У времени в плену

Вся история русской и советской поэзии подтверждает старую истину: социальный и нравственный нерв большой лирики всегда был подобен звучащей струне времени, сближая даже столь разные творческие индивидуальности, как Б. Пастернак и В. Маяковский.

Не спи, не спи, художник,

Не предавайся сну.

Ты – вечности заложник

У времени в плену.

 

Мы все в плену у времени, и плен этот воспринимается крупной поэтической личностью как необходимость, как высшая степень художественной свободы. При условии, что поэт слышит и понимает свое время не как миг, исчезающий бесследно в космической истории, а как момент, вобравший в себя опыт прошлого и посылающий волны добра и правды в будущее, ближним и дальним потомкам.

Советская многонациональная поэзия – живая часть духовной культуры социализма. По ее эмоциональной и художественной глубине будущие читатели станут судить о нас, и судить строго. В чем поэзия

сильна сегодня, в чем недобирает – об этом разговор в предлагаемой статье.

Н. Глазков, поэт редкой оригинальности и внутренней стиховой раскованности, сказал однажды:

У меня костер нетленной веры,

И на нем сгорают все грехи.

Я, поэт неповторимой эры,

Лучше всех пишу свои стихи.

 

Неповторимая эра – это и наше сегодня, которое надо суметь увидеть не только вблизи, но как бы из своего художественного «далека», чтобы понять масштаб происходящего. Только тогда, когда поэтический талант почувствует, подобно Н. Рубцову, «самую жгучую, самую смертную связь» с Родиной, большой и малой, он вправе и в состоянии воспринять общественное как личное и в личном высветить общественное содержание. Именно социализм рождает такой тип лирического отношения к действительности, и это определяющее свойство, самая сердцевина характера советской поэзии. Нетленная вера в высокие гуманистические ценности нашего строя, которые утверждаются в трудной исторической борьбе, в противоречиях и в трагедиях, дает поэту силу правды и вдохновения, возможность лучше всех писать «свои стихи». Именно свои, не похожие ни на какие другие.

Мы вступили в период переломных, во многом решающих событий в жизни нашего общества, когда партия высвободила могучие силы народной инициативы. Но не будем обольщаться, будто бы решительные, качественные перемены в общественной надстройке могут произойти скачком. Предстоит долгий и сложный путь борьбы за новое в нашей духовной жизни, в которой важную роль призваны сыграть литература, и, конечно, поэзия, как пульс современной художественной эпохи, как искусство, сочетающее живую эмоцию и социально-философскую глубину.

Первыми на актуальные запросы времени откликнулись стихотворная публицистика и сатира. Это, конечно, одна из живых традиций В. Маяковского. Всеми замеченные стихотворения Е. Евтушенко и Р. Рождественского, опубликованные в «Правде» и «Известиях», – хороший пример боевой поэтической журналистики, метко разящей внутренних противников благотворных перемен в жизни нашего общества.

Но стратегические задачи, стоящие перед поэзией, конечно же, гораздо шире и объемней. Поэзия, особенно лирическая, есть, прежде всего, мир чувств, отражение сложной духовной жизни нашего современника. Психологическое и философское богатство этого мира, его эмоциональная глубина и внутренняя свобода, его культура – вот о чем думаешь, когда заходит речь о лирике наших дней. И тогда возникает законный вопрос: отвечает ли наша поэзия этой задаче, достойно ли продолжает она великие традиции отечественной лирики, что нового и ценного внесла она за последние годы в художественную летопись души советского человека?

Сложный вопрос, и однозначно на него не ответишь. Ал. Михайлов несколько лет тому назад выдвинул тезис: современная поэзия развивается «нормально». Я готов в принципе и сейчас согласиться с ним, если бы для поэта была нормальной температура человеческого тела – 36,6 по Цельсию. Но, во-первых, у поэзии свои термические законы, а во-вторых, деление шкалы на отметке 36,6 явно не соответствует норме общественной температуры, которая резко повысилась за последнее время.

И мировая, и внутренняя жизнь нашего общества сегодня полна таких волнующих событий, что поэзия просто не имеет права не участвовать в них всей страстью, всей силой своих художественных возможностей. Между тем пока ее общественный тонус в целом явно понижен. Это нужно констатировать с полной определенностью.

Но сначала, по необходимости кратко и обзорно, скажу о том, что меня радует в нашем стихе. И прежде всего о работе таких мастеров, как В. Соколов и К. Ваншенкин, А. Межиров и Ю. Левитанский, Е. Винокуров и Ю. Марцинкявичюс, М. Алигер и В. Шефнер. Каждый из них – создатель поэтического мира, на котором стоит художественная мета его творца. Каждый из них, если воспользоваться формулой Н. Глазкова, лучше всех пишет свои стихи. Внутренним объединяющим качеством этих очень разных художников является большая нравственная и духовная культура, которая органично включает в себя чувство историзма и глубоко личную причастность к судьбе социалистического Отечества.

В последние два десятилетия в многонациональной советской поэзии (да и в прозе) пробудился глубокий интерес к фольклорным, народным мотивам, к национальным корням искусства. Эта плодотворная тенденция (если, конечно, отбросить заведомую стилизацию) очень характерна для творчества таких русских поэтов, как Н. Тряпкин, В. Жуков, О. Фокина, А. Жигулин, Н. Благов, С. Викулов, А Романов, для молдаван П. Боцу и Г. Виеру, балкарки Т. Зумакуловой и многих других авторов во всех наших братских поэзиях. Художественная память родного народа сопрягается в стихах с современным гражданским зрением, истоки и корни напряженно питают крону поэтического древа, которая тянется к будущему. Национальная, патриотическая тема – главная для Е. Исаева, В. Фирсова, С. Поликарпова, А. Преловского, С. Куняева, В. Сорокина, В. Устинова, Б. Примерова. Важно только помнить, что патриотизм у советского художника должен быть неотделим от чувства интернационализма, братства социалистических народов, и мотив этот звучит в нашей поэзии тем сильнее, чем глубже опирается он на глубокое национальное самосознание, чуждое духу какой-либо исключительности или национальной ограниченности. «Всемирная отзывчивость» – вот гениальная формула Достоевского в отношении пушкинского слова, и она, эта отзывчивость, остается великим и вечным заветом русской литературы на все времена.

Продолжая всматриваться в панораму нашей лирики, отмечаешь, прежде всего, то, что тебе дорого, что останавливает твое внимание.

Хорошо, несуетно, надежно живут в поэзии достигшие зрелости москвичи И. Шкляревский, О. Дмитриев, Д. Сухарев, В. Казанцев, В. Костров, ленинградцы Г. Горбовский и А. Кушнер, латыш М. Чаклайс, белорус Р. Бородулин, казах М. Шаханов, украинец И. Драч, Несколько отличных подборок опубликовал Фазиль Искандер, который долго не выступал в печати со своими стихами. К известным именам наших трех-четырех русских поэтесс, которые у всех на слуху, я бы присоединил и выделил Н. Астафьеву и С. Кузнецову, о которых сказано в критике гораздо меньше, нежели они, на мой взгляд, заслуживают. Замечательно работает на Украине и в лирическом и в эпическом жанре Л. Костенко.

Поутихли споры об Юрии Кузнецове, поэте сильной индивидуальности. Недавно он выпустил поэтический сборник, который, уверен, будет встречен спокойнее, чем предыдущий. Как бы предчувствуя некоторое охлаждение критики и читающей публики к своей музе, Ю. Кузнецов более регулярно занялся ниспровержением репутаций некоторых других поэтов, в частности А. Ахматовой, М. Цветаевой, Л. Мартынова, К. Симонова и даже отчасти Пушкина, не говоря уж о живущих наших современниках. На схожей почве еще больше укрепился С. Куняев, развенчавший на сей раз стихи и песни Владимира Высоцкого. (Лет пятнадцать назад того же удостоились Е. Винокуров и Б. Окуджава.) Так что С. Куняев и Ю. Кузнецов достаточно последовательны. Характерно, что и в первом и во втором случае ожидаемого шумного полемического отпора в печати не состоялось, что весьма затруднило рост их идей и представлений в общественном мнении. Надежда была на что угодно, только не на ответное молчание, которое в иных случаях является лучшей реакцией на расчетливый эпатаж. Как бы то ни было, утверждение и самоутверждение в собственно поэтическом творчестве по-прежнему остается очень серьезной проблемой С. Куняева и Ю. Кузнецова, и я желаю им удачи в ее разрешении.

Особо хотелось бы сказать о поэзии О. Чухонцева. Он никогда не имел шумного успеха, выпустил за четверть века работы всего два сборника стихотворений, но всегда стремился к глубокому лирическому постижению своего времени. Очень серьезный художник, большой культуры стиха, напоминающей о серебряном веке русской классической поэзии, Чухонцев остро ощущает современность, но не на уровне публицистической актуальности, а как момент отечественной духовной истории, в котором драматически, конфликтно сплетены прошлое и будущее. При этом он подчеркнуто конкретен в деталях, строг и внешне прост, ничего броского, бьющего на внешний эффект. И пронзительная искренность, правда лирического высказывания. Послушайте:

…А в эти дни горели за Посадом

болота, и стояла мгла в Москве

и скрип травы, желтевшей самосадом,

был жесток при неслышимой листве,

 

А со степей казахских и каспийских

шел зной: – и было небо как в огне.

Душа болела о родных и близких,

о матери я думал, о жене.

Нет, не любовью, видно, а бедою

выстрадываем мы свое родство

а уж потом любовью, но другою,

не сознающей края своего.

 

Да что об этом! Жизнью и корнями

мы так срослись со всем, что есть кругом,

что кажется, и почва под ногами –

мы сами, только в образе другом.

 

И где моя судьба в судьбе народной,

и что со мною станется и с ней –

не разберешь: