«Эмма Б» и другие (Михаил Булгаков в газете «Гудок»). Публикация Г. Файмана

М. Булгаков сотрудничал в газете «Гудок»с 1923 по 1926 год.

Несмотря на то что работа с письмами читателей, обработка рабкоровских корреспонденции тяготила его, Булгаков очень серьезно относился к гудковской работе, тем более что временами это был у него единственный источник заработка. В его архиве сохранились правленые машинописные копии фельетонов, печатавшихся в «Гудке». Их насчитывается около шестидесяти.

Предлагаемые читателю фельетоны не вошли в собрание сочинений М. Булгакова.

 

УВЕРТЮРА ШОПЕНА

Неприятный рассказ

(по материалам рабкора)

– Какой негодяй распустил слух, что наш клуб никуда не годится! – воскликнул завклубом.

– Это враги наши говорят, – ответил член правления Колотушкин.

– Свиньи, свиньи, – качая головой, заметил заведующий, – вот- с не угодно ли: приход от платных спектаклей – 248 р. 89 к., а расход – 140 р. 89 к. В остатке, стало быть, 108 рубликов чистейшей пользы. И не будь я заведующий, если я их не употреблю…

Тут дверь открылась и вошел заведующий передвижным театром.

– Драсте, – сказал он. – Братцы, сел я в лужу. Нету у меня денег. Пропал я! Застрелюсь я!..

– Не делай этого, – ужаснулся заведующий, – твоя жизнь нужна родине. Сколько тебе нужно?

– 10 рублей, или я отравлюсь цианистым калием. – На, – сказал великодушный заведующий, – только не губи свою душу. И пиши расписку.

Завтеатром сел и написал: «Прошу 10 рублей до следующего моего приезда в Себеж«. А заведующий написал: «Выдать».

– Вы спасли мне жизнь! – воскликнул театральщик и исчез. Засим пришел гражданин Балаболин и спросил: – Веревку от занавеса не дадите ли мне, друзья, на полчасика? – Зачем? – изумились клубные. – Повешусь. Имею долг чести, а платить нечем. – Пиши.

Балаболин написал: «Прошу на два дня…»Получил резолюцию Колотушкина и пять рублей и исчез.

Пришел Пидорин и написал: «До получения жалованья…»Получил 30 рублей и исчез.

Пришел Елистратов с запиской от Пидорина, написал: » В счет жалованья…»И, получив 20 рублей, исчез.

Затем пришел фортепьянный настройщик и сказал: – На вашем фортепьяне, вероятно, ногами играли или жезлами путевыми. Как стерва дребезжит. – Что ты говоришь? – ужаснулись клубники. – Чини его скорей! – 55 рублей будет стоить, – сказал мастер.

Написали смету, а в конце приписали: «По окончании ремонта заставить настройщика сыграть увертюру Шопена и на дорогу выпить добрую чарку«. Не успел фортепьянщик доиграть Шопена и допить чарку, как открылась дверь и ввалилось сразу несколько:

– Нету, нету больше, – закричал заведующий и замахал рукой, – чисто!

– Нам и не надо, – гробовым голосом ответили ввалившиеся и добавили: – Мы ревизионная комиссия.

Наступило молчание.

– Это что? – спросила комиссия.

– Расписки, – ответил зав и заплакал.

– А это кто?

– Фортепьянщик, – рыдая ответил зав.

– Что же он делает?

– Увертюру играет, – всхлипнул зав.

– Довольно, – сказала комиссия, – увертюра кончена и начинается опера.

– К-какая? – пискнул зав.

– «Клубные безобразники», – ответила комиссия. – Слова Моссельпрома, музыка Корнеева и Горанина.

И при громких рыданиях клубных села писать акт.

НЕ СВЫШЕ

На станции Бирюлево Ряз. -Ур. ж. д. рабочие постановили не допускать торговлю вином и пивом в кооперативе, в котором наблюдается кризис продуктов первой необходимости.

Рабкор

– Не хочу!

– Да ты глянь, какая рябиновая. Крепость не свыше, выпьешь новинку, закусишь, не будешь знать, где ты – на станции или в раю!

– Да не хочу я. (Пауза.) Не желаю.

– Масло есть?

– Нету. Кризис.

– Тогда вот что. Сахарного песку отвесь.

– На следующей неделе будет…

– Крупчатка есть?

– Послезавтра получим.

– Так что же у вас, чертей, есть?

– Ты поосторожней. Тут тебе кооператив. Чертей нету. А вот транспорт вин получили. Такие вина, что ахнешь. Государственных подвалов Азербайджанской республики. Автономные виноградники на Воробьевых горах в Москве. Не свыше! Херес, портвейн, мадера, аликанте, шабли типа бордо, мускат, порто-франко, порто-рико… N 14…

– Что ты меня искушаешь? Фашист!

– Я тебя не искушаю. Для твоей же пользы говорю. Попробуй автономного портвейна. Намедни помощник начальника купил три бутылки, так крушение дрезины было.

– Что ты меня мучаешь?!

– Красные, столовые различных номеров. Сухие, белые – цинандали, напареули, мукузани, ореанда!..

– Перестань!

– Ай-даниль!

– Ну, я лучше пойду, ну тебя к богу.

– Постой! Рислинг, русская горькая, померанцевая, пиво мартовское, зубровка, абрау, портер.

– Ну, дай, дай ты мне… Шут с тобой. Победил ты меня. Дай две бутылки рябиновой…

– Пива полдюжины завернуть?

– Заверни, чтоб ты издох.

* * *

– Эх! Эх! А дрова-то все осина!..

Эх! Не горят без керосина!…

Плачет Дунька у крыльца!

Ламца-дрица! Ца, ца!!!

 

– Ха-рош… Где-ж ты так набрался?

– Ах… Ряби… ряби… би-би. В кипи-кипиративе…

* * *

– Граждане! Заявляю вам прямо. Нету больше моих сил. Плачу, а пью!.. Мукузани… Единственное средство – закрыть осиное гнездо!

– Осиное!

– Осиное гнездо с бутылками. Сахару нету, а почему в противовес Московская малага есть? Позвольте вам сделать запрос: заместо подсолнечного предлагают цинандали не свыше 1 р. 60 к. бутылка…

– Правильно!!

– Прекратить!

– В полной мере не допускать!

– Я – за!

– Секретарь, именем революции.

ПОД МУХОЙ

(сцена с натуры)

На станции N открывали Красный уголок. В назначенный час скамьи заполнились железнодорожниками. Приветливо замелькали красные повязки работниц. Председатель встал и торжественно объявил:

– По случаю открытия Уголка слово предоставляется оратору Рюмкину. Пожалуйста, Рюмкин, на эстраду.

Рюмкин пожаловал странным образом. Он качнулся, выдрался из гущи тел, стоящих у эстрады, взобрался к столу, и при этом все увидели, что галстук у него за левым ухом. Затем он улыбнулся, потом стал серьезен и долго смотрел на электрическую лампу под потолком с таким выражением, точно видел ее впервые. При этом он отдувался, как в сильную жару.

– Начинайте, Рюмкин, – сказал председатель удивленным голосом.

Рюмкин начал икать. Он прикрыл рот щитком ладони и икнул тихо. Затем бегло проикал пять раз, и при этом в воздухе запахло пивом.

– Кажись, буфет открыли? – шепнул кто-то в первом ряду.

– Ваше слово, Рюмкин, – испуганно сказал председатель.

– Дара-гие граждане, – сказал диким голосом Рюмкин, подумал и добавил: – а равно и гражданки… женска… ва отдела.

Тут он рассмеялся, причем запахло луком. На скамейках невольно засмеялись в ответ.

Рюмкин стал мрачен и укоризненно посмотрел на графин с водой. Председатель тревожно позвонил и спросил: