Эпизод с «робеспьеризмом» Белинского

В жизни Белинского есть один резкий и неожиданный эпизод, который еще не вполне прояснен, – эпизод с его «робеспьеризмом» 1836 года.

С конца августа до середины ноября этого года Белинский гостил в Прямухине, имении Бакуниных, написал там статью «Опыт системы нравственной философии. Сочинение магистра Алексея Дроздова», затем работал над статьей о «цели человеческого бытия, или счастии». И вот вскоре после того, как первая статья была написана и прочитана автором на одном из дружеских вечеров, вызвав недовольство консервативно настроенного отца Михаила Бакунина – Александра Михайловича, Белинский однажды за столом заявил о своем сочувствии Робеспьеру, потому что, как он сам позднее выразился, «фихтеянизм понял как робеспьеризм и в новой теории чуял запах крови» ¹. А. Бакунин пришел в ужас. М. Бакунин, приятель Белинского, увлеченный религиозным учением Фихте, судя по всему, остался равнодушен. Одна из сестер его, Татьяна, вспоминала, что Белинский тогда и еще один-два раза «забывался и говорил вещи чересчур сильные» ². Но всем слышавшим слова гостя была понятна связь между учением Фихте и «робеспьеризмом» Белинского. Со временем эта связь потерялась, и ее пытались восстановить по-разному и, к сожалению, неубедительно. Приведу несколько примеров.

Биограф М. Бакунина А. Корнилов полагал, что Белинский, «приложив прямолинейные выводы из отвлеченной системы Фихте к практической жизни и политике… пришел тогда к самому крайнему абстрактному революционизму, что и привело его к той злополучной фразе, которая так подействовала на Александра Михайловича» ³. Источником здесь указана «отвлеченная система Фихте», то есть его так называемое «наукоучение», и в самом деле до крайности абстрактное. Но как раз «серьезными» работами Фихте не интересовались ни М. Бакунин, ни Белинский.

Естественна мысль о связи эпизода за прямухинским столом с первой статьей Белинского: не в ней ли как-то сочетаются «фихтеянство» и «робеспьеризм»? В. Березина в статье «Белинский в период между «Телескопом» и «Московским наблюдателем» (1836 – 1838)» сравнила напечатанную в «Телескопе» статью о Дроздове с работами Фихте и нашла, что Белинский использовал напечатанные там же лекции Фихте 1794 года «О назначении ученого» в переводе Бакунина и «Наставление к блаженной жизни» (эта книга до сих пор не переведена на русский язык). О последней работе Фихте она писала: «…Почти текстуальные совпадения можно отметить, если сравнить эту рецензию Белинского, в части рассуждений о любви, счастье, совершенствовании человека, о высшей, блаженной жизни и болеественной гармонии, с лекциями Фихте. Следует, однако, подчеркнуть, что, широко используя терминологию и ход рассуждения Фихте, Белинский полностью сохраняет свою самостоятельность; он не принимает религиозной направленности учения Фихте, мечтающего о слиянии с богом в потустороннем мире: все помыслы Белинского направлены на осуществление свободной, счастливой жизни на земле, а не на небе» ⁴. Здесь нет и мысли о «робеспьеризме» Фихте, не замечено и настойчивое указание его на то, что человек должен устроить земные и небесные дела здесь, пока жив, а потом может уповать на загробный рай, если это ему хочется… Не обнаружив «робеспьеризма», исследовательница пришла к выводу, что в статье о Дроздове «нет ничего революционного» и, «напротив, говорится о нравственном самоусовершенствовании человеческой личности как основном факторе прогресса» ⁵.

Если это так, то связь между «фихтеянством» и «робеспьеризмом» приходится искать в другом месте, и Ю. Оксман связал одиозную фразу Белинского со статьей Вилльма «Опыт о философии Гегеля», три параграфа которой были переведены Н. Станкевичем и опубликованы в «Телескопе». Какие же были к тому основания? «В этой статье Гегель противопоставлялся Канту и Фихте, причем Вилльм отмечал отсутствие в Гегеле «свойственной Канту простоты» и не находил в нем «этой пламенной любви к отчизне и независимости, которая одушевляла жизнь Фихте» ⁶. – Но известно, что эта любовь вспыхнула у Фихте в последние годы его жизни, когда Германия освобождалась от наполеоновской оккупации, а на ранние годы его деятельности падает восторженное отношение Фихте к французской революции. Так что предположение Ю. Оксмана отпадает само собой.

Одновременно с этим шатким предположением Ю. Оксман отметил в летописи жизни Белинского обстоятельство, которое не приняла во внимание В. Березина: «Важнейшие части статьи (о Дроздове. – Г. С.), отразившие «вражду с общественным порядком» (слова Белинского, – Г С.) и вызвавшие протест А. М. Бакунина во время чтения статьи, были полностью изъяты из текста Белинского редактором «Телескопа» ⁷. Отсюда естественно вытекает предположение: не на этих ли изъятых Н. Надеждиным страницах и находится «робеспьеризм» Белинского, появившийся из «робеспьеризма» Фихте? Чтобы с полной уверенностью решить этот вопрос, надо иметь в руках восстановленный текст статьи Белинского.

И вот в 1969 году этот текст восстановлен полностью И. Трофимовым по найденной им копии Т. Бакуниной и копии А. Ефремова, продолженной самим Белинским! ⁸

Суть статьи Белинского в ее полном виде Т. Бакунина излагала в письме к братьям следующим образом: «Всю эту неделю я была занята переписыванием статьи г. Белинского, которая меня восхитила… Он говорит так хорошо об истинной, святой религии. Он… вам представляет бога любви, наполняющего всю вселенную и выражающегося в поэзии, в музыке, в каждой благородной душе, вообще во всякой красоте природы. Так превосходно определен человек, человек, каким он должен быть во всем своем достоинстве…» ⁹Никакого «робеспьеризма» Т. Бакунина в статье не отметила, даже намеком. В своем прямом, открытом выражении он не обнаруживается и сейчас; может быть, поэтому он не обратил на себя внимания и после публикации полного текста. Остается и другое сомнение: в упомянутых В. Березиной работах Фихте «робеспьеризма» тоже нет…

Тогда возникает такая догадка: не усмотрел ли Белинский у Фихте то, что ему самому очень хотелось увидеть и чего, собственно, у немецкого философа не было? Такая мысль предполагает сильное развитие революционных настроений Белинского ко времени его пребывания в Прямухине. Но данных этого рода не имеется. Наоборот…

После истории с «Дмитрием Калининым», когда молодому пылкому автору пригрозили «каторжной работой», он решил быть «крайне осторожным», хотя и не поступался своими убеждениями, Впрочем, они еще не получили ясности, сохраняя свой общий фрондерский характер, как о том свидетельствуют воспоминания К. Кавелина. В кружке Станкевича Белинский занимал крайнюю позицию; К. Аксаков отмечал в нем «буйное отрицание авторитета»; но все это не доходило до настроений герценовского кружка – до заговора и пения антиправительственных песен вроде песни В, Соколовского «Русский император в вечность отошел…» (за нее и другие подобные песни Соколовский попал в Шлиссельбургскую крепость, а Герцен был отправлен в ссылку). Больше того, в «Литературных мечтаниях» – скорее всего под давлением Надеждина – Белинский разрешил себе похвалы екатерининскому веку, а самому Надеждину – приписать в конце этих статей панегирик Николаю I.

Постепенно у молодого критика складывалось убеждение, что «человечество делается лучше не от знания истории, не от опытности, почерпаемой из ее уроков, но от полного гармонического сознания своего назначения, цели своего существования; а это сознание может произойти от повсеместного, общего просвещения» (1, 388). И Белинский выражал горячую надежду на то, что XIX век «если еще не вполне уверился, то уже начинает верить в достоинство человека, в великость его назначения» (1, 416). Эти суждения относятся к маю и августу 1835 года, а в марте следующего Белинский прямо заключил: «Общество может идти вперед только благоразумным и тихим отстранением старого и заменением его новым» (1, 476). Таким образом, Белинскому нужно было столкнуться с каким-то поразившим его непреложным аргументом, чтобы скрытый под этим горьким и холодным заключением огонь революционного протеста прорвался наружу. Но мог ли дать такой аргумент Фихте? Речь, конечно, о Фихте, известном кружку Станкевича…

К началу литературно-критических выступлений Белинского умеренное свободомыслие в кружке Станкевича еще не возвышалось до высоких философских поисков. Когда Белинский печатал главку за главкой «Литературные мечтания», Станкевич, самая философская голова кружка, впервые читал и перечитывал в деревне трудно ему давшуюся «Систему трансцендентального идеализма» Шеллинга, философию которого участники кружка знали по лекциям, журнальным изложениям и книгам русских шеллингианцев. Только с января 1835

года Станкевич живет в Москве, дает уроки братьям Белинского и, надо полагать, знакомит друга с результатами своего изучения Шеллинга, которое продолжается в феврале – марте.

1. В. Г.Белинский, Собр. соч. в 9-ти томах, т. 9, М, 1982, с. 201. (В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте.)[↩]
2. А. А.Корнилов, Молодые годы Михаила Бакунина, М., 1915, с. 258. [↩]
3. Л. А.Корнилов, Молодые годы Михаила Бакунина, с. 277.[↩]
4. «Ученые записки ЛГУ», N 218. Серия филологических наук, вып. 33, 1957, с. 34.[↩]
5. Там же, с. 33.[↩]
6. Ю.Оксман, Летопись жизни и творчества В. Г. Белинского, М» 1958, с. 129 – 130.[↩]
7. Там же, с. 133.[↩]
8. «Русская литература», 1969, N 3.[↩]
9. А. А.Корнилов, Молодые годы Михаила Бакунина, с. 245.[↩]