Еще надо работать! (Страницы воспоминаний о С. Маршаке)

Писать я начал давно. Первая заметка «Пансион для благородных учителей», Опубликованная осенью 1923 года губернской «Рабоче-крестьянской газетой» в городе Винница, не только наполнила юношеское сердце законной гордостью, но и уверила в том, что с помощью печатного слова можно бороться за правду, добиваться справедливости. С той поры, где бы я ни был, какую бы работу ни выполнял, литературе отдавал очень много времени, постепенно переходя от мелких юнкоровских заметок к проблемным статьям, очеркам и «рассказам». Я взял последнее слово в кавычки потому, что когда сейчас перечитываю эти так называемые «рассказы», становится и стыдно и смешно от собственной беспомощности, наивности, прямолинейности, а зачастую и – откровенной безвкусицы.

Надо сказать, что в те далекие годы писать и печататься было гораздо легче, чем сейчас. И вовсе не потому, что пишущих было меньше, но главным образом потому, что почетное звание «рабочий» сразу открывало зеленые семафоры в литературу. Я особенно почувствовал это в Ленинграде, работая на заводе «Большевик», в его опытной мастерской «АВО-5», где мы сообща (теперь об этом можно писать открыто, без боязни разгласить военную тайну) делали первые советские опытные тяжелые танки.

…Придешь прямо с завода, в спецовке, замурзанный, в Ленинградский Дом книги, где помещалось тогда несколько редакций журналов и издательств, и чувствуешь, что ты – желанный гость в этом большом, многоэтажном доме. Был В те годы провозглашен призыв: «Ударников в литературу», и Ленинградское отделение Ассоциации пролетарских писателей, сокращенно именуемое ЛАПП, которое возглавлял неутомимый и доброжелательный Михаил Чумандрин, и редакции журналов «Залп», «Резец», «Ленинград» (впоследствии – «Литературный современник»), «Юный пролетарий» и солидная «Звезда» приветливо встречала каждого рабочего автора, делали скидку на его происхождение и печатали многое из того, что он приносил. Однако отнюдь не случайно многие произведения, созданные в те годы, выходившие даже массовыми тиражами в таких солидных издательствах, как «Художественная литература», не выдержали испытания временем, «просеялись» и вряд ли известны сегодняшнему читателю.

В годы, когда был объявлен призыв ударников в литературу, зачастую за единой неопытного, еще очень незрелого начинающего стояли безымянные литературные обработчики, функции которых значительно перерастали обязанности литературных редакторов. Они беспощадно правили творения начинающего и нередко дописывали за него целые главы.

Как легко было приобщиться к литературному творчеству, почувствовал и я сам, принеся как-то в редакцию журнала «Ленинград» очерк «Из биографии моего бригадира» и рассказ «У меня был друг». Оба эти «произведения» основательно «перепахал» и весьма терпеливо отредактировал вот уж многие годы плодотворно работающий в литературе критик Лев Ильич Левин; и, пожалуй, неизвестно, чего было больше на страницах рукописей – моих ли размашистых словообразований и «мало-высоко художественных», как говорил Михаил Зощенко, образов либо выписанных бисерным почерком Льва Левина поправок и дополнений. Конечно же, из чувства авторской гордости и обостренного юношеского самолюбия я скрыл от окружающих тогда имя и фамилию своего редактора, гордился тем, что я уже печатаюсь в «толстом» журнале. Опубликованные опусы дали мне право стать полноправным членом ленинградского объединения пролетарских очеркистов «Сквозняки», которым руководил автор книги «Мои китайские дневники», бывалый разведчик, хороший человек и профессиональный литератор Николай Костарев. В это объединение входили не только начинающие, а и авторы первых, но уже известных книг – Юрий Герман, Петр Сажин, Иван Дмитроченко, беспредельно влюбленный в экзотику Средней Азии очеркист и будущий кинодраматург Виктор Виткович, очеркист и драматург Николай Сотников и др. Помню, несколько «сквозняков», как мы тогда себя именовали, пришли в Ленинградский Дом печати на Фонтанке на встречу с А. Н. Толстым. В кулуарах я встретил своего земляка Ш. – подолянина, тогда студента педагогического института имени Герцена. Когда я начинал свою журналистскую деятельность в газете «Червоный Кордой» на польско-румынской границе, Ш. работал у нас в редакции Камепец-Подольска репортером и писал маленькие заметки-«коротышки» о пожарах, кражах на ярмарке и других происшествиях.

Толстой рассказал собравшимся о своей работе над романом «Петр Первый» и прочел отрывок из недавно написанной главы.

Началось обсуждение прочитанного, стали задавать вопросы. Велико было мое удивление, когда на трибуну поднялся наш бывший каменец-подольский репортер и стал обвинять Толстого в том, что написанное им далеко от задач пролетарской литературы. Ш. поучал Толстого, как старший наставник, с видом первооткрывателя говорил общеизвестные истины о единстве формы и содержания, упрекал его в «буржуазном мировоззрении».

Толстой сидел полуоткинувшись на спинку кресла, большой, грузный. Глаза его были полузакрыты. Должно быть, ему было мучительно-тягостно слушать эти «наставления», чувствовалось, что он внутренне отмахивался от них, как от укусов надоедливой мухи, но вида не подавал, что его хоть сколько-нибудь задели все эти нападки и даже откровенные политические обвинения. Грустно вспоминать, что никто из нас, сидящих в зале, не оборвал этого оратора. Для многих это была всего-навсего очередная рапповская проработка «попутчика», бывшего «графа» – явление закономерное в те времена. И сейчас я говорю об этом только для того, чтобы хоть частично обрисовать условия, в которых воспитывалась значительная часть литературной молодежи Ленинграда.

Но было и другое в действительности тех лет. Так, многим стало известно, что в Ленинградском отделении Детгиза под руководством консультанта Самуила Яковлевича Маршака работает небольшая, но очень опытная группа редакторов детского отдела, охотно оказывающая помощь каждому начинающему, кто хотел бы серьезно попробовать свои силы в детской и юношеской литературе. Известно было и то, что редакторы эти и их вожак – Маршак – люди зубастые, весьма требовательные. Попадешь в их руки – не отвертишься. Будут править каждую строку, каждое слово, работать будешь с ними долго. В отделении издательства «Молодая гвардия» дела идут куда быстрее. Не успел оглянуться – и книжка подписана к печати…

В «Молодую гвардию» я не пошел по той простой причине, что идти, собственно говоря, было не с чем. Но слова о том, что где-то в Доме книги работает автор широко популярного «Мистера Твистера» и «Почты», как говорится, запали в душу.

Вскоре редакция журнала «Литературный современник» приняла к печати одно из первых моих произведений для детей – рассказ «Ровесники». Принять-то приняли, но до напечатания дело пока не доходило. Я часто наведывался в редакцию, и однажды ее заведующая Генриэтта Яковлевна Векслер, трогательно опекавшая всех начинающих, сказала мне:

– Напечатаем! Напечатаем! А пока я бы советовала вам, Володя, показать рассказ Маршаку. Он ведь работает здесь же, рядом.

– Маршаку? – спросил я с удивлением и тревогой. – Но ведь рассказ принят у вас?

– Одно другому не мешает. Если вам повезет и рассказ понравится Маршаку, то его могут издать отдельной книжкой для детей.

«А если не понравится? – тотчас подумал я. – И Маршак скажет свое мнение членам редколлегии «Литературного современника». Тогда «лопнет» печатание рассказа в журнале?!»

Тем не менее на следующий день я зашел после работы в Ленинградское отделение Детгиза, в большую комнату, тесно заставленную столами, за которыми сидели редакторы. Первой из них, к кому я обратился, была невысокого роста, удивительно живая, румяная блондинка Тамара Григорьевна Габбе.

– Вот, -сказал я срывающимся громким голосом, кладя на краешек стола рукопись «Ровесников», – я написал рассказ для детей. Как бы передать его товарищу Маршаку?

При звуках моего громкого голоса остальные редакторы подняли головы, склоненные до этого над рукописями и гранками, и укоризненно посмотрели в мою сторону. Только позже я узнал, что в этой комнате говорить громко не полагается. Однако, по-видимому, своим видом я на этот раз заслужил прощение: я ввалился в Детгиз в замасленном рабочем комбинезоне и в летном, кожаном шлеме – единственном головном уборе, который я приобрел на все времена года после демобилизации из Красной Армии.

– Хорошо, оставьте рукопись, -очень тихо сказала, вернее, прошептала Тамара Григорьевна, чем-то напоминающая грациозную белочку. – Почитаем, а потом покажем Самуилу Яковлевичу. Приходите на следующей неделе!..

С большим трудом дождался я понедельника в сразу же после работы, не заходя доиой, в заводское общежитие на станции Обухове, ворвался в вагон двадцать четвертого номера трамвая, который повез меня из-за Невской заставы к величественному зданию Казанского собора, против которого стоял Дом книги…

–…А, Беляев, – сказала, сразу признав меня, Гавбе, – Вам повезло: Самуил Яковлевич здесь. Он прочел ваш рассказ и спрашивал, когда вы придете. Сейчас он кончает работать с Золотовским. Если не трудно, подождите о коридоре, я позову вас, когда Самуил Яковлевич освободится…

…Наконец открылась дверь самой маленькой комнатки Детгиза, где обычно, как я узнал позже, работал в издательстве Маршак, оттуда быстрыми шагами, раскрасневшийся после очередной головомойки, вышел в морской фуражке-мичманке и короткой куртке на меху широкоплечий увалень с длинными, большими руками. Это был автор рождающейся в Детгизе под наблюдением и прямым руководством Маршака книга «Подводные мастера» водолаз. Константин Золотовский.

Позже, когда мы познакомимся, Золотовский признается:

– Ну и «драит» меня Самуил Яковлевич! На самой большой глубине, куда довелось мне спускаться, не было так тяжело, как у его редакторского стола!..

…Тем временем выходит Тамара Григорьевна Габбе.

– Самуил Яковлевич ждет вас!