических сторон революционной демократии. Однако А. Лебедев находит тенденции к преодолению противоречий революционно-демократической мысли в другом направлении – в однобокой скептической приземленности. Едва ли можно расценивать такое понимание политической зрелости писателя, такое приближение к осознанию исторической необходимости как шаг вперед в развитии русской общественной мысли и литературы.

В итоге сопоставления двух романов Чернышевского автор делает вывод о несоизмеримо большей политической зрелости писателя в романе «Пролог», выраженной в ироничности и в скептичности образа Волгина; Получается, что перед нами два художественных образа, во многом взаимно исключающих друг друга.

Волгин представляет как бы противоположность революционному пафосу Рахметова, с позиций несоизмеримо более зрелого осмысления действительности иронически развенчивает его ранние иллюзии. Волгин – воплощение суровой правды жизни; Рахметов – романтической иллюзии, беспощадно сметенной реальным развитием исторической действительности.

Едва ли верно новые образы художника, раскрывающие новые стороны типа, воспринимать как отмену прежних образов. Никому не придет в голову смысл образов революционеров, героев пьесы «Враги» и «Жизнь Клима Самгина», воспринимать как своего рода пересмотр позиций и отмену образа Павла Власова.

  1. »Русская литература», 1958, N 4. Далее ссылки на эту статью даются в тексте. []
  2. Сб. «Н. Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы», Саратов, 1958.[]
  3. Сб. «Н. Г. Чернышевский», стр. 165.[]

Цитировать

Щербина, В. Еще раз о Рахметове и Волгине / В. Щербина // Вопросы литературы. - 1959 - №7. - C. 105-120
Копировать