Е. Замятин в современном литературоведении

Прошедший год ознаменован юбилеями Е. Замятина, М. Лермонтова и Т. Шевченко, творчеству которых были посвящены Первые российско-украинские филологические чтения «Диалог славянских культур», прошедшие 1-4 октября 2014 года в Тамбове и Ельце. Чтения организованы ТГУ имени Г. Р. Державина, ЕГУ имени И. А. Бунина, ИМЛИ имени А. М. Горького РАН. С докладами выступили ученые из России, Украины, Великобритании, Италии, Китая, США, Узбекистана, Швейцарии, Японии. Исходя из такого разнообразия, двухтомные материалы конгресса опубликованы на русском, английском и китайском языках¹. В первый том входят статьи о биографии и творчестве Е. Замятина, во второй — работы о М. Лермонтове и Т. Шевченко, а также исследования по общим теоретико-литературным проблемам.

Приоритетным научным направлением для тамбовской литературоведческой школы, возглавляемой Л. Поляковой, является изучение наследия Е. Замятина. Его творчеству были посвящены конференции, проходившие в ТГУ с 1992 по 2014 год. В рецензируемом издании выделены следующие проблемные направления исследовательской работы: биография и текстология, анализ романа «Мы»; рассмотрение литературного наследия писателя в общефилософском и общекультурном контекстах эпохи, а также в контексте русской прозы XX века и эмигрантской литературы; рецепция его творчества в зарубежной славистике и в эмигрантской критике; вопросы поэтики и языка.

А. Чагин (Москва) в докладе «О национальных моделях литературного развития. Опыт русского зарубежья» обратившись к литературе первой волны русской эмиграции в литературе (И. Бунин, И. Шмелев, М. Осоргин, Д. Кнут) и критике (Г. Адамович, М. Цетлин, М. Слоним), ввел в научный оборот новый культурный материал по литературе черкесской диаспоры: «…литература эта, сохраняя черты национального своеобразия, развивается не в зависимости от волн эмиграции, а, как и на исторической родине, от поколения к поколению» (с. 28).

Ответственный редактор и составитель рецензируемого издания Л. Полякова в статье «К оценке историософской концепции Евгения Замятина» исследовала историософские взгляды писателя в его романах «Мы» и «Бич Божий», трагедии «Атилла», публицистике, критике. Автор отмечает мировоззренческий синтез у Замятина, который «на протяжении всего своего творческого пути пытался «проинтегрировать» специфику русского национального характера и русской истории в параметрах европейской и восточной цивилизаций» (с. 36). Исследовательница подчеркивает пророческий талант Замятина, предвосхитившего научные идеи XX века об этногенезе и евразийстве (Л. Гумилев и Г. Гачев), социальной биологии, эволюционной психологии, биопоэтике в искусстве (американский славист Б. Кук), теорию мондиализма (А. Федосеев).

В иных идеологических контекстах творчество Замятина рассмотрено в статьях «Points of Convergence Between Zamyatin’s Thoughts and Freud’s Writings»² С. Оссипов Чеанг (Швейцария) и «Е. И. Замятин и персонализм» В. Евсеева (Тюмень). С. Оссипов Чеанг, сопоставляя прозу и статьи писателя с работой Фрейда «По ту сторону принципа удовольствия» (1920), подмечает огромное место подсознания в замятинской концепции человека.

В статье «Е. И. Замятин и персонализм» В. Евсеев развивает идеи, сформулированные им в монографии 2012 года³, где картина мира и концепция человека, отразившиеся в прозе и критике Замятина, связываются с концепциями русских философов Л. Шестова, Н. Бердяева, Н. Лосского и др. Продолжая реконструкцию этого контекста, автор также рассматривает воплощение идей и концепций персоналистов и космистов в творчестве Замятина: «В светском гуманистическом персонализме писателя позиционированы первичность свободы и творчества личности (условие культурно-исторической динамики и преемственности), фундаментальные идеи русского персонализма <…> В замятинской картине бытия культура личности (индивидуальности, способной к творчеству, к независимому суждению и ответственному поступку) отчетливо противопоставлялась стереотипам массового сознания» (с. 70).

Вместе с тем Евсеев показывает и отличие замятинской концепции личности от положений трудов русских космистов и философской картины мира у символистов. В творчестве «Замятина снимается и символистское «двоемирие» вечного и преходящего, так как признается, что сущность личности — в ее временности…» (с. 71). По сути, речь здесь идет об атеизме писателя.

Е. Алтабаева (Москва) в статье «Природа и человек в концептосфере замятинского текста» анализирует образы природы у Замятина. Данный научный пафос разделяет О. Толмачева (Тамбов), которая доказывает в статье «Связь творчества Е. И. Замятина с общефилософским контекстом эпохи», что принадлежность этого писателя к разряду классиков подтверждается связью его творческих исканий с идеологией своего времени.

Интересен появившийся сравнительно недавно анализ традиции Е. Замятина в контексте зарубежной и русской литератур второй половины XX — начала XXI века, в том числе сюрреализма и постмодернизма. К данному научному направлению относятся материалы О. Головий (Луцк, Украина) «»От быта — к бытию, от физики — к философии, от анализа к синтезу»: творчество Е. Замятина в контексте модерных стилевых исканий», Е. Бороды (Тамбов) «Замятинская «спираль искусства»: новый виток и повторение пройденного», В. Колчанова «О романе Е. И. Замятина «Мы», электромагнетизме, робототехнике, нанотехнологиях и постмодернизме».

Е. Борода в своей докторской диссертации⁴ сформулировала продуктивную для современной филологии теорию ресурсности, или влияния творчества Замятина на русскую литературу последующих периодов, показав, что с 1937 года до середины 1980-х, когда наследие Замятина в России замалчивалось, он незримо присутствовал в историко-литературном процессе и даже определял самостоятельный вектор литературного движения. Неявное влияние Замятина становится очевидным со второй половины 1980-х годов по 2000-е годы, когда появляется феномен «возвращенной литературы». Возвращение творчества писателя-«еретика» в национальный литературный процесс сопровождается актуализацией замятинского наследия. Реализуются его художественные предвидения: новый тип реализма и его стратегия, научная фантастика, стили и жанры, приоритетные для Замятина, открытые им типы героев и конфликтов, изменившиеся в новую историческую эпоху. На данных положениях зиждется рассмотрение дальнейшего развития социальной и научно-фантастической прозы (И. Ефремов и бр. Стругацкие, В. Войнович, В. Аксенов) и неомифологической литературы второй половины XX века (повести В. Распутина, Ч. Айтматова, В. Маканина, П. Крусанова, рассказы Л. Петрушевской, проза В. Пелевина).

Менее обоснованным выглядит сближение деревенской прозы, прежде всего повестей В. Распутина, с замятинскими повестями о русской провинции «Уездное», «На куличках» и «Алатырь». Здесь общее — лишь внимание к провинциальному быту и сказовое повествование, но в целом почвенник и традиционалист Распутин мировоззренчески далек от революционера-«скифа» и политического «еретика» Замятина, испытывавшего симпатии к западноевропейской культуре и хорошо знавшего западноевропейскую философию.

Более точно выявлена преемственность романа Ч. Айтматова «И дольше века длится день…» по отношению к замятинской социальной и научной фантастике. Однако и здесь заметно существенное различие, на этот раз в области национальных особенностей ментальности русского и киргизского народов, образов мира и типов мифа у двух писателей: у Замятина околонаучного, у Айтматова — выросшего из сгустка мифов, сказаний, преданий киргизского, казахского, нивхского народов. Это исследовательница, к сожалению, игнорирует.

В статье Е. Бороды «Замятинская «спираль искусства»: новый виток и повторение пройденного» замятинский новый реализм анализируется в связи с такими художественными явлениями, как альтернативная проза, научная фантастика, постмодернизм. Е. Борода подчеркивает как сходство, так и различие произведений русских постмодернистов:

…у Замятина мир в конце концов обретает новую точку опоры, тогда как в восприятии постмодернистов он принципиально децентрирован, лишен причинно-следственных связей. В философии постмодернизма центр и мировоззренческая структура необъективны по определению. У Замятина же децентрация — это признак именно кризисного состояния, перелома в общественном сознании… (с. 77).

На конференции обсуждалась и проблема восприятия и критических интерпретаций замятинского наследия за рубежом. С. Долженко (Ишим) в статье «Эволюция рецепции творчества Е. И. Замятина на Западе в периодических изданиях 20-80-х годов XX века» анализирует мнения критиков, переводчиков и издателей замятинских произведений в США и Англии, подчеркивая большую роль, которую они сыграли в популяризации в англоязычном мире творчества писателя.

По традиции, сложившейся в замятинистике, целый раздел в первой книге посвящен детальному анализу романа «Мы», самому значительному, по оценке писателя, его произведению. Это статьи Е. Скороспеловой (Москва), О. Табачниковой (Великобритания), Н. Комлик (Елец), Б. Кука (США), Юкио Накано (Япония), О. Кук (США), К. Гордович (Санкт-Петербург), Н. Кольцовой (Москва), С. Капустиной (Тамбов), А. Веселовой (Тамбов), А. Ануфриева (Киров), И. Ивановой (Ставрополь) и других.

Японский литературовед Юкио Накано в работе «История издания романа «Мы» на русском языке: по архивным материалам Глеба Струве, Михаила Карповича и издательства имени Чехова» показывает, что при издании романа «Мы» в издательстве имени Чехова в 1952 году редакторы не имели возможности использовать рукописи Замятина. По предположению исследователя, гранки, предоставленные вдовой Замятина, были положены в основу нью-йоркского издания «Мы».

Е. Скороспелова в статье «Роман «Мы»: художественно-философская проза» выявляет широкий философский контекст — от утопии Н. Чернышевского до антиутопий Ф. Достоевского, христианских мифов, мифологем аполлонического и дионисийского начал, широко распространенных в литературе Серебряного века.

Исследователь из Великобритании О. Табачникова (Смит) в статье «О разуме, религии и иронии: роман Евгения Замятина «Мы» в контексте европейского иррационализма» представляет замятинскую антиутопию как пародию на тоталитаризм и шире — на утопию, возникшую в литературе Просвещения. В процессе анализа романа «Мы» Табачникова пытается снять противоречие между религией и иронией, выдвинутое Замятиным-неореалистом в его полемике с символистами. Но отмечается при этом, что на глубинном уровне между позициями Блока и Замятина «больше сходств, чем различий» (с. 130).

На новой для российского литературоведения методологии основаны статьи Бретта Кука, одного из основателей американской школы биопоэтики⁵, — «Autism in Zamyatin’s «We»» и «Художественное мышление Е. И. Замятина: психологическая проницательность в романе «Мы»». Во второй статье доказывается, что роман способствует утверждению нового понимания мира и личности в нем, поскольку Замятин описывает то, что «формальной психологией» будет открыто спустя десятки лет, — психологическое значение «зеркальных невронов», направления глаз, потока сознания, телодвижений, теории ума (с. 171). «Телесный язык» всегда существовал в природе и находил отражение в литературе. Но количество жестов по мере развития человечества росло, поэтому у Замятина в его романе «Мы» их больше, чем у его предшественников. В своих работах Б. Кук подчеркнул провидческие способности Замятина, описавшего Д-503 и других персонажей романа «Мы» как аутистов, или носителей «синдрома Аспербергера», открытого американским психологом Л. Каннером спустя двадцать лет после написания «Мы».

Статья К. Гордович (Санкт-Петербург) «Соотношение «Я» и «Мы» в романе Е. Замятина» близка по проблематике работам Б. Кука. По мнению исследовательницы, в замятинской антиутопии в повествовании от первого лица даны все этапы эволюции в мироощущении главного героя. Финал романа традиционно многими читателями и исследователями воспринимается как победа «мы» над «я», но в последней записи в конспекте героя-повествователя Д-503: «И я надеюсь — мы победим! Больше: я уверен — мы победим! Потому что разум должен победить!» — Гордович обнаруживает неоднозначность такого восприятия (с. 195).

Известный специалист по антиутопии Б. Ланин (Москва) и И. Иванова (Ставрополь) посвятили свои исследования жанровой поэтике антиутопии. Б. Ланин («Жанровые характеристики современной антиутопии», II том) предложил модель нового жанра: провалившаяся утопия; утопическая «мифология тела»; упоминание о катастрофе, разделительная стена, образ вездесущего «лидера», символическое представление политики, утопическая агиография и др.

И. Иванова («»Мы» Е. И. Замятина и новейшая отечественная антиутопия») на примере произведений антиутопического типа — «Сахарного кремля» В. Сорокина, «Хлорофилии» А. Рубанова, «Живущего» А. Старобинец, «Будущего» Д. Глуховского и некоторых других — выявила жанровые признаки литературной антиутопии, заданные романом «Мы»: антигуманное общество, подавляющее свободу и личность человека; упоминание о катастрофическом Событии, изменившем реальность и приведшем к данному устройству общества; главный герой, протестующий против этого общества; наличие оппозиционной силы, стремящейся разрушить существующий порядок вещей; радикальное переосмысление государством любви, семьи, воспитания детей и т. п. Исследовательница увидела и большую, по сравнению с финалом романа «Мы», «оптимистичность развязок сюжетов современных антиутопий <…> но именно благодаря Замятину центральной философской проблемой современной антиутопии становится проблема человечности» (с. 233).

Отдельный раздел материалов из первой книги посвящен биографии Замятина. М. Любимова (Санкт-Петербург) в статье «Евгений Замятин в годы Первой мировой войны (забытые факты, заново открытые документы)» и внучатая племянница писателя Н. Замятина (Липецк) в статье «Тамбовские корни в родословной Е. И. Замятина» представили некоторые ранее неизвестные факты биографии писателя.

Многие участники конгресса сосредоточились на литературных связях произведений Замятина с творчеством близких ему мировоззренчески или эстетически писателей XX века: на темах и сюжетах, образах и настроениях, типе героя-бунтаря, неореалистическом методе прозы Замятина и его современников. Подобный подход к материалу присущ статьям Л. Шишкиной (Санкт-Петербург) «Чудо и крест: «Жизнь Василия Фивейского» Л. Андреева и «Знамение» Е. Замятина» и Л. Хворовой (Тамбов) «»Простота» неореализма: Е. Замятин и С. Сергеев-Ценский. Поэтика портрета и пейзажа». Кстати, Хворова обнаружила и лермонтовскую традицию в прозе Сергеева-Ценского.

И. Шайтанов (Москва) в статье «Евгений Замятин в традиции русской прозы» рассмотрел жанровые особенности произведений писателя и его повествовательную манеру, проведя параллели в изображении национального бытия между его творчеством и прозой М. Горького и А. Куприна. Исследователь отметил общность темы у ведущих прозаиков 1910-х годов — русской жизни как целого — и обстоятельно выявил индивидуальные различия в художественном воплощении данной темы: бытописательство в «окуровской» дилогии Горького, сказовая игра под «простака» в «Уездном» Замятина, повествование от третьего лица в «Поединке» Куприна. Интересны наблюдения над стилем замятинской прозы («эта речь сохраняет слово звучащим, а в его звучании — чувственно ощутимый образ обозначаемого», c. 265) и жанровыми отличиями повестей «Уездное» и «На куличках» от произведений Горького и Куприна, от которых Замятин во многом отталкивался: под его пером хроника сгустилась в притчу, появился интерес к мелодраме и анекдоту, центр тяжести в раскрытии проблемы «личность и среда», характерной для классического реализма, переместился со среды на судьбу или характер персонажа. Исследователь выявил новаторский характер прозы Замятина, нарисовал привлекательный портрет писателя-интеллектуала.

Замятина неудержимо притягивал А. Белый как смелый экспериментатор в прозе. Ряд докладов посвящен этому сюжету. Ю. Орлицкий (Москва) в выступлении «»Техника прозы» и «хронический анапестит»: Замятин против Андрея Белого» пересмотрел существующие научные представления о генетических связях прозы Замятина с прозаическими произведениями выдающегося современника. Музыкальность прозы Замятина, как и его лиризм, имеет иную художественную природу. Орлицкий выявил разные представления у Белого и Замятина о ритме в прозе и сформулировал кредо Замятина, выразившееся в его в лекциях и статьях 1910-1920-х годов: за инструментовку в прозе, но против внесения в нее метра и рифмы (c. 306, 309).

Ольга Кук в докладе «Bely’s Moscow Novels and Zamyatin’s «Robert Mayer». A Literary Response to Thermodynamics» оригинально дополняет историю творческих взаимоотношений этих писателей, устанавливая иной вектор влияния — эссеистики Замятина на романы Белого. По мнению Ольги Кук, биография «Роберт Майер», написанная Замятиным в 1921 году, оказала воздействие на «московские» романы А. Белого «Москва» (1926) и «Маски» (1932). В участи гениального профессора Коробкина отозвалась судьба Роберта Майера, одного из создателей современной термодинамики, чьи идеи были необыкновенно значимыми для автора «Мы».

В связи с исследованиями Ольги Кук вернемся вновь к статьям о романе «Мы», в частности к ее работе «Шаманство в романе «Мы» Е. Замятина». Американский славист нетривиально разбирает образы героев романа сквозь призму идей мифологической школы и усматривает в поведении и психологии Д-503 и I-330 отражение шаманской практики. Но Замятин не интересовался «проблемой шаманизма в отдельных районах Севера» (цитата из рассказа Шукшина), в его произведениях, блокнотах и письмах нет никаких подтверждений этому. Доклад О. Кук читается с захватывающим интересом, но такой подход кажется субъективным.

Еще одно проблемно-тематическое направление рецензируемого тома состоит в углубленном изучении отдельных замятинских произведений. Здесь выделяется материал И. Ерыкаловой (Санкт-Петербург) «О финале трагедии «Атилла»». Она отметила, что текст трагедии обычно печатается без финала, хотя финал присутствует в архивных редакциях пьесы. Ерыкалова проделала серьезную текстологическую работу, проанализировав замысел пьесы и рукописи замятинского романа «Бич Божий» и его резюме разных редакций трагедии «Атилла» и синопсиса пьесы.

О наличии огромного числа научных концепций и интерпретаций в современной замятинистике и о намечающихся в ней перспективах свидетельствуют доклады, в которых авторы делают обобщения по поводу стиля и языка произведений Замятина. Т. Краснова (Тамбов) в работе «К вопросу о типологической классификации сюжетов Е. И. Замятина» предлагает принципы сюжетной классификации замятинской прозы. И. Курносова (Елец), автор «Диалектно-просторечного словаря языка Евгения Замятина» (Елец, 2008), в статье «Узуальное или окказиональное: к вопросу о лексикографировании языка Е. Замятина» предложила способы семантизации слов диалектной и просторечной лексики, не вошедших в первый выпуск ее словаря (с. 457).

Итак, работы отечественных и зарубежных замятинистов — показатель основных тенденций современного литературоведения, а разноплановые темы исследований намечают перспективы дальнейшего изучения этого писателя.

1. Литературоведение на современном этапе: Теория. История литературы. Творческие индивидуальности. Вып. 2: К 130-летию со дня рождения Е. И. Замятина. По материалам международного конгресса литературоведов 1-4 окт. 2014 г.: в 2 кн. / Отв. ред. и сост. Л. В. Полякова. Кн. 1: Тамбов: Изд. дом ТГУ им. Г. Р. Державина, 2014; кн. 2: Елец: Елецкий гос. ун-т им. И. А. Бунина, 2014. В дальнейшем сноски на первый том этого издания даются в тексте с указанием тома и страницы. Рецензируемые книги связаны тематически с первым выпуском одноименного тома. См.: Литературоведение на современном этапе: Теория. История литературы. Творческие индивидуальности: Материалы Международного конгресса литературоведов 5-8 окт. 2009 г. К 125-летию Е. И. Замятина. Тамбов: Изд. дом ТГУ им. Г. Р. Державина, 2009.[↩]
2.  «Близость идей Замятина работам Фрейда» (англ.).[↩]
3.  См.: Евсеев В. Н., Макашева С. Ж. Творчество Е. И. Замятина и М. И. Цветаевой в контексте персонализма русской философии первой трети XX века. Тюмень: Тюменский ун-т, 2012.[↩]
4. Борода Е. В. Художественные открытия Е. И. Замятина в контексте поисков русской литературы второй половины XX — начала XXI века. Дис. … докт. филол. наук. Тамбов, 2011. [↩]
5. См.: Cooke B. Biopoetics: Evolutionary Explorations in the Arts: Lexington: ICUS, 1999; а также подборку статей этой школы, опубликованную в журнале «Вопросы литературы» (2006, № 1).[↩]